Теория культуры: от античности до наших дней

Рубрики : Культура, Последние статьи, Теория культуры

Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.

Что мы сегодня вкладываем в понятие «культура» — представления о достижениях цивилизации, произведениях искусства, образованности? Чем и почему это понятие отличается от того, как воспринимали культуру в античности, средневековье или в Эпоху Просвещения? И какой свет может пролить разница в понимании культуры сегодня и в прошлые эпохи на наше нынешнее видение себя и того способа, каким мы существуем? Разбираемся вместе с Олегом Комковым, культурологом, переводчиком, преподавателем ФИЯР МГУ имени М.В. Ломоносова.

«Теория культуры» – предмет, который предстает взору культуролога не в виде готовой, единой суммы знаний, а в виде различных теорий, которые на протяжении длительного времени образовывали проблемное поле современных гуманитарных исследований, связанных с выяснением сущности культуры, ее происхождения и развития, функций, структуры и форм бытования. А значит, наш предмет – тексты, которые сделали возможной и даже необходимой постановку этих теоретических вопросов. И главная задача состоит в чтении этих текстов, воплотивших и продолжающих воплощать философские, научные, а порой и художественные концепции (способы «схватывания») и теории (способы видения) феномена культуры, с которым мы ныне особым образом имеем дело, – феномена, остающегося бесконечно загадочным хотя бы потому, что на него нельзя взглянуть со стороны, извне, нельзя представить в качестве объекта изучения в ряду прочих объектов того же класса. На этих текстах, в каждом из которых запечатлен неповторимый взгляд автора, на движении от одного текста к другому, на смене перспектив и оптик, главным образом, основывается мое понимание теории культуры ⓘЯ выражаю благодарность Нине Гвасалия, Марии Глумовой и Александре Зайцевой, любезно предоставившим конспекты моих лекций для работы над этой статьей. — Прим. автора..

Углубляемся Человек в зеркале текста: поиск себя и путь к Самости

Остановимся на одном моменте. Почему я сказал, что мы имеем дело с культурой «особым образом»? Это значит, что наше нынешнее отношение к культуре принципиально отличается от того, каким оно было в течение многих предшествующих эпох. В нашем представлении время культуры чаще всего объемлет все время существования человечества. Однако, как прекрасно известно, понятие культуры, само слово «культура» окончательно обрело свой нынешний статус и стало обозначать некий особенный предмет и проблему только к началу XX века. Во все предшествующие времена люди, живя в “состоянии культуры”, не нуждались ни в ее специальном исследовании, ни в ее “теории”, ни даже в том, чтобы употреблять это слово столь часто, сколь мы делаем это теперь – к месту и не к месту. Получается, что культура была всегда, а поводов для того, чтобы делать ее предметом специального разговора, не было. Либо же, если подобный разговор возникал, он носил, опять-таки, совершенно другой характер, нежели теперь – например, противопоставление “культуры” и “варварства” в классической античности или идея возвращения от цивилизации к природе у Руссо. Все это заставляет нас вначале обратиться к избитому вопросу об определении культуры, а также об истории этого понятия – если только эту историю в самом деле можно верно проследить. Быть может, таким путем мы сможем понять, чем стала культура для нас в новейшую эпоху и почему превратилась в объект особого изучения, наряду с другими, которые, как кажется, в себя включает.

Увы, как только мы заговариваем об определении культуры, мы неизбежно попадаем в царство формальностей. Определить значит очертить “пределы”, провести границы – и сделать это можно, конечно, множеством способов. Нередко вспоминают книгу А. Кребера и К. Клакхона “Культура: Критический анализ концепций и дефиниций”[1], во втором издании которой (1963) насчитывалось около двух сотен определений культуры – а ныне их число, вероятно, перевалило за тысячу. О культуре говорят как о деятельности, связанной с мышлением, творчеством, моралью, выделяют “классы” или “группы” определений культуры (описательные, нормативные, исторические, аксиологические и проч.) – это стало уже прочной научной традицией. Но мы чувствуем, что формальные определения не приближают нас к культуре, хотя бы потому, что говорят совсем иным языком, нежели она сама.

Определение не всегда ведет к пониманию и часто уводит в прямо противоположном направлении. Проведение формальных, условных  границ вносит условность в сам предмет, размывает его либо дробит, лишает целостности – а значит, и реальности. Не будет ли более осторожным сказать о культуре для начала то, что мы безусловно понимаем (пускай и не всегда осознаем), и что человечество понимало всегда, – и “определить” ее как специфически человеческий способ существования в мире, способ формирования присущего лишь человеку отношения к миру? Причем, ключевое слово здесь, конечно, “способ”. Это “модальное” понимание культуры, которая есть не “что”, а “как”, объясняет, по крайней мере, почему культура неким образом объединяет в себе “все человеческое” – однако объединяет не как “пространство”, загроможденное созданными человеком вещами и “идеями”, а как то, благодаря чему всякое “пространство” вообще может возникнуть.  Попробуем исходить из этого, данного в первом приближении понимания, несмотря на его кажущуюся зыбкость: культура как способ и осуществляемый этим способом процесс актуализации человеческого.

