Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Человек — существо, которое живет на пересечении двух ветвей: природы и культуры. Что произошло после того, как человек вытеснил и отверг сферу животного, низменного? Как отъединение от природы привело к возникновению табу и полярных чувств: чувства «священного» и чувства «омерзения-стыда»? Почему низменное продолжает влечь нас к себе, а эрос становится связующим между жизнью и смертью в пространстве человека? И чего больше в этом эросе — желания умереть или желания жить? Публикуем транскрипцию лекции культуролога, преподаватель ФИЯР МГУ имени М.В. Ломоносова Олега Комкова, в которой он размышляет над этими вопросами и анализирует идею эротического как сущности человеческого в работах Жоржа Батая.
От автора
Нижеследующий текст основан на транскрипте лекции, прочитанной в МГУ имени М.В. Ломоносова 16 апреля 2016 года. В тексте, насколько это было возможно, сохранены особенности устной речи и некоторые реплики/вопросы слушателей. Я выражаю благодарность Нине Гвасалия, Марии Глумовой и Александре Зайцевой, любезно предоставившим свои конспекты и аудиозапись, а также Елене Деревцовой, взявшей на себя труд по расшифровке аудиофайла.
◊ ◊ ◊
Мы будем говорить о Батае исключительно в контексте теории культуры как особого измерения мысли ХХ столетия. Минуя множество разнообразных граней его творчества и оставляя его фундаментальную идею «внутреннего опыта»[1] в качестве необходимого, а порой и контрастного фона для нашего разговора, мы сосредоточимся на том, к чему Батай пришел в поздний период, после Второй мировой войны, – на идее эротического как сущности человека. Батай задумал большой исследовательский проект, трехчастную работу под названием «La рart maudite» – «Проклятая часть» или «Проклятая доля», как иногда переводят на русский язык. В конце 40-х годов появилась первая часть трилогии, которая так и называется «La рart maudite», а в начале 50-х он работал над второй частью, под названием «История эротизма», так и оставшейся незавершенной. Но именно к ней мы и обратимся, так как там особым образом формулируются основные идеи, которые имеют значение для нашего курса теории культуры, а не только для истории философии или антропологии.
Батай пишет историю эротизма, чтобы показать, как эрос принадлежит к существу человека. В наших терминах мы могли бы сказать, что эрос – желание, влечение – является главной, если не единственной, движущей силой в человеческом мире. Прежде всего тем, что делает человека человеком. При этом Батай выступает, вообще-то, лукавым интерпретатором Фрейда. Одним из тех интерпретаторов, которые, во-первых, напрямую далеко не всегда обращаются к текстам. А, во-вторых, что существенно, он воспринимает Фрейда очень серьезно, а именно: он читает у Фрейда то, чего в свое время Фрейд сказать не сумел или не захотел, будучи ограничен своей собственной схемой человеческой психики, им же самим изобретенной. И, убежденный в научном характере этой психической картины человеческой жизни, Фрейд просто слов не нашел для многого из того, что может считаться и считалось потом, в ХХ веке, его прозрениями. Батай из тех мыслителей ХХ века, кто всматривается в глубь некоторых фрейдовских интуиций.
Популярные материалы автора Человек в зеркале текста: поиск себя и путь к Самости
Но дело здесь не ограничивается одним только Фрейдом. Я хотел бы, в качестве маленькой преамбулы, почти в технике намека, на минуту обратиться к глубокой древности. Ведь греческое слово «эрос» сразу вызывает у любого образованного человека ряд вполне определенных ассоциаций с древним началом мысли об эротическом, о любви, о желании. Как минимум, возникает в памяти Платон с его учением об эросе, которое вы знаете по «Пиру», – об эросе как о стремлении человека обладать благом. Но еще важнее возникающая ассоциация с Сапфо, древнегреческой поэтессой, которая на заре всей европейской культуры, еще до рождения европейской мысли, воспела не что иное как эрос в качестве высшей космической силы, которая необходимым образом должна войти в человека, и человек должен быть ею одержим, чтобы испытать полноту жизни и постичь ее подлинный смысл. Сапфо призывала Афродиту даровать ей это состояние эроса, в котором есть и томление, и мучительное ‒ то, что заставляет страдать, и, одновременно, приносит высшее счастье и наслаждение. При чем здесь Батай, который был довольно далек и от платонизма, и, уж тем более, от Сапфо? Но уже в последней фразе, которую я сейчас сказал о сапфическом эросе, имплицитно прозвучали два важных слова. Уже у Сапфо эрос включает в себя смерть. И одновременно он дает высший уровень жизни и, собственно, рождает саму жизнь. А значит является и своего рода борьбой за жизнь: включая в себя смерть, эрос томит и мучает, даруя агонию в значении агона, борьбы. Вспомним хотя бы одно из самых известных стихотворений Сапфо об одержимости эротическим влечением, которое многие из нас учили наизусть на занятиях древнегреческим. Вот оно в знаменитом переводе Вересаева:
Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос
И прелестный смех. У меня при этом
Перестало сразу бы сердце биться:
Лишь тебя увижу, уж я не в силах
Вымолвить слова.
