Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Моральное зло постоянно заставляет нас сомневаться в ценности мира: столько катастроф и жестокости — действительно ли мы оказались в хорошем месте? По мнению старшего преподавателя Колледжа искусств, гуманитарных и социальных наук Университета Флиндерс (Южная Австралия) и автора книги «The Aesthetic Value of the World» Тома Кокрейна, если ограничиваться в оценке мира и жизни только моральными категориями, то легко впасть в отчаяние и ощущение бессмысленности всего. Он считает, что универсальную конечную ценность мира может подтвердить взгляд с более широкой космической перспективы и эстетическое восприятие, потому что оно независимо от наших личных и прагматичных целей, свободно от ярлыков и включает в себя, примиряя, все многообразие действительности — уродливое и прекрасное, комичное и драматичное, угрожающее и безопасное и т.д. Перевели статью, в которой Кокрейн размышляет, почему такие разные люди, как Фридрих Ницше и Блаженный Августин, защищали эстетическую ценность мира (каждый в своем ключе) и как чувствительность к прекрасному (и ужасному) помогает находить смысл в любых проявлениях жизни.
Нас волнуют не только наши собственные жизни. Мы заботимся о своих семьях, друзьях и локальных сообществах. Нам небезразлична политическая обстановка, и мы регулярно просматриваем новости о последних трагедиях. Время от времени случаются поистине ужасные вещи, которые приводят нас в отчаяние. Например, каждый раз, когда убивают ребенка. Неважно, как далеко это происходит. Это имеет для нас значение. Это тяготит нас.
Моральное зло заставляет усомниться в ценности мира. Может ли мир быть действительно хорошим местом, если случаются такие вещи? Классически считается, что это проблема теистов. Однако любой человек может задаться вопросом, какую ценность имеет наша Вселенная, если эта ценность вообще есть. Это также тесно связано с вопросом о том, в чем смысл всего этого.
Может быть, нам не стоит беспокоиться об этом? Возможно, нам стоит смотреть на Вселенную безоценочно и находить ценность только в нашей собственной жизни или в жизни наших близких. В конце концов, многие могли бы сказать, что ценность сама по себе — это то, что мы создаем. Однако я не спрашиваю, зависит ли ценность исключительно от нас или нет. Я спрашиваю, что мы ценим или должны ценить. Даже если мы считаем, что ценность — это нечто, что мы делаем, или в каком-то смысле она связана с удовольствием, мы все равно можем задаться вопросом, на что должна быть направлена эта ценностная деятельность или от чего мы можем получать удовольствие.
Предположим, что в ответ на моральное зло кто-то скажет: «Да, это, конечно, прискорбно, но это не влияет на то, что я ценю. Я просто сосредоточусь на своей собственной жизни, своих друзьях и семье». Такая позиция кажется чрезвычайно недалекой. Я подозреваю, что найдется очень мало людей, которые были бы полностью удовлетворены, если бы они и их близкие были в безопасности, пока весь остальной мир находится в огне. Напротив, большинство из нас предпочитает рассматривать ценность нашей ограниченной жизни в более широком контексте. Нам хочется верить, что мы являемся частью хорошего мира и даже вносим свой вклад в его улучшение. И если это так, то ценность нашей собственной жизни повышается. И если наша собственная жизнь складывается неудачно, возможность обратиться к ценности мира может стать важным буфером против нигилизма и отчаяния.
Более того, мы ищем некую конечную или незыблемую ценность; ценность, которая не требует дальнейшего обоснования или оправдания. Без этого мы всегда становимся жертвой дальнейшего вопроса: а в чем ценность этого? Обратите внимание, что конечная ценность — это не то же самое, что ни от чего не зависящая имманентная ценность. Хотя конечная ценность может быть внутренней, она также может зависеть от контекста. Это именно то, к чему мы стремимся, созерцая величие мира.