Wikimedia Commons

Тем самым мы сможем в определенной, важной перспективе посмотреть на так называемую историю понятия “культура”. Слово “культура” латинское, и мы обязаны ему римлянам. Но оно появляется, соответственно, поздно, а потому и мы обратимся к нему чуть позднее. Когда говорят, например, об античных предпосылках “теории культуры”, начинают по традиции, с греков. Очевидно, что подобной теории у греков не было. А было ли у них вообще понятие культуры? Первым делом приходит в голову знаменитая греческая παιδεία – система воспитания гармоничного и образованного человека ⓘФундаментальным трудом о пайдейе остается двухтомник В. Йегера: Йегер В. Пайдейя. Воспитание античного грека. В 2-х тт. М.: «Греко-латинский кабинет», 1997., понятие, как кажется, соответствующее (по меньшей мере, функционально) одному из важных по сей день значений нашего слова «культура»: не это ли мы имеем в виду, когда говорим «культурный человек», «культурный уровень» и противопоставляем «культуру», скажем, невежеству и невоспитанности? Пожалуй, это так – но перед нами лишь одно из значений, не делающее культуру особым объектом, а уж тем более всеобъемлющим феноменом. И подобно тому, как у греков не было «теории пайдейи», у нас нет «теории культуры» как противостояния «бескультурью». И потом, в этом значении слово «культура» может быть заменено все теми же «образованностью», «воспитанностью» и многими другими весомыми словами, делающими разговор именно о «культуре» чуть ли не излишним. Судя по всему, перед нами – лишь одна из очевидных граней нашего предмета, но отнюдь не весь этот предмет: не «теория», но практика пайдейи в античности, так же как ныне образовательные и воспитательные практики (при всей разнице между эпохами), суть неотъемлемые элементы того способа существования, о котором у нас идет речь.

Смотрите также «Кто мы с точки зрения духовного истока?»: лекция Паолы Волковой

Тогда поставим вопрос иначе: а было ли в классической античности понятие, которое соответствовало бы нашей теперешней интуиции культуры как «всеобъемлющему» и обозначенному нами «модальному» ее пониманию? Да еще представляло бы собой нечто самостоятельное и обособленное и притом «проблемное»? Возможный ответ в данном случае будет связан уже не с пайдейей. Если культура в своей основе тем или иным образом противополагается природе (а это станет краеугольным камнем большинства позднейших теорий), то необходимо вспомнить, что в греческой мысли эта противоположность впервые предстала в виде пары τέχνη – φύσις. Слово «фюсис» (выродившееся века спустя в новоевропейскую «физику») происходит от глагола φύω – «расти, произрастать». «Фюсис» – природа – понималась греками как царство всего, что появляется на свет само, чьей собственной сущностью является именно это самопроизрастание и самовоспроизведение. Вне природы располагается область вещей, которые возникают лишь благодаря человеку, его особой, как мы сейчас любим говорить, «творческой» способности, и которые природа породить не может. Для этой области вещей не было и не требовалось какого-либо единого понятия или «концепта», однако она понималась именно через эту человеческую творческую способность, которая и именовалась «технэ» – «умение, ремесло, искусство». Согласно известному примеру Аристотеля, в природе произрастают бесчисленные породы деревьев, но не может произрасти стол – для его изготовления из древесины требуется столяр, обладающий «технэ». К слову «технэ» восходит современная «техника», в которой, разумеется, тоже произошло переосмысление греческой интуиции, хотя и куда менее радикальное, чем переосмысление «фюсис» в физике.

Обустройство мира человеком совершается благодаря этому его умению дополнять, восполнять природу, производя то, что ей неподвластно. Этот способ выхода из царства «фюсис», являющийся характеристикой человеческого бытия, и составляет сущность «технэ». Не узнается ли в этом нечто похожее на наше современное универсалистское видение культуры как совокупности произведенных и производимых человеком вещей? Вместе с тем, то, что я назвал сейчас «выходом», отнюдь не предполагает противостояния, оппозиции и разрыва. Ведь «технэ» – как и русское «умение» – есть прежде всего умение обживаться в мире природы, обращаться с произведенным ею, гармонично встраиваться в ее вечное самовоспроизводящееся движение. Человеческий способ бытия является не антитезой, но именно дополнением к способу бытия вещей природных.

У Аристотеля есть фраза, получившая распространение в совершенно ином контексте и смысле, нежели те, в которых она была написана: ἡ τέχνη μιμεῖται τὴν φύσιν (Phys., II, 194а). Обыкновенно это переводят: «искусство подражает природе»[2], – и уже давно этот тезис связывается с пониманием искусства как «эстетической деятельности». Но у Аристотеля природе подражает древнегреческая «технэ» – человеческое умение производить особые вещи, образующие собственно человеческий мир. И «подражание» – этот унаследованный от греков, но с трудом понимаемый «мимесис» – здесь вовсе не означает чего-то вроде имитации. Это движение актуализации, безусловно, совершаемое по природному исконному образцу, но реализуемое в другом режиме существования, благодаря тому,  что в человеке совершается иначе, чем в природе, с целью своеобразного восполнения того, что природой не дано.

Впрочем, разве не присуще природе подлинное умение, многократно превосходящее человеческие возможности и непостижимое для человека – умение быть ничем иным, как чистым произрастанием, неукротимой силой порождения и жизни? Для такого умения, свойственного «фюсис», греки употребляли слово σοφία – «мудрость». «София», софийное умение природы есть как бы ее собственная «технэ» – и тогда человеческое умение мыслится как подражание мудрости природы. Об этих понятиях существует, конечно, обширная филологическая и философская литература, иногда содержащая противоречивые трактовки[3]. Но если теперь мы просто скажем, что называемое нами культурой было для греков умением создавать свой мир (от бытовых вещей до произведений искусства и мысли), подражая изначальной мудрости природы, т.е. актуализируя полученные от нее способности, едва ли это будет грубым упрощением – и притом прольет определенный свет на наше нынешнее видение себя и того способа, каким мы существуем. Так мы сделаем первый шаг к чтению текстов, в которых новейшая эпоха тематизировала культуру.

Прежде чем сделать следующий шаг, необходимы еще два замечания. Во-первых, «технэ» не только не противопоставлена природе, но, напротив, включена в нее: «технэ» есть область человеческого внутри «фюсис», причем область, понимаемая не как пространство, а как способ быть человеком, дарованный нам все той же природой. Это важно запомнить и соотносить с другими, более поздними взглядами человека на себя и на вещи. Во-вторых, коль скоро мы вспомнили о некоторых греческих основаниях европейской мысли, нельзя не сказать и том, как эти основания касаются нашего понимания теории. По-древнегречески θεωρία значила «созерцание», а лучше сказать проще: «смотрение», «вглядывание», «взгляд». Это было активное (не бездеятельное и бездумное) всматривание в мир, вещи, отношения. Теория была родом умения – взглядом, умевшим видеть целое и имевшим своей целью сделаться этим целым. Из этого видения возникает, между прочим, древнегреческий театр (θεάτρον), место, где взгляд становится действием и переживанием. Мысль понималась не иначе, как θεωρία – взгляд ума, стремящийся стать тем, что он видит[4].

Выше я уже опережающе коснулся этой темы, назвав теорию «способом видения». Это далеко от современного, новоевропейского, научного понимания теории как системы отвлеченных положений и умозаключений – однако и современное понимание выросло из исконной интуиции взгляда и видения. Позднейшие теории культуры, несмотря на их новоевропейский язык, очень часто приближаются – и не могут не приближаться, как все подлинное в философии, науке, искусстве – к этой первой интуиции.

А теперь сделаем следующий шаг и обратимся к римской культуре, к латинскому слову cultura, чтобы вновь вдуматься в то, что считается хорошо известным. Это слово оставил нам народ, для которого понимание жизненного пространства, пожалуй, теснее всего было связано с землей, освоением территории, географией. Слегка перефразируя Ханну Арендт, можно сказать, что римляне были, вероятно, самым геополитическим (у Арендт – просто “глубоко политическим”[5]) народом Древнего мира. Сultura в их языке произошла от глагола colere – “обрабатывать, возделывать” – и первоначально означала возделывание земли, агрикультуру. Но этот смысл не был чисто “технологическим” – как многократно отмечалось, с самого начала он включал определенное отношение человека к предмету возделывания, отношение эмоциональное и этическое, любовное и благоговейное, отношение привязанности и вовлеченности, отношение культа. Без такого отношения невозможно обрабатывать землю: она не принесет плодов. И уже очень рано слово “культура” употребляется у римлян в словосочетаниях, свидетельствующих о распространении этого смысла на другие области человеческой деятельности и привычных нам по сей день, – например, “культура речи” или “культура ума”. Стало быть, дело идет не только о возделывании земли, кормящей человека, не только об освоении пространства, данного человеку для жизни, но и о возделывании себя ⓘВ ХХ веке Мишель Фуко, хоть и по другому поводу, схватит этот аспект в странном, на первый взгляд, выражении “la culture de soi”, которое для него будет выражать целую важную традицию античного мира, особенно эллинистически-римской эпохи[6]..

Человек существует на земле способом «окультуривания» всего внешнего и внутреннего: открытый простор внешнего мира и открытую неизведанность собственной души он старательно осваивает, делая их плодоносящей землей. Вспомним миф об Энее, устремившемся в неизвестность пространства и времени и превратившем эту неизвестность в начало великой истории Рима. Таким образом, cultura это и способ «прорастания» человеческого во времени, в истории. Спустя века русский философ Павел Александрович Флоренский не только напишет о «культе» в слове cultura, но и отметит в нем суффикс будущего времени:

“Cultura как причастие будущего времени, подобно natura, указывает на нечто развивающееся. Natura – то, что рождается присно, cultura – что от культа присно отщепляется, – как бы прорастания культа, побеги его, боковые стебли его”[7].

Культура есть не только “состояние” человека, но и его судьба. Стóит задаться вопросом: сохранились ли до наших дней и актуальны ли ныне эти смыслы, прозвучавшие однажды в латинском слове и придавшие ему ту силу и размах, благодаря которым оно пережило века?

Мы увидели, что понимание культуры в античном мире было таким, что исключало необходимость делать ее “концептом” и предметом теории, исключало саму возможность ее тематизации – это было бы все равно, что тематизировать воздух вместо того, чтобы им дышать. В свете сказанного наше намерение проследить и отметить хотя бы пунктиром дальнейшую эволюцию понятия культуры неожиданно предстает трудновыполнимым и даже странным предприятием. Во-первых, тематизация культуры оставалась совершенно чуждой и Средневековью (вместе с его “малыми возрождениями”), и элитарной “виртуальной” эпохе Ренессанса: на протяжении столетий не было создано текстов, в которых слово “культура” или какой-либо его аналог имели бы смыслообразующую функцию или ключевой статус. Во-вторых, когда мы вспоминаем, как понятие культуры вдруг воскресает из небытия в XVII веке, получая распространение, например, в работах С. Пуфендорфа, у которого оно обретает почти современный смысл некой совокупности результатов человеческой деятельности, – то осознаем, что оказываемся в начале длинной, протянувшейся через все Новое время, вереницы так называемых «идей о культуре», сыгравших огромную роль в истории мысли, но не сформировавших собственно «культурологического дискурса». То есть, мы застаем мысль Нового времени словно бы в попытках вспомнить нечто прочно забытое – однако пути этой мысли большей частью уверенно ведут мимо тех мест, где это воспоминание могло бы случиться.

Читайте также: Эрос и культура в мысли Жоржа Батая

Как ни парадоксально, но тематизации культуры, как и прежде, нет, только уже по иным причинам, нежели в древности. Эпоха Просвещения громко говорит о «культуре» и «цивилизации» (здесь их можно считать синонимами), акцентируя тот смысл культуры, который связан с образованностью и знанием, с культивированием высших человеческих способностей (Гельвеций, Монтескье, Дидро). Романтизм фактически отождествляет культуру с поэзией. Мысль Ницше взрывает традиционный универсум значений, разверзая пространство смыслообразования, которое предстоит осваивать грядущей эпохе. И только в ХХ веке на смену «оппозиции» природы и культуры приходит осознание фундаментального разрыва: между культурой и «природным» бессознательным (Фрейд), между культурой и «жизнью» (Зиммель), между «функциональным» и «символическим» (Кассирер) и т.д. Возникшая из этого разрыва в начале прошлого столетия, тематизация культуры продолжает определять и мысль XXI века. Для ее понимания и исследования представляется целесообразным исходить из рассмотренных древних оснований того, что может быть развернуто в дальнейшем как модальная теория культуры.

Впервые опубликовано: Вестник Московского университета. Серия 19: Лингвистика и межкультурная коммуникация. — 2017. — № 3. — С. 120–129.

Обложка: фрагмент статуи «Давид» Микеланджело Буонаротти / Wikimedia Commons.

Похожие статьи

«Трагедия культуры» Георга Зиммеля: почему мы стремимся к тому, чего невозможно достичь

Культура – рабство или свобода? Провокации Карла Маркса

"За экраном нет ничего": симулякры Жана Бодрийяра

Загадка ценностей и науки о культуре Генриха Риккерта