Но немеет тотчас язык, под кожей
Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
Ничего не видя, глаза, в ушах же —
Звон непрерывный.
Потом жарким я обливаюсь, дрожью
Члены все охвачены, зеленее
Становлюсь травы, и вот-вот как будто
С жизнью прощусь я.
Но терпи, терпи: чересчур далёко
Все зашло…
Блаженство, страдание, порог смерти здесь сжаты до неразличимости. И в то же время, это, конечно, желание обладания. Но обладания в каком смысле? Я возвращаюсь от Сапфо к Батаю.
Если Фрейд сводил природу человека и, соответственно, многие процессы в человеческой культуре к сексуальным энергиям, то есть он изучал именно сексуальное обоснование человеческого существа, то Батай пишет: эротизм не синонимичен сексуальности. И говорит об этом не раз, совершенно недвусмысленно. Я могу процитировать из примечаний к «Истории эротизма» – о том, что сексуальная жизнь есть и у животных, и у людей, но у животных нет эротической жизни. И еще одно небольшое техническое замечание: отличительной чертой мысли Батая является то, что он стремится снять всякие оппозиции, так называемые «бинарные оппозиции». И даже такие фундаментальные понятия, как жизнь и смерть, непременно должны быть сведены к одному. Итак, эротическая жизнь есть только у человека, таким образом, «эротизм ‒ это форма, которую принимает сексуальная активность, если она разыгрывается в сознании человека, который говорит, рассуждает и обладает способами чувствования, отличными от способов чувствования других животных»[2]. Именно поэтому через эротическое Батай стремится дать определение человека, и на этом построена вся его работа, где есть вещи, ясные непосредственно, а есть то, что с трудом поддается переводу на другой язык.
Батай задается вопросом, которым мы задаемся все время: об отличии природы от культуры. Его ответ сформулирован почти в самом начале работы «История эротизма» в очень простой форме, которую стоит просто зачитать:
«Я провозглашаю в качестве принципа неоспоримый факт, что человек есть животное, которое не принимает природную данность просто так, но отрицает ее. Тем самым, изменяя внешний природный мир, он извлекает из него орудия труда, изготовленные предметы, составляющие новый мир, мир человеческий. Параллельно человек отрицает сам себя, сам себя воспитывает, например, отказывается дать своим животным потребностям то свободное течение, в котором животные себя не сдерживают. Кроме того, необходимо признать, что оба отрицания ‒ данного мира и собственной животности ‒ человек связывает между собой»[3].
Это действительно напоминает Фрейда, но только у Батая другой язык и, соответственно, другие акценты, и отнюдь не только с сексуальностью Батай работает. Человеческое и, соответственно, культурное начинается в тот момент, когда человек противопоставляет себя природе жестким жестом отрицания. Он отрицает, что он животное, он не хочет больше быть животным, он каким-то образом понял, что он больше не животное. И всё, что связано с этим животным природным существованием, он подвергает этому отрицанию: отвергает и не допускает, чтобы это проникало в его человеческий мир. Батай указывает, что тем самым человек отрицает и самого себя. Отрицая самого себя, он отрицает свой собственный исток, который, однако, продолжает в человеке жить, существовать и развиваться. И не столько отрицание природы, сколько самоотрицание лежит в основе культуры и в основе различных драматических сценариев, которые принимает человеческая жизнь.
Читайте также Теория культуры: от античности до наших дней
Деталь триптиха «Сад земных наслаждений » Иеронима Босха
Для того чтобы пояснить, как это происходит и что именно человек отрицает (конечно, момент времени, когда это происходит, поймать невозможно, но такой момент был, момент, когда человек порывает все связи с природой), Батай обращается к древности, к первобытной культуре. В начале своей работы он даже ведет длительную полемику с Леви-Строссом о том, что определяло очень ранние древние первобытные способы отношения человека к миру, а именно о системе запретов, табу. Он говорит о табу на инцест (самое распространённое), о табу на контакт с человеческими испражнениями, вообще со всяческими выделениями человеческого организма (особый статус среди них имеет менструальная кровь) и о табу на контакт с разлагающимися трупами. Два последних момента – это именно запрет, подчеркивает Батай, но мы знаем, к чему это привело, во что превратилось в более поздний период, став частью психики ‒ к чувству омерзения и стыда. А истоком является то, что человек все эти проявления природного проклял как низменные, как чисто животные, с которыми он более не хочет иметь никакого дела. В случае с инцестом имеется в виду, разумеется, безудержность сексуальной жизни, которая не знает никаких ограничений у животных и которую человек не приемлет, считает ниже своего достоинства. И вот эти наиболее яркие, скажем так, и, возможно, наиболее древние проявления низменного, проклятые за непристойность, низменность, Батай рассматривает в качестве примеров того, как рождается и действует в человеке собственно эротическое. Исходя из того, что человеку никогда не удавалось и так и не удастся на самом деле избавиться от природного и чувственного начала, которое в нем живет.
Между прочим – совсем мимоходом – Батай обращается и к слишком хорошо известной нам ветхозаветной мифологеме, грехопадению, акцентируя тот момент сюжета, когда Адам и Ева, после того как съели яблоко с дерева познания добра и зла, поняли вдруг – что? Что они наги. Жили так, словно бы ничего не происходило, и вдруг увидели, что они наги, и что испытали?
— Стыд.
Да, но не только стыд, имеется в виду, что вместе с этим в культуре появилось и человеческое эротическое влечение. Не вообще сексуальное и не животное, а именно человеческое, именно вместе со стыдом, без которого оно не существует. Для Батая это, безусловно, мифологическая иллюстрация того момента, когда человек отвергает иное, дочеловеческое, нечеловеческое состояние. В Библии, в иудаизме, в христианстве, речь идёт, разумеется, о райском состоянии человека. Но неизвестно, что это такое. Может быть животная жизнь, из которой все мы когда-то вышли, не менее райская, чем та, которая рисуется в библейской космогонии? Как вам кажется? Разве животные не чувствуют себя «в раю», не имея всех тех ограничений, нужд и бед, которые испытывает человек по причине того, что сам их себе создал?
Эта тема довольно существенна, она получит свое развитие уже потом, десятилетия спустя после Батая – например, в работах Джорджо Агамбена , таких как «Нагота»[4]. Вообще одна из центральных тем Агамбена – это животность человека, переосмысление животного начала: не принижение его, а, наоборот, реабилитация[5]. Это прямое влияние Батая. Библейский сюжет в данном случае иллюстрирует механизм возникновения эротического. Сущность эротического остается непонятной, непроясненной. Но механизм, технически и условно, рисуется вот таким образом.
Что происходит после того, как человек вытеснил, вытолкнул, отверг сферу животного, низменного? Ну отверг и забыл, хорошо. Запрет на инцест – хорошо, не говоря о других сферах низменного. Интересно, что Батай выбирает именно эти формы не просто для того, чтобы показать истоки чувства стыда, омерзения, которое красной нитью проходит через культурную историю человека, а чтобы поставить в один ряд эти явления – животную сексуальность, испражнения, гниение плоти. Для него важно, чтобы они стояли в одном ряду. Мой вопрос таков: что происходит, когда человек это отверг, не захотел иметь с этим дело? А происходит, с точки зрения Батая, именно рождение влечения, так что оно уже составляет саму сущность человека. Человек отныне живет как homo eroticus, как существо желающее.
Что это значит? Это значит, что отвергнутое влечет к себе.
Поскольку пересказывать Батая, как и схематично передать его идею, невозможно по причине характера его письма, необходимо мыслить вместе с ним. Или попытаться делать невозможное – всё-таки нарисовать какую-то схему. Поэтому, согласитесь, по крайней мере с точки зрения здравого смысла, – Батай именно эту идею развивает: отвергнутое продолжает быть для человека важным, является источником влечения, импульсом для возникновения эроса как желания. Человек отныне не что иное как «чистое желание».
Но тут же возникает вопрос: желание, собственно, чего? Отвергнутой им безудержной сексуальной жизни животных, которой он не осознает в себе, но якобы, как сказал бы Фрейд, «бессознательно» желает?
У Батая нет категории бессознательного, для него не принципиально «бессознательное» это или «сознательное», и он не говорит о комплексах, конфликтах, которые вели бы к неврозам. Это совершенно не актуально. Важно то, что имеет место вне зависимости от того, осознается оно человеком или не осознается.
Положим, тему животной сексуальности еще можно понять. А что касается вот этих низменных форм, которые вызывают омерзение – фекалии, разлагающиеся трупы – они что, тоже к себе влекут человека? Вызывают эротическое влечение? У некоторых да. Но это частный случай сексуальной жизни. Какое это имеет отношение вообще к существу человека? И насколько это определяюще в контексте всей истории культуры?
— Но ведь физиологические выделения тела, например, пот, влекут людей друг к другу.
Некоторые выделения тела – да, совершенно верно, переосмысляются человеком как возбуждающие факторы и, таким образом, не сами по себе влекут, а, скорее, способствуют развитию влечения. Об этом Батай тоже пишет в одном месте в своей работе.
Деталь триптиха «Сад земных наслаждений » Иеронима Босха
Но мы к этому еще подойдём. Сейчас я хотел бы обратить внимание на то, что жизнь природы здесь ведет свое течение под некоторой непереходимой чертой, без участия человека, без наличия человека. Там, за этой чертой: из смерти возникает жизнь, жизнь возвращается в смерть. Жизнь и смерть, строго говоря ‒ стадии существования, стадии бытия, скажем, материи, или вообще в широком смысле природного мира, но ни в коем случае не события. Они становятся событиями только тогда, когда входят в человеческий мир. А так они совершенно спокойно совершают свой круг без всякого участия человека. Как из смерти рождается жизнь? И как это связано с теми реалиями низменного, которые рассматривает Батай в качестве источника эротического? Ведь жизнь – и он об этом тоже пишет – во многих случаях является ничем иным как продуктом разложения. Так, например, из чернозема с перегноем, в процессе разложения органического, может произрасти растение, во всяком случае перегной этому способствует. Так же человек рождается на свет. Зарождается из тех, скажем так, процессов, из тех субстанций тела, которые Батай относит к категории ordures ‒ что в переводе означает «грязь», «слизь». Среди таких субстанций, посредством их выделения, он появляется на свет как человек, как новорожденный. Вспоминаем блаженного Августина с его гениальной формулой, поэтической: inter foeces et urinam nascimur ‒ «мы рождаемся между фекалиями и мочой», с чем трудно не согласиться. Батай обращает внимание на то, что половые органы человека располагаются близко к органам выделения, и, таким образом, все это тесно друг с другом связано не только по принципу сопровождения.
Это я все к тому, чтобы проиллюстрировать, как жизнь рождается из смерти. Как жизнь возвращается в смерть, иллюстрировать не надо. К этому необходимо добавить, что в живом, здоровом и цветущем человеческом теле всё равно идут процессы гниения и разложения как необходимая часть функционирования организма. Иначе мы не могли бы жить. Всё, что обеспечивает переработку и вывод веществ, ‒ это же ничто иное как разложение. Значит, в человеке живет смерть как постоянно реализующийся процесс. И потом, ткани стареют и отмирают на протяжении всей жизни. Это тоже смерть, которая включена в жизнь. И мы начинаем понимать то, что вроде бы знали всегда, но никогда не бывает лишним об этом напомнить, как считает Батай: что жизнь и смерть еще и одно и то же, по крайней мере, являются взаимопроникающими, а не только поочередными, сменяющими друг друга состояниями в природном круговороте. Человеческое тело красноречивый тому свидетель: в нём смерть уже «идёт», и одновременно расцветает жизнь во всех возможных формах.
Но что происходит, когда человек появляется как человек? Соответственно, вместе со всей культурой, сразу. Батай, безусловно, разделяет ту точку зрения, которую трудно не разделить, что человек существует как человек в режиме некоторого вечного «уже». То есть нельзя указать момент в истории, когда он еще не человек, а вот сейчас только появится. Или когда человек появился, но он еще не совсем человек, он еще полуобезьяна, ему еще надо развиться. Полуобезьяны ‒ это не люди. О человеке мы говорим тогда, когда человек таков, какими мы себя ощущаем. Поэтому, когда бы он ни появился, он уже человек со всем набором своих человеческих функций, а значит, существо, уже изначально осуществившее акт отрицания самого себя. Что это означает? Не означает ли это, что человек, отторгнув всё животное, каким-то образом провел не только границу между собой и природой? Смотрите: вот граница, выше (или «внутри») которой находятся уже человек и культура. Недаром там оказывается и эрос, который присущ только человеку. А под (за) границей – вещи, которые образуют природный круговорот и взаимопроникновение, в широком смысле этого слова, жизни и смерти. Это граница, над которой человек возвысился. А еще какую границу он провел? Все ordures он отверг и поставил себя, если угодно, над естественным курсом, над естественным течением жизни и смерти в их органических, по крайней мере, проявлениях. Мне кажется, что он провел еще что-то вроде такой же линии, границы, на сей раз «вертикальной», которая отсекла жизнь от смерти, не кажется ли вам? Особенно учитывая, что в человеческой жизни эти вещи стали событиями, а не стадиями существования плоти.
То есть они совершенно переосмыслились. Они стали событиями, но тогда они уже принципиально противоположны друг другу. Мы не смешиваем жизнь и смерть как события, это уже будет психическое отклонение, не правда ли? А значит, человек рассек каким-то образом эту связь – жизни и смерти, разложения и порождения, «низменного» и «высокого». Если предположить, что перегной в почве ‒ это низменное, то растение, восходящее из него ‒ это триумф жизни, это высокое и прекрасное. Эту тесную взаимосвязь человек рассек, как бы перерезал пуповину, связывающую его с природным началом и всеобщим круговоротом вещей в природе.
Это сделало ситуацию человека еще более драматичной. Ведь человек-то рассек, но разве из-за этого перестала из жизни рождаться смерть? От этого природный круговорот изменился? В каком смысле человек рассек эту связь? Ментально? Сказал, что этого нет? Ну да, для него жизнь и смерть наполнены совершенно другим смыслом, но в природе от этого ничего не изменилось.
Читайте также: Волк или овца? Неповторимая человеческая ситуация по Эриху Фромму
Я хочу сказать, что человеку нужна другая связь, которая связывала бы жизнь и смерть. Если хотите, опосредующая. Где эта связь будет проходить? В человеческом мире. Вы следуете за мной? Я пытаюсь сделать невозможное ‒ изобразить схему, которая восстанавливала бы пути мысли Батая. Так вот, ход вещей никуда не девается. И даже смерть как событие и жизнь как событие все равно тесно привязаны к своему субстрату, к своей органике. Эту связь человек не может устранить. Он теперь ее пропускает каким-то образом через себя. Что является связующим между жизнью и смертью в пространстве человека? Эрос. Эротическое, и только оно, отныне связывает жизнь и смерть.
Рис. из конспекта Нины Гвасалия
При этом эрос непосредственно связан со всевозможными проявлениями нечистого, которые вытеснены вниз, отграничены главной чертой (проходящей прямо под словом «эрос»). То, как ordures связаны с жизнью и смертью, мы уже выяснили, и все это: жизнь и смерть, их связь, «рассеченную» вертикальной чертой, нечистоты, являющиеся их субстратом, – скрепляет собою, уже в сфере человеческого, с рассудком, с разумом – эрос. Если представить «события» жизни и смерти как своеобразных «двойников» состояний природного мира, то можно сказать, что эрос расположен между жизнью и смертью в двух перспективах: «треугольной» (где жизнь и смерть составляют природный процесс) и «линейной», «культурной» (где они, как мы сказали, – события человеческой реальности). Во второй перспективе он их соединяет.
Что же, этот эрос – желание умереть или желание жить? Скорее, желание жить, так как эрос ‒ это влечение к жизни и отвержение смерти. Но Фрейд провидел и то, что у человека есть влечение к смерти и что Батай формулирует другим образом. К ней не нужно влечения, потому что она и так присутствует в человеке.
Заметим, однако, что во всем этом круговороте ordures ‒ чисто человеческое понятие, оно здесь появилось только благодаря схеме. То есть в животном мире никакой грязи не существует, но человек все равно все это видит, осознает эту глубину. И это осознание вызывает, прежде всего, стыд и омерзение. И к этому надо добавить еще одно важнейшее чувство, на которое Батай тоже указывает, в общем следуя за психоаналитической традицией.
— Страх.
Лучше – ужас. Потому что это не просто пугает, как опасность, это ужасает как откровение того, чего не хочется, но оно есть. И человек это проклинает.
Вот с этой комбинацией «стыд-ужас-омерзение» эрос уже становится полнее, он все это в себя включает. Соответственно, по линии омерзения и стыда мы можем анализировать формы человеческой сексуальности, о чем мы уже говорили, а по линии ужаса? Батай анализирует, рассматривает, пытаясь подступиться, возникновение религиозного культа уже в первобытных обществах. И тут следует вспомнить ещё одно слово, которое не имеет непосредственного отношения к «схеме», но чрезвычайно важно. Как возникает «священное», чувство священного? Оно возникает в культуре, по всей видимости, сразу с человеком, как и всё остальное. А как «священное» по-латыни?
А каково второе значение этого слова? «Прóклятое». И проклятое может стать священным. Вообще многие древнейшие слова говорят о том, что в них заключались противоположные понятия. Но это слово ‒ кричащий пример, конечно же. И поэтому, отринув и прокляв, человек придал проклятому особый статус, парадоксальным образом он его тем самым возвысил до ранга священного. Или, во всяком случае, он придал этому особый статус нечеловеческого, а значит, ужасающего, а значит, рождающего особые, ни с чем не сравнимые чувства, что тоже связано с элементом священного, потому что священное ужасает, оно включает в себя mysterium tremendum. И тогда понятно, как связано с этим ужасом осознание своей животности. Раскрывается пространство священного, в котором можно много всего перечислить ‒ и тотемические верования, и жертвоприношение как определённого рода практика работы с плотским, с животным, с мясом, с ordures… Батай не говорит о жертвоприношении как об «обмене». Во-первых, это довольно мелко, во-вторых, он просто не в этой перспективе всё рассматривает, для него жертвоприношение ‒ это некая практика вовлеченности человека в телесную, физиологическую, животную, природную жизнь, которая из него никуда не уходила.
Это имеет значение для понимания религиозного культа[6].
Теперь вот какой момент: не то чтобы мы разобрались в этой схеме, но мы ее начертили, ее можно теперь наложить на текст Батая, с этим можно что-то сделать, из этого может что-то получиться. Но мой вопрос, заданный в самом начале, остается. В каком смысле человек есть эрос? Почему всё-таки всё завязано на эросе, влечении и желании? И что всё-таки является его объектом?
Мы сказали, что низменное влечет человека к себе. Еще раз: что это значит? Значит, оно есть объект желания, человек хочет им обладать? Или хочет вернуться в состояние животности, в состояние «природы»? Что значит, что эрос принадлежит к человеческой сущности? Почему на место Эроса нельзя поставить что-нибудь другое? Правильно: ни политику, ни экономику, ни искусство, ни любые другие «области человеческой деятельности», от самых высоких до самых бытовых, нельзя поставить на его место, потому что все эти области пронизаны эросом. Они все эротичны. Батай говорит об эротичности политики, об эротичности экономики ‒ это всё эротика, формы самоосуществления человеческой природы. Так почему же это всё эротично и что является объектом желания?
Может быть, сначала следует прояснить, что значит сама фраза «человек есть желание» или фраза, которую я сказал в начале, о том, что желание-эрос ‒ это движущая сила культуры. Батай бы так никогда не сказал, я так говорю, потому что у нас курс такой, теория культуры. Однако фраза не лишена смысла, просто нужно понять, что значит формула: человек есть «чистое желание». Это ничто иное как желание, взятое вне зависимости от своего физиологического субстрата. Физиологический субстрат ‒ тело, органы ‒ само собой разумеется, ничего без плоти в мире не существует, это мы знаем. А существо человека ‒ «чистое» желание.
— Без желания не были бы созданы ни искусство, ни политика.
Но что такое желание? По Платону, например, это стремление обладать чем-то, а в конечном счете, красотой, а через нее ‒ благом.
— Стремление создавать.
Но не все же хотят создавать. Тогда создавать что?
— Стремление к познанию?
Тогда человек как отверг свое желание, так бы и воспарил вверх, над эросом, а он не может, он в этом круге. Его возвышенная человеческая сфера, отделенная границей, существует только благодаря тому, что эрос пытается уйти от природы, превозмочь ее. Поэтому создавать и творить ‒ в принципе, я согласен, но это частный случай проявления эротического.
— Познать истоки жизни и смерти.
Познание себя как погружение в животное измерение? Хорошо, значит, желание ‒ это всё-таки желания познания. Желание познания себя. Хорошо. Я не отрицаю.
— А может, желание примирения со своей животной сущностью? Желание гармонии.
Желание гармонии с природой? Да, это, пожалуй, тоже верный вариант. То есть желание и ничто иное составляет человеческое существо. Я так понимаю, в Ваших словах прозвучало нечто отличное от понимания желания в расхожем смысле. Обычно говорят: желание ‒ это желание обладать желаемым, то есть объектом. Но то, что Вы говорите ‒ это не совсем обладание, если я правильно понимаю.
— Намерение.
Это важнее, потому что у Батая желание ‒ это однозначно не желание обладать. Или если и обладать, то не в том расхожем смысле, в каком это слово употребляется ежедневно. Тогда я бы сказал так. Желание, как ни крути, такая штука, которая всё-таки требует удовлетворения, а если не требует, то его предполагает. Но человек как желание – это такое желание, которое в принципе не может быть удовлетворено. Батай об этом тоже пишет открытым текстом, и вы, наверное, согласитесь с этим. А почему? Потому, что удовлетворенное желание прекращает существовать. Удовлетворяя даже не свое желание, а себя, как вечно длящееся желание, человек попадает прямиком куда хотел, и дело заканчивается смертью. Но тогда речи уже не идет ни о человеке, ни о культуре, ни о природе – просто смерть. Поэтому пока человек живёт, желание остается неудовлетворенным.
И я бы добавил одно, с моей точки зрения, важное замечание. Мы говорим по-русски, например: «Я весь обратился в слух». Это не метафора. То есть, с какой-то точки зрения, это метафора, но не в опыте. Если вы действительно обратились в слух, какая тут метафора – для вас тогда действительно ничего нет, кроме того, что вы слушаете, если вы слушаете внимательно. Мы не говорим «весь обратился во взгляд», хотя теоретически и такое возможно. Смотришь на что-то, и это что-то полностью тебя заполняет. Есть такие формы опыта, чисто человеческие, в которых человек становится тем, на что он направлен. Когда вы целиком обращаетесь в слух, это значит не только, что вы внимательно слушаете, а то, что вы становитесь тем, что вы слышите. Желание ‒ это не стремление «обладать» объектом. Это стремление стать желаемым. Можно сказать, слиться с ним, но «слиться» ‒ слабое слово, отчасти в силу своей расхожести, отчасти метафоричности, но, если вам нравятся, можно и так сказать. Это не значит перестать быть собой, человек остаётся собой, но он пребывает в стремлении к неудовлетворимому: как только человек станет тем, чем он хочет быть, желаемым, желанным, он перестанет быть человеком. Либо это смерть, либо – нечеловеческий способ существования, в котором он становится или животным, или богом, в буквальном смысле.
По этой линии у Батая тоже идет анализ религиозного опыта. И вообще откуда образ бога берется? Тоже отсюда. Это то, чем человек хотел бы стать, вам не кажется? Это целое направление богословской мысли, это теологема ‒ например, обожение, теозис в христианском, византийском богословии. У Батая для ответа на этот вопрос есть такое непонятное выражение, которому он посвящает небольшую главу в «Истории эротизма». Если отвечать на вопрос о том, к чему человека влечет эрос, обладать чем он хочет или, в моей терминологии, стать чем он хочет, то Батай говорит, что речь идет о тотальности. Он вводит понятие тотальности и, раскрывая его, говорит, в частности, о «конкретной тотальности реального». Как вам нравится? Если бы он объяснил тут же, что он имеет в виду, было бы хорошо, но он, к сожалению, не объяснил.
Он говорит, что эта конкретная тотальность реального характеризует именно «природное царство». Почему она конкретна? Потому, что вполне осязаема и не отвлечена ни от чего. Почему она реальна? Потому, что она носит вещный характер. А почему она тотальность? Ведь «тотальность» обозначает «всё». Но разве природа ‒ это не всё? И разве природа не владеет всем, если угодно? И в природе нет эроса почему? Потому, что в нем нет необходимости. Когда уже есть всё.
Так и пишет Батай. Я не буду цитировать, потому что он использует довольно заковыристое предложение, трудное для восприятия на слух, но он так и пишет: в природе это всё так или иначе уже заключено. Для человека эта тотальность и становится как раз тем всеобъемлющим и главным объектом влечения.
Так мы вначале и сказали: человека влечет то, что он отторгнул, – и спрашивали, что же это по своей сути. И вот предельным ответом на этот вопрос будет то, что его влечет тотальность. Строго говоря, главным эротическим объектом влечения человека является всё. А поскольку мы рассматривали желание через становление, то я бы сказал, что человек – постольку человек и до тех пор человек, пока он хочет стать всем. Вы хотите стать всем? Поднимите руку, кто не хотел бы стать всем? Никто не поднимает. Батай прав. Человек хочет стать всем. Но это означает, вы правы, в известном смысле, возвращение к тому, где всё – это не проблема, где всё – это реальность. К тому животному миру, где проблем нет. Почему я полчаса назад сказал, что животная жизнь может быть райской? Как бы это кощунственно ни звучало с точки зрения некоторых теологий, тут о кощунстве говорить не приходится, это сфера мысли. Нет никаких проблем, нет никаких трагедий, драм, травм в природном мире, это абсолютно совершенный организм, механизм в хорошем смысле слова. Машина – в лучшем смысле этого слова, а не как система винтиков и деталей. Совершенная, гармоничная, благодатная – разве это не райская жизнь? Она-то к себе человека и влечет. Но только благодаря Батаю осмысление райской жизни как изначальной животной гармонии входит в гуманитарную мысль и потом будет всячески развиваться.
Или, быть может, вы считаете, что человек выше животного и счастливее его?
— Человек лучше животного.
Лучше? Всё-таки лучше?
— Мне кажется, эрос можно понимать как желание перерождения, трансформации собственного тела.
Да. Стать другим…
— Все хотела это сказать. Именно поэтому, когда человек ограничивает себя от этих нечистот, он не освобождается от них, поэтому они его влекут обратно из-за того, что это его природа. Это как человек садится на диету и говорит: «Я не ем сладкое и мучное», но соблазны все равно его влекут, то есть он не лишается своей плотской составляющей. У человека есть предел, а у животных нет предела, они до конца реализованы, у них есть предначертанный план развития.
Да, но я не понимаю из этого, почему человек лучше. Я из этого понимаю, что человек хуже.
— Но жизнь вообще полна проблем.
Человеческая.
— Кстати, категория счастья — тоже человеческий критерий.
Я не понимаю, чем мы лучше. И Батай не понимал, и Агамбен, о котором мы говорили, склонен не понимать.
— А почему мы вообще должны вставать на позицию «лучше/хуже»?
Мы не должны, но она, так или иначе, в культуре есть. Вот рассуждение о том, кто выше – человек или ангелы? Пришли к выводу, что человек. Он богаче. У ангелов тела нет. Однако – сколько проблем из-за этого тела, а у ангелов – никаких проблем! Все это тоже очень спорно. У животных проблем еще меньше, чем у ангелов – ангелы тоже к чему-то там стремятся и иногда падают. А животные – абсолютно безмятежны, блаженны. Я не понимаю, почему человек лучше, или, скажем, совершенней…
— Может быть, человек совершенней, если принять во внимание веру в то, что человек может преобразиться и, допустим, отказавшись от плоти, стать богочеловеком.
Это исходная история. И, одновременно, конечная. Человек как человек в принципе считает себя лучше, не случайно же мы поместили человеческое поверх границы. Человек поставил себя над нею: он это сделал и без этого немыслим. Разве мы можем себе помыслить человека, который считает, что он кот? Животное? Это же абсурд. Мы все считаем себя выше царства животных. Это еще один вариант «уже» – человек уже человек, как только и потому что ставит себя выше. Но его тянет назад, в том числе и прежде всего – тянет то эротическое, казалось бы, не имеющее никакого отношения к «подземному» и низменному, эротическое «горизонтальное»: человека привлекает другой человек, красота пейзажа… Эротическое располагается по горизонтали, а не «под землю» ведет, к животным, к трупам, ну разве что в некоторых отдельных случаях. Но этот горизонтальный эрос питается вертикальными энергиями и благодаря этому существует. Человека влечет желание стать не тем, кем он является, ему хочется раствориться до конца во всём. А «всё» принадлежит только природе. Или богу, да, вы правы.
— Я хотела сказать, что это видно в культуре, когда изображали богов в виде животных, например, древнеегипетские божества, в буддизме тоже Кришна – слон.
Верный вывод о культуре. Именно так и есть.
— То есть они словно бы проецируют желание возврата к животным и отождествляют самое высшее с животным.
Именно поэтому нужно переосмысление. Батай, собственно говоря, положил ему начало. Нужно переосмысление статуса природного, животного и, вместе с ним, статуса человека. Чтобы человек не слишком радовался тому, что он так высок. Батай начал эту традицию, по крайней мере, в пятидесятые годы он практически один настойчиво это делал.
— У Батая есть понятие трансгрессии, это возвращение к своей природной сущности?
Вот это важный вопрос, который позволит нам оставить финал предельно открытым. И да, и нет. Трансгрессия остается весьма сложным, проблемным понятием. Ведь практически вопреки сказанному мною ранее, Батай был волен видеть задачу человека в том, чтобы непрестанно превосходить заданные рамки существования, в бесконечном экстатическом продлении себя – это один из настойчивых лейтмотивов его работы «Внутренний опыт»! Речь у него идет о необходимости выйти из замкнутого круга эроса, жизни и смерти – в этом смысл трансгрессии. Но этот вопрос выходит за рамки нашего разговора, который мы ведем в контексте теории культуры[7]. Я лишь замечу, что механизм трансгрессии заключается в пересечении границы, о чем говорит само слово. Граница же – любая – сущностно изначальна, единственна. То есть, это всегда та граница, которая, по Батаю, отделяет человека от царства до- и нечеловеческого, от царства неразличимости жизни и смерти, от царства чистой тотальности. И потому всякое пересечение границы ведет обратно в это царство. Недаром в конце книги «История эротизма» – обращение к маркизу де Саду. Почему Батай его так ценил? Потому что де Сад как раз шел по пути трансгрессии, но делал это жесткими способами, в силу того, что не все способы полностью обеспечивают трангрессию. Не обеспечивают полного осознания. То есть нужно отказаться от многого и воспитать в себе бесчувственность, это же главный тезис де Сада: сделать себя бесчувственным, чтобы подлинная сущность раскрылась. Всякая трансгрессия есть не просто трансцендирование – это всегда превосхождение-возврат.
Итак, Батай назвал вторую часть своей трилогии «История эротизма», но истории эротизма как таковой не написал, вы заметили. «Истории» не получилось, ибо она оказалась и не нужна, и невозможна, потому что его целью было вдумывание в сущность, а не в историю. Ему было важно всмотреться в суть и пересмотреть соотношение природного и культурного. И, сделав это, он только поставил ряд вопросов, не дав на них ответов. И никто пока еще ничего нового не предложил. Но хотя бы что-то в человеческой природе эта концепция Батая, в отличие от, казалось бы, такой близкой фрейдистской схемы, мне кажется, все-таки проясняет.
Или, по крайней мере, она заставляет мыслить в определенном направлении. И даже сам тезис о том, что человек есть чистое желание (такой формулировки, конечно, нет у Батая, но я считаю, что она в высшей степени уместна, потому что он это всячески подчеркивает): уберите желание – и не будет ни человека, ни культуры. На любом уровне. Перестаньте хотеть. Можете вы перестать хотеть? О чем разговор. И только после этого – всё остальное. А не так, что сначала – всё остальное, а потом дай-ка я захочу чего-то. Нет, желание – изначально, сущностно, конститутивно, и точка. И вот Батай пытается выявить если не «природу» его – это невозможно – то хотя бы какой-то механизм. Но не в психике, а в культурной жизни человека. Хотя и в психике тоже. Во всяком случае, об этом есть смысл думать.
Источники
[1] См.: Батай, Ж. Внутренний опыт / Пер. с франц., послесловие и комм. С.Л. Фокина. СПб., 1997.
[2] Батай, Ж. История эротизма / Пер. с фр. Б. Скуратова под ред. К. Голубович и О. Тимофеевой. М., 2007. С. 164.
[3] Там же. С. 38.
[4] См.: Агамбен, Дж. Нагота / Пер. и примеч. М. Лепиловой. М., 2014.
[5] См.: Агамбен, Дж. Открытое: человек и животное / Пер. с итал. и нем. Б.М. Скуратова. М., 2012.
[6] См. работу Батая «Теория религии», в русском переводе включенную в книгу: Батай, Ж. «Проклятая часть»: Сакральная социология: Пер. с фр. / Сост. С.Н. Зенкин. М., 2006.
[7] Я отсылаю здесь читателя к сборнику работ о Батае: Предельный Батай: Сб. статей / Отв. ред. Д. Ю. Дорофеев. СПб., 2006. Также см.: Фокин С. Л. Философ-вне-себя. Жорж Батай. СПб., 2002; Танатография Эроса: Жорж Батай и французская мысль середины XX века. СПб., 1994.
,,в буддизме тоже Кришна – слон.
— Верный вывод о культуре. Именно так и есть.
Кришна, значит, у нее — слон в буддизме. И после этого ее не выгнали метлой с лекции