Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Проштудировав автобиографию «Жить, чтобы рассказывать о жизни», Моноклер публикует «Список Маркеса»: 24 книги, которые сформировали самого необычного писателя XX века.
«Жизнь — не только то, что человек прожил, но и то,
что он помнит, и то, что об этом рассказывает».
Габриэль Гарсиа Маркес
Любимые книги — это самая надёжная дверь в психику человека. Узнай любимые книги — и ты узнаешь фундаментальные ценности собеседника, познакомишься с основополагающими идеями-кирпичиками, на которых зиждется его мировоззрение. Писатели, учёные и другие признанные гении по природе своей склонны к рефлексии. Понять мир и описать его — это только полдела, главное — понять себя. Наверное, поэтому многие из них составляют списки для чтения, в основе которых, конечно же, лежат те книги, которые повлияли на них самих. Вспомнить хотя бы список Бродского, рекомендуемую литературу от Льва Толстого, Сьюзан Зонтаг, Алана Тьюринга, Брайана Ино, Дэвида Боуи, Стюарта Брэнда, Карла Саган, Нила Деграсса Тайсона и иных.
В этом отношении знаменитый колумбиец Габриэль Гарсиа Маркес подобен другим великим. Написав автобиографическую книгу «Жить, чтобы рассказывать о жизни», Маркес вплёл в повествование всю литературу, которая оставила след в его душе и повлияла на него как писателя. Здесь волшебный приверженец магического реализма и создатель самых невероятных историй позволяет читателю заглянуть в свою писательскую лабораторию и показывает, «из какого сора» выросли его произведения, какие реальные события легли в сюжетную канву его книг и насколько видоизменились. Но прежде всего он пишет о тех книгах, которые в своё время поразили его и дали направление его мыслям.
Проштудировав автобиографию «Жить, чтобы рассказывать о жизни», Моноклер публикует список книг, которые больше всего повлияли на Маркеса и которые сформировали самого необычного писателя XX века.
Читайте также: Библиотерапия: 15 книг, помогающих человеку найти себя
Список Маркеса
— «Улисс» Джеймса Джойса
«Мы, уроженцы Атлантического побережья, были завсегдатаями кафе, но нас сплотил не столько заговор карибов против столичных щеголей, сколько фанатичная любовь к книгам. Хорхе Альваро Эспиноса, студент юридического факультета, который учил меня разбираться в Библии и заставил выучить наизусть полные имена соратников Иова, однажды положил мне на стол внушительный талмуд и изрек с авторитетом епископа: — Вот современная Библия.
Разумеется, это оказался «Улисс» Джеймса Джойса. Я уже осилил его когда-то, правда, частями, целиком не хватало терпения.
То мое прочтение было легкомысленным поступком. Спустя годы, уже взрослым человеком, я поставил перед собой цель перечитать его серьезно. «Улисс» не только помог мне раскрыть мой собственный внутренний мир, о котором я и не подозревал, но и познать бесценную технику письма, способную освободить язык, умело управлять временем, владеть искусством построения произведений».
— «Волшебная гора» Томаса Манна
«Но я до сих пор не могу понять оглушительного успеха «Волшебной горы» Томаса Манна. Потребовалось вмешательство ректора, который не позволил нам проводить ночи без сна в ожидании поцелуя Ганса Касторпа и Клавдии Шоша. О, чрезвычайное напряжение сидящих на кроватях, боявшихся пропустить хоть слово из замысловатых философских споров между Нафта и его другом Сеттембрини! В тот вечер чтение длилось более часа и было отмечено бурными аплодисментами».
— «Человек в железной маске» Александра Дюма
— «Шум и ярость» Уильяма Фолкнера
«Тогда я понял, что моя авантюра прочитать «Улисса» в двадцать лет и, чуть позже, «Шум и ярость» была недозрелой дерзостью, не имеющей будущего, и я решил перечитать и взглянуть на них сквозь призму опыта. Действительно, многое из того, что мне показалось прежде трудно постижимым в Джойсе и Фолкнере, открылось теперь со всей красотой и искренностью простоты».
Источник: Polyarinov.livejournal.com.
— «Когда я умирала» Уильяма Фолкнера
— «Дикие пальмы» Уильяма Фолкнера
— «Царь Эдип» Софокла
«Густаво (Ибарра Мерлана) обогатил меня систематической тщательностью, которой очень не хватало моим импровизированным и рассеянным идеям и беспечности моей натуры. И все это с трогательной теплотой и железным характером.
На следующий день он пригласил меня в дом своих родителей на берегу огромного моря в Марбелье, с внутренним двором. Во всю двенадцатиметровую стену тянулась библиотека, содержащаяся в идеальном порядке, где хранились только те книги, которые необходимо прочитать, дабы не мучила совесть.
Тот первый раз мы разговаривали без остановки до утра, и я узнал, что его чтение было обширным и разнообразным, но поддерживалось глубоким знанием католических мыслителей разных эпох, о которых я никогда не слышал. Он знал все, что должен был знать о поэзии, но особенно о латинских и греческих классиках, которых читал в оригинале.
Меня поразило, что, кроме стольких интеллектуальных и гражданских достоинств, он плавал, как олимпийский спортсмен, обладая телом, созданным и натренированным быть чемпионом.
Больше всего во мне его встревожило мое подозрительное презрение к греческим и латинским классикам, которые мне казались скучными и бесполезными, за исключением «Одиссеи», которую я читал и перечитывал частями много раз в лицее. Поэтому, прежде чем попрощаться со мной, он выбрал в библиотеке книгу, переплетенную кожей, и дал мне ее с некоторой торжественностью. «Ты можешь стать хорошим писателем, — сказал он, — но никогда не будешь очень хорошим, если не знаешь очень хорошо греческих классиков». Книга была полным собранием сочинений Софокла. Густаво с этого момента был одним из важнейших людей в моей жизни, потому что «Царь Эдип» оказался с первого прочтения совершенным произведением».
— «Дом о семи фронтонах» Натаниэля Готорна
«Он (Ибарра) одолжил мне «Дом о семи фронтонах» Натаниэля Готорна, который оставил во мне отпечаток навсегда. Мы замыслили вместе теорию о роковой неизбежности ностальгии в скитаниях Улисса, Одиссея, в которой мы потерялись безвыходно. Полвека спустя я встретил эту теорию в виртуозном тексте Милана Кундеры».
— «Хижина дяди Тома» Гарриеты Бичер-Стоу
— «Моби Дик» Германа Мелвилла
— «Сыновья и Любовники» Дейвида Герберта Лоренса
— Арабские сказки: «Тысяча и одна ночь»
«Благодаря им, моим любимым книгам, благодаря и первой мной прочитанной взрослой «Тысяче и одной ночи» я понял, что всегда, открывая новую книгу, нужно помнить, что пользу душе и уму принесут только те из них, которые не принуждают к чтению.
…Сегодня, вновь мысленно проходя по дороге своей жизни, я вспоминаю, что мое понимание истории, рассказа было первично вопреки всему, что я прочитал, начиная с первого потрясения «Тысячью и одной ночью». До тех пор пока я не осмелился подумать, что чудеса, про которые рассказывала Шахерезада, происходили взаправду в обычной жизни того времени и перестали происходить из-за неверия и малодушия последующих поколений, мне казалось невозможным, что кто-то в наше время способен вновь поверить в то, что можно летать над городами и горами на ковре-самолете или что какой-нибудь раб из Картахены-де-Индиас прожил двести лет заключенным в бутылку».
— «Превращение» Франца Кафки
«Вега пришел вечером с тремя только что купленными книгами и дал мне одну наугад, как нередко делал, чтобы помочь мне уснуть. Но на этот раз все случилось наоборот. Я больше никогда не смог спать с прежним спокойствием. Это были «Метаморфозы» Франца Кафки в неправильном переводе Борхеса, опубликованном в Буэнос-Айресе издательством «Лосада», которые с первой же строки определили мой новый жизненный путь. Сегодня «Метаморфозы» — один из самых великих символов мировой литературы: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое». Были книги загадочные, чьи глубины были мне неведомы и во многом противоречили тому, что я знал до этого. Я читал Кафку, и мне не было необходимости искать аналоги в жизни, написанное я считал правдой, без лишних доказательств власти таланта и авторитета голоса писателя. Снова была Шахерезада, но не в своем сказочном мире, где все было возможно, а в ином мире, неизбежном, где все уже было потеряно.
После чтения «Метаморфоз» Кафки меня захватило неотступное желание жить в том, чужом, раю. Новый день застал меня за машинкой, которую мне одолжил все тот же Доминго Манюэль Вега, чтобы попытаться создать что-нибудь похожее на бедного бюрократа из книги Кафки, превратившегося в огромного жука. Все последующие дни я не ходил в университет, опасаясь, что волшебство рассеется, зависть, выражавшаяся в каплях пота, покрывала мое лицо. И тут Эдуардо Саламея Борда напечатал на своих страницах отчаянную газетную статью, в которой сожалел о том, что среди нового поколения колумбийских писателей нет запоминающихся имен и что едва ли просматривается будущее, способное исправить существующее безрадостное положение. Сам не пойму, на каком основании я ощутил себя причастным к писателям молодого поколения, ощутил, будто именно мне был брошен вызов в этой статье. Я вернулся к одному заброшенному мной рассказу, дабы попробовать искупить свою вину. В этом рассказе я разрабатывал основную идею живого трупа из «Метаморфоз», правда, лишенную ложных тайн и онтологических предрассудков».
Источник: Etsy.com.
— «Алеф» и другие произведения Хорхе Луиса Борхеса
— «Сборник рассказов» Эрнеста Хемингуэя
— «Контрапункт» Олдоса Хаксли
— «О мышах и людях» Джона Стейнбека
— «Гроздья Гнева» Джона Стейнбека
— «Табачная дорога» Эрскина Колдуэлла
— «Рассказы» Кэтрин Мэнсфилд
— «Манхэттен» Джона Доса Пасосса
— «Портрет Дженни» Роберта Натана
— «Орландо» Вирджинии Вулф
— «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф
«Впервые я услышал имя Вирджинии Вулф, он (Густаво Иберра) называл ее: старуха Вулф, как и старик Фолкнер. Мой восторг его воодушевил до бреда. Он схватил стопку книг, которые показал мне как свои любимые, и вложил мне их в руки.
— Не будьте дураком, — сказал он мне, — уносите все, а когда закончите читать их, мы найдем их там, где вы будете.
Для меня они были необъяснимым богатством, которое я не решился подвергать риску потерять, не имея даже ничтожной халупы, где их хранить. Наконец он смирился с тем, что подарил мне испанский перевод «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф, с безапелляционным прогнозом, что я выучу ее наизусть.
Я вернулся в Картахену с видом человека, который открыл мир».
Источник: Wirginiawoolfblog.com.
Список Маркеса получился не таким уж обширным, но при этом очень ёмким. Здесь и древние греки, и арабские сказки, и мировая классика, и одни из самых ярких представителей XX века. Абсолютный синкретизм, который, как знают читатели Маркеса, присутствует во всех книгах самого Габриэля. Хороший урок для тех, кто занимается саморазвитием или подумывает о писательском поприще. В конце концов, мы есть то, что мы читаем. И пора расширить границы, если этого до сих пор ещё не произошло.
Про Кафку знал, а вот Вирджиния Вулф стала новостью.