Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
«Современный художник — это победитель боксерского поединка, который в конце стреляет себе в голову», — считает наш обозреватель Никита Котов. Отправляемся с ним к истокам и разбираемся, почему, чтобы быть по-настоящему новым, современное искусство не должно быть искусством, каким образом это связано с концепцией «дегуманизации искусства» Ортеги-и-Гассета и как отказ от человечности в искусстве превратился в способ борьбы со старой парадигмой.
История искусства — это череда боксерских поединков
У испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета есть парадоксальное утверждение:
…по-настоящему современным является такое искусство, которое не является искусством; из признания этого необходимо исходить, если мы сегодня намерены создавать подлинное искусство и наслаждаться им.
Чтобы объяснить это высказывание, обратимся к метафоре.
Представьте, что всемирная история искусства — это боксерский ринг. Во все времена и даже сейчас на этом ринге идет яростный поединок. Соперники: действующий чемпион, старый и опытный боксер — искусство прошлого и маленький, нахальный юноша, несильный, но очень злой — искусство будущего.
Раунд за раундом опытный боксер будет нокаутировать соперника, но в какой-то момент поединок всё равно закончится победой юноши. Старость даст знать о себе и новым чемпионом станет, хоть и менее сильный, но более молодой боец.
Так, художники, целые художественные школы и отдельные художественные идеи «нокаутируют» друг друга на протяжении всей истории искусств. Новое всегда соотносится с традиционным. В зависимости от господствующей сейчас традиции, художник выбирает, какой бунт он поднимет против этой традиции. Как отмечает российский искусствовед С. М. Даниэль в книге «Картина классической эпохи», бунт Пуссена — это излишний консерватизм и возвращение «назад», бунт Караваджо — это излишний натурализм и рывок «вперед». Но и там, и там — бунт против актуального «чемпиона ринга».
Для того, чтобы убедиться в этом, посетите музей и пройдите в хронологическом порядке по его залам. Вы увидите, что «в музеях под слоем лака хранится остывший труп эволюции», как отметили в своей книге «Уходящий аромат культуры. Эстетика распада» Бланшо и Ортега-и-Гассет.
Но для чего искусству эта борьба? Чтобы не стать «археологическим фактом», по выражению Ортеги-и-Гассета. По-другому — чтобы не стать чисто историческим фактом:
Живой интерес к живописи прошедших времен всегда был обязан новому стилю: будучи производным от нее, этот стиль ей самой придавал новое значение.
Это мы наблюдаем, например, в случае с живописцами эпохи Возрождения. Их уникальность зиждется на «споре» с средневековым искусством и одновременно на капитуляции перед искусством барокко.
Всю историю искусства можно разложить на такие «боксерские поединки» и понять, что даже «отец эпохи Возрождения» Джотто, тот еще динозавр, обладает для нас ценностью именно в силу того, что с ним кто-то «боксировал», его кто-то «опровергал». А затем и этого «победителя Джотто» уже кто-то другой снова «нокаутировал», и так происходит вплоть до наших дней. Получается цепочка, по которой мы можем спустится до самого палеолита.
Чтобы продолжить эту цепочку, современному художнику приходится изголяться. У него нет доступа к тем «бунтам», которые использовали до него, иначе «бунт» превратится в подражательство классике и реакционерство.
Что же делать в таком случае? Отрицать искусство на корню, чтобы сохранить жизнь искусству вообще. Вот что имеет ввиду Ортега-и-Гассет Хосе, когда говорит, что по-настоящему новое искусство должно отрицать само искусство.
Схожее высказывание мы можем отыскать даже у философа и известного противника современного искусства Владимира Вейдле в его работе «Умирание искусства»:
Глубочайшая истина религии и этики, заключающаяся в словах о том, что лишь потеряв свою душу, можно ее спасти, есть необходимое условие всякого творчества и самый непререкаемый закон искусства.
В конце концов, «даже отрицание духа есть творческое деяние духа», как отмечает немецкий философ Ганс Зельдмайер.
Как победить в боксерском поединке, если противник больше и сильнее?
Когда искусство было молодым, находилось в становлении, художникам было просто бунтовать против классиков. Поле для маневра было пустым и необъятным, а чаша идей для эксперимента почти полной.
В эпоху Возрождения бунтари рождались почти один за одним. Боттичелли, Рафаэль, Микеланджело, Тициан, Корреджо и так далее. Но уже к 18-19 веку ситуация меняется. Пределы искусства во многом исследованы, а все мыслимые континенты открыты.
Именно в этот период особенно остро проявляется тяга к прошлому — вместо экспериментов, рядовые художники стремятся к консервации методов великих мастеров — Жак Луи Давид, Антон Рафаэль Менгс — как представители неоклассицизма. Или Тома Кутюр — как представитель академизма. Вместо бунта — топтание на месте.
Ситуацию усугубляло и «опошление» культуры в целом.
Само «добро» стало невыносимо пошло, — восклицает Ганс Зедльмайр и добавляет: пошлость и плоскость «добра» вызывает против себя реакцию, утверждающую большую остроту, большую глубину, большую страстность «зла». В «зле» [Под злом Зедльмайр имеет ввиду новые течения в искусстве] думают найти противоядие против пошлости.
Искусство было в тупике. Назад сдать уже было нельзя, потому что «искусство было бы «фарсом» в худшем смысле слова», жалким эпигонством. Как вновь отмечает Ортега-и-Гассет, «сегодня встречаются умники, желающие ни много ни мало «быть классиками». <…> Желание стать классическим выглядит как намерение отправиться на Тридцатилетнюю войну» (или на прошедший боксерский поединок). Идти вперед опасно, так как есть риск провалиться за пределы искусства, кануть в пропасть. Так как устроить бунт, когда средства для него иссякли, как продолжить эволюцию?
По-другому — как победить опытного боксера, искусство прошлого, если нельзя бороться с ним на равных?
Ответ вас удивит — убежать от схватки или вовсе избежать её, тем самым измотав противника, а затем нанести решающий удар.
Ключ к победе — бегство
Так или иначе, все искусство прошлого реалистично. Реалистично не в плане соответствия действительности, а в плане человечности. Искусство всегда было про людей, про их взгляд на мир. Его можно назвать антропоцентрическим.
В какие-то периоды искусство было дальше от человечности (раннесредневековое искусство, готика), в какие-то ближе (эпоха Возрождения, барокко). Но оно всегда выбирало главной своей темой человека и человечность в широком смысле. В этом смысле человечность неотделима от искусства прошлого и составляет с ним одно целое.
Когда современные художники поняли это, они ликовали. Вот он, способ победить действующего чемпиона ринга — нарушить правила, убежать от противника, отказавшись с ним драться.
Так, художники начали бежать от человечности в искусстве, что повлекло за собой отказ от искусства вообще. Первыми побежали импрессионисты, когда пренебрегли человеческим сюжетом, расфокусировали человеческое зрение и стали в целом относиться к людям на картине так же, как к любому другому цветовому пятну. Публике это очень не понравилось.
После этого «расчеловечивание» в искусстве только набирало обороты: постимпрессионизм, пуантализм, фовизм, кубизм, экспрессионизм, футуризм, дадаизм и прочие «измы» все быстрее и дальше убегали от искусства прошлого, искусства человечного.
В самый разгар шествия нового искусства Хосе Ортега-и-Гассет озаглавит этот процесс «дегуманизацией искусства».
Ганс Зедльмайр вторил испанскому философу:
Процесс дегуманизации направлен, сознательно или бессознательно, не только против гуманистического образа человека в узком смысле слова, но и против человека вообще.
Наконец, к термину «дегуманизация» в отношении к современному искусству приходит Николай Бердяев в своей книге «Смысл истории»
Для всех этих течений [имеется в виду новое искусство] характерно глубокое потрясение и расчленение форм человека, гибель целостного человеческого образа, разрыв с природой.
В футуризме погибает человек как величайшая тема искусства. В футуристическом искусстве нет уже человека, человек разорван в клочья.
У Пикассо мы видим процесс разделения, распыления, кубистического распластования целостных форм человека, разложения его на составные части для того, чтобы идти вглубь и искать первичные элементарные формы, из которых он слагается.
Когда в картины вставляют куски бумаги или газетных объявлений или когда в картине вы видите составные части мусорной ямы, тогда окончательно ясно, что разложение заходит слишком далеко, что происходит процесс дегуманизации. Человеческая форма, как и всякая природная форма, окончательно погибает и исчезает.
Как именно художники убегают с ринга
«Дегуманизация» как способ бегства от противника — искусства прошлого — имеет множественные формы. Возьмите любого «бунтовщика», начиная с импрессионистов и заканчивая 21 веком, и вы почувствуете, что «человечность» уже не в фокусе художника.
Ганс Зедльмайр выделяет две основные формы дегуманизации.
Первая — уничтожение человеческого отношения к окружающему миру и расчеловечивание самого этого мира. Ортега-и-Гассет повторяет эту мысль:
Художник разрушил мосты и сжег корабли, которые могли бы перенести нас в наш обычный мир, вынуждая иметь дело с предметами, с которыми невозможно обходиться «по-человечески».
Лучше всего это отношение вытравили из себя дадаисты. Человеческий язык и речь, с помощью которых мы охватывали окружающий мир, они заменили случайным бормотанием, произвольным соединением слов. Где человек воскликнул бы «какая красота», дадаист зарычит, как зверь, или осыплет публику очередной несуразицей типа «гади бери бимба».
Тем же самым занимались фовисты (на французском буквально «дикие»). Их интенсивные яркие цвета слепили публику. А плоскостность изображения роднила картины с египетским графическим письмом. Мир, увиденный фовистами — это мир античеловеческий, мир глазами зверя: резкий и контрастный, словно пропущенный сквозь окровавленный и напряженный глаз.
Вторая форма дегуманизации — отчаяние и циничное умаление человека, уничтожение самого образа человека как такового.
Посмотрите на эпоху Возрождения, барокко, 18-19 века — это время безраздельного господства человека. Человек и его страсти были в центре искусства. Но далее начинается уничтожение человека. Взять того же Пикассо, как уже было сказано Бердяевым, или Марселя Дюшана с его «Обнаженной, спускающейся по лестнице». Даже в 21 веке, во времена господства перформанса, где человек часто играет основную роль, его сущность, естественность отводится художником на второй план, вперед выходит художественная концепция. Человек, таким образом, становится лишь материалом в искусстве, либо разлагается на составные части.
Боксерский поединок подошёл к концу
Вспомните о наших боксерах. Чтобы не драться с противником-чемпионом, юноша нарушил правила и начал убегать. Так он измотал более сильного бойца.
Финал боксерского поединка вы сами можете нарисовать в своей голове — уставшего чемпиона сбивает с ног молодой боксер. Занавес. Искусство прошлого побеждено (а потому избежало превращения в «археологический факт»), а новое искусство ликует с чемпионским поясом в руках.
Публика рукоплещет, но вот незадача — новый чемпион достает из-за пояса пистолет и выносит себе мозги. Вот теперь занавес.
Я не зря выстроил эту метафору. Её суть состоит в осознании парадокса современного искусства — чтобы быть собой, современному искусству нужно уничтожить само искусство посредствам расчеловечивания в надежде на дальнейшее возрождение, но, по мнению Вейдле, «от смерти не выздоравливают».
Невозможно отрицать искусство, его главное ядро — человека в широком смысле, чтобы возродить его, или, как говорит Зедльмайр:
«Склониться над бездной» можно, но невозможно в нее погрузиться и не потерять в таком низвержении стойкости человека и искусства.
Даже позитивно настроенный в отношении современного искусства Ортега-и-Гассет вдруг на секунду останавливается и роняет такую фразу:
Возможно, эстетическая ценность современного искусства и вправду невелика.
Именно поэтому современное искусство обречено поднять бунт против искусства прошлого и всё равно в конце, после победы, самоуничтожиться.
Можно ли на отрицании и нигилизме построить прочный фундамент? По мнению Зедльмайра, история искусства не может завершиться иначе, чем собственным самоубийством, ведь «кто усвоит предпосылки «современного искусства», тот будет обязан прийти в наглядной последовательности к тем же самым результатам, что и современные художники», то есть к уничтожению искусства в попытке оживить его.
Читайте также
— «Человек-масса» Хосе Ортеги-и-Гассета: как отказ от мысли и свободы стал нормой
— Дегуманизация и сверхрефлексия: почему многим не нравится современное искусство
— Запутанное, метафоричное, примитивное: три взгляда на современное искусство
— Научитесь видеть прекрасное в двух мазках, или зачем нам современное искусство
Список источников
1. Бердяев Н. Смысл истории. Спб., 2017
2. Бланшо М., Ортега-и-Гассет Х. Уходящий аромат культуры. Эстетика распада. Изд. «Родина», 2019 г.
3. Вейдле В. В. Умирание искусства. Изд. «Республика», 2001 г.
4. Даниэль С.М. Картина классической эпохи. Изд. «Искусство», 1986 г.
5. Зельдмайер Г. Утрата середины. М., 2008 г.