Так можем ли мы найти универсальную конечную ценность в мире? Я верю, что сможем, если настроимся на эстетическое восприятие. Эстетические ценности — это всеобъемлющий термин, который охватывает прекрасное, безобразное, возвышенное, драматическое, комическое, милое, китчевое, сверхъестественное и многие другие понятия. Есть избитое клише, что практичный человек пренебрегает эстетическими ценностями. Но есть основания полагать, что это единственный способ, с помощью которого мы можем увидеть окончательную положительную ценность нашего мира. Таким образом, чтобы оценить, в каком мире мы живем, нам может пригодиться эстетическая чувствительность.
Для чего нам эти размышления? Я полагаю, наряду с эстетической ценностью существуют еще два вида ключевых ценностей: моральные ценности и ценности благополучия. Однако они не могут стать универсальными позитивными ценностями мира. Оценивать что-либо с точки зрения благополучия — значит оценивать что-то в отношении своего личного статуса или тех, с кем вы лично связаны. Однако эта ценность ограничена и хрупка. Она не может объяснить мир за пределами узких границ личной сферы. Она также постоянно уязвима для вторжений со стороны более широкого мира, что наглядно продемонстрировала пандемия COVID-19. Понятие моральной ценности, между тем, шире. Здесь мы рассматриваем отношения между всеми морально значимыми существами. Однако мир, по большей части, не так уж хорош с моральной точки зрения. И даже если бы люди перестали так жестоко относиться друг к другу, не ясно, смогли бы положительные тенденции перевесить негатив. Более того, существует огромная Вселенная, для которой моральная ценность вообще не имеет никакого значения. Любые моральные оценки касаются только взаимодействия людей и некоторых других животных на туманной поверхности одной конкретной планеты.
На мой взгляд, эстетическая оценка — именно тот способ, с помощью которого мы можем получить положительную универсальную ценность мира в целом. В этой системе координат ценность прекрасной или грандиозной вещи является окончательной, потому что она не нуждается в обосновании с точки зрения какого-то другого блага, которое она позволяет нам получить. Она не должна делать нас богаче, здоровее или популярнее каким-либо образом. Конечно, подобно штормам и вулканам, многие объекты эстетической оценки потенциально опасны. Но это не снижает их ценности. Эта устойчивость объясняется тем, что эстетическая оценка — это, с психологической точки зрения, способ, с помощью которого мы выходим за пределы своих мелких забот и ориентируемся на качество вещи как таковой. Более того, сфера применения эстетической оценки обширна. Она может охватывать буквально все — как по отдельности, так и в сочетании с другими вещами. Например, космический телескоп Джеймса Уэбба недавно показал нам галактики, образовавшиеся более 13 миллиардов лет назад, спрятанные на участке неба размером с песчинку, удерживаемую на расстоянии вытянутой руки. Наша реакция? Мы потрясенно смотрим, удивляясь богатству Вселенной, ее чистому, ничем не замутненному великолепию. Это чистейший эстетический опыт.
Эстетические ценности всегда под рукой. Подумайте о сиянии травы после дождя, грациозном полете птицы, элегантном жесте, остроумном замечании, драматичном облачном пейзаже, тончайших оттенках кошачьей шерсти, точно настроенном двигателе, изысканной симметрии микроскопических диатомей. Изобилие эстетических ценностей. Они вбирают в себя все.
Более космический взгляд на вещи находит красоту во всем.
Итак, я считаю, что опора на эстетические ценности — это единственный способ утвердить, что мир хорош и прекрасен. Однако некоторые читатели могут счесть такой подход духовно пустым или несостоятельным. Для религиозных людей ценность Вселенной обусловлена актом божественного творения. В их системе координат наше участие в Божьем замысле делает жизнь достойной, а мир — хорошим. Тем не менее, мы можем сохранить эстетические притязания. Предположим, что Бог создал все это. И что? В чем ценность Божьего плана? Вы все равно должны найти что-то окончательно положительное в этом акте творения. В конце концов, вы вернетесь к эстетической ценности; к ощущению того, что мир хорош сам по себе. Эта ценность одинаково важна как для теиста, так и для атеиста.
О том, что эстетическая ценность мира является общим местом как для теистов, так и для атеистов, свидетельствует тот поразительный факт, что двумя наиболее известными ее защитниками являются Фридрих Ницше и Блаженный Августин (Августин Иппонийский). Ницше известен как один из самых ярых атеистов всех времен, а Августин причислен к лику святых. Вот что писал Августин в 389 году н.э. (из книги «О Книге Бытия, против манихеев»):
«Признаюсь, я не знаю, зачем были созданы мыши и лягушки, мухи или черви. Но я вижу, что все они в своем роде прекрасны, хотя из-за наших грехов многие кажутся нам враждебными. Ибо, рассматривая тело и члены любого живого существа, я не найду ни одного такого, в котором я не обнаружил бы меры, числа и порядка, служащих его гармоничному единству. Я не понимаю, откуда все это берется, если не из высшей меры, числа и порядка, которые заключены в неизменном и вечном величии Бога. Если бы эти глупые болтуны подумали об этом, они перестали бы беспокоить нас и, созерцая всяческую красоту и горнего, и нижнего, восхваляли бы Бога-устроителя».
Августин опирается на традицию, восходящую к Платону (например, в «Тимее») и пифагорейцам, которая фокусируется на прекрасной упорядоченности природы. Классическое представление о красоте — это представление о том, что все имеет смысл и подходит друг другу. Августин видит в этом Божий промысел. Обратите внимание на то, как он упоминает мух и червей — существ, которые могут показаться нам отвратительными, — и указывает на то, что именно «наши грехи» (то есть наши эгоистические интересы) заставляют их казаться недостойными. Более космический взгляд на вещи находит красоту во всем.
Если перенестись на полторы тысячи лет вперед, то вот что пишет Ницше в своем предисловии к «Рождению трагедии» (1872):
«… метафизической деятельностью человека по существу выставляется искусство, а не мораль; в самой книге неоднократно повторяется язвительное положение, что существование мира может быть оправдано лишь как эстетический феномен. Действительно, вся книга признаёт только художественный смысл, явный или скрытый, за всеми процессами бытия — «Бога», если вам угодно, но, конечно, только совершенно беззаботного и неморального Бога-художника, который как в созидании, так и в разрушении, в добром, как и в злом, одинаково стремится ощутить свою радость и своё самовластие, который, создавая миры, освобождается от гнёта полноты и переполненности, от муки сдавленных в нём противоречий» (Пер. Г. А. Рачинского, 1912 г.).
Обратите внимание, что упоминание Бога здесь носит метафорический характер. В этот период своей жизни Ницше находился под влиянием представления Артура Шопенгауэра о мире как о проявлении лежащей в его основе скрытой, безрассудно устремленной воли. Позднее Ницше откажется от этой метафизики, но не от своего фундаментального эстетического чувства.
Читайте также «Бог умер»: что хотел сказать Ницше?
Хотя и Августин, и Ницше оценивают мир с эстетической точки зрения, их взгляды различны. Если Августин обращает внимание на прекрасный порядок, то Ницше — на драму созидания и разрушения — противостояние могущественных сил. Это его понимание «дионисийского экстаза», который призван примирить нас со страданием посредством своего рода захватывающего опьянения. Ницше и Августин также различаются в своих моральных взглядах. Ницше противопоставляет эстетическую ценность и моральную ценность, о чем свидетельствует приведенный выше отрывок. Августин отчасти исходит в своем понимании гармоничного порядка из того, что грешники будут отправлены в ад.
Итак, как мы должны относиться к эстетической ценности? Я на стороне Ницше в вопросе контраста эстетических и моральных ценностей (именно контраста, а не противопоставления, как я ниже уточню). Однако я также согласен с Августином в том, как он отмечает упорядоченность природы, упорядоченность, которую все больше раскрывают достижения науки. Более того, красота и драма не являются взаимоисключающими понятиями. Оба они должны рассматриваться как неотъемлемые элементы эстетического восприятия мира. И не только эти две, но и все разнообразные эстетические ценности. Ведь хотя Вселенная, безусловно, прекрасна, перспектива, которую она открывает, иногда может быть далекой или отчужденной. Драматическое и комическое приближают нас к действию. Они позволяют нам извлечь ценность из стресса и разочарования, из абсурда и ошибок.
Эстетические ценности представляют собой психологический инструментарий, который позволяет нам ценить буквально все. Эстетическая установка — это склонность к поиску перспективы, с которой очевидна конечная ценность вещей. Мы можем описать это как своего рода оптимизм: мы можем обнаружить ценность, если будем наблюдать за вещами определенным образом. Это также может быть тесно связано с самой чистой мотивацией науки и философии: разгадать тайны вещей ради них самих.
С точки зрения вклада в проживание полноценной жизни, эстетическое отношение имеет два важных следствия. Во-первых, поскольку эстетическая ценность не зависит от личных и практических целей человека, она сохраняется даже тогда, когда его жизнь складывается не лучшим образом. Несомненно, бывают моменты, когда не особенно уместно смотреть на вещи эстетически. Мы бы предпочли, чтобы врач скорой помощи не отвлекался на красоту строения наших внутренних органов. Тем не менее независимость эстетической ценности делает ее средством облегчения личных проблем и тем, к чему можно обратиться, когда жизнь кажется безнадежной. Это важный источник жизнестойкости. В настоящее время ведутся споры о том, лишает ли депрессия человека способности ценить красоту, но философ Тасия Скраттон правдоподобно утверждает, что при депрессии человеку сложно испытывать удовольствие от веселых солнечных пейзажей, но не от готических сторон природы, которые резонируют с состоянием человека, одновременно возвышая и облагораживая его.
Как все может быть эстетически ценным, если многие вещи, даже большая их часть, уродливы?
Другим важным следствием является общая модель хорошей жизни, примером которой может быть художник. Художник восприимчив к эстетической ценности мира. Его вдохновляет воспроизведение этой ценности, отфильтрованной через его собственные чувства и вкусы. Им движет желание поделиться этим взглядом с другими. Это прекрасная модель осмысленной жизни. Индивидуальная жизнь может быть задумана как разработка или «фракционирование» конечной ценности мира. Таким образом, эта модель охватывает как оценку, так и самореализацию.
Эти идеи — что эстетическая ценность делает мир стоящим местом и что хорошая жизнь проживается в поисках и отражении этой эстетической ценности — составляют суть философии жизни, называемой «эстетизмом». Для того чтобы быть эстетом, не обязательно быть художником. В этом направлении может реализовываться широкий спектр деятельности. Любой, кто заинтересован в привлечении эстетических ценностей, в выражении ощущения ценности мира (касается это создания чего-либо или способности поделиться своим пониманием с другими), может с полным основанием считать себя приверженцем эстетических принципов. Так, например, ученые всех мастей могут понимать свою деятельность как оценку и выражение того порядка, который существует в мире. Любой, кто занимается инженерным делом или ремеслом, также опирается на фундаментальные принципы того, как вещи сочетаются друг с другуом, как действуют силы и материалы, которые они затем используют и воплощают в создаваемых ими предметах.
Теперь, чтобы этот рассказ об эстетике был убедительным, я должен решить две основные проблемы — они обе касаются ключевого принципа, согласно которому все может быть оценено эстетически. Первая проблема — это проблема уродства. Как все может быть эстетически ценным, если многие вещи, даже большая их часть, уродливы? Мы можем рассматривать это как внутренний вызов эстетизму, поскольку он признает важность эстетической ценности, но отмечает, что она не может быть полностью достигнута. Вторая проблема — это проблема зла, особенно морального, а не естественного зла. Как мы можем эстетически оценить ужасающие акты насилия? Даже если бы технически мы могли это сделать, разве не было бы это отвратительно? Мы можем считать это внешним вызовом эстетизму, поскольку он отвергает эстетическую ценность с точки зрения другой ценности.
Давайте сначала рассмотрим внутренний вызов. Несомненно, некоторые вещи уродливы. Заплесневелые пятна на старом ковре, гниющие туши животных, угри на лице, сломанные приборы, вышедшие из строя инструменты и так далее. Что делает вещи уродливыми? Эта оценка появляется там, где существует некая норма того, какими должны быть вещи, а затем относительно этой нормы вещь искажается, деформируется, обесцвечивается или портится каким-то образом. Учитывая, что уродство соотносится с нормой и что нормы избирательны, концептуально говоря, неизбежно, что некоторые вещи будут уродливыми. На самом деле, мы можем подумать, что вещи могут быть красивыми только в контрасте с уродливыми (или, по крайней мере, безвкусными).
Есть много случаев, когда художники намеренно создают уродство в поисках какой-то другой ценности.
Одним из ответов на уродство может быть идея «сложной красоты». Это идея о том, что красота многих вещей не бросается в глаза, а требует их размещения в соответствующем контексте. Как диссонирующий аккорд в музыкальном произведении становится частью общей гармонии, так и болезнь и беспорядок могут менять значение, если воспринимаются как части чего-то большего. Это понятие особенно часто применяется философами для оценки экологии. Холмс Ролстон пишет в своей книге «Экологическая этика» (1988):
«Если туристы натыкаются на гниющую тушу лося, полную личинок, они находят это отвратительным. Гнилой лось — вот плохой пример своего рода дисгармонии. Но при детальном рассмотрении любой пейзаж наполнен как умирающими, так и цветущими вещами. Все в той или иной степени изуродовано и потрепано — дерево со сломанными ветвями, раздавленный полевой цветок, изъеденный насекомыми лист. Птенец орла, пораженный клещами, — не самая красивая вещь… [Однако если] мы расширим наш охват в ретроспективе и перспективе (в чем нам очень помогает экология), мы получим дополнительные категории для интерпретации. Гниющий лось становится гумусом, его питательные вещества перерабатываются; личинки превращаются в мух, которые становятся пищей для птиц; естественный отбор приводит к появлению более приспособленных лосей для следующего поколения… Обладая более изощренным критическим чувством, эстетик приходит к выводу, что столкновение ценностей, втянутых в симбиоз, не уродливо, а прекрасно. Мир — это не веселый уголок, не мир Уолта Диснея, а мир борющейся, мрачной красоты. Умирание — это теневая сторона расцвета».
Тот же подход может позволить нам увидеть естественный порядок и гармонию во всех, на первый взгляд, безобразных вещах: существование раковых опухолей и их удивительно сложная биология, а также борьба медицины с ними; человеческая экология производства и утилизации отходов; ошибки и неуклюжесть как необходимые элементы деятельности и обучения.
Читайте также «А что, если вся жизнь была „не то“»? Философский смысл болезни
Другой реакцией на уродство является понимание того, что оно противопоставляется красоте, но красота — лишь одна из многих эстетических категорий. Поэтому наряду с уродством объект может одновременно преуспевать по каким-то другим эстетическим критериям. Действительно, есть много случаев, когда и художники, и обычные люди намеренно создают уродство в поисках какой-то другой ценности.
Две другие категории «позитивного уродства» — это сильное «могущественное уродство» и «симпатичное уродство». Примером могущественного уродства может служить панк-музыка, горгульи и другие произведения искусства, выражающие ярость. Именно попрание норм красоты может привести к сильному волнующему эффекту. В природе могущественное безобразие можно увидеть в зазубренных скалах, взорванном молнией дереве или в крике крокодила, убивающего свою жертву. Между тем, симпатичное уродство — это способ, с помощью которого некрасивая внешность может дать нам почувствовать благородство внутреннего характера. Здесь некрасивость служит сигналом того, что объект пережил различные превратности судьбы. Вспомните избитое лицо старого боксера, шрамы от операций или пару старых ботинок. Трагическое искусство, в частности, часто использует симпатичное уродство, потому что оно позволяет нам лучше оценить богатые человеческие качества трагического героя.
В целом, эстетический ответ на проблему уродства заключается в том, чтобы подчеркнуть, что эстетическое отношение не зациклено на легкой красоте, и оно не является некритичным. Речь идет скорее о том, чтобы приспособиться к возможным способам оценки объекта ради него самого, причем некоторые способы даже торгуют уродством объекта.
Теперь перейдем к внешнему вызову эстетизму, согласно которому морально неправильно эстетически оценивать зло. Как восхищение плохими людьми, так и страданиями жертв кажется нам в корне неправильным. Вспомним, что частью изначальной мотивации эстетизма была неспособность моральной оценки придать позитивную ценность миру. Таким образом, серьезное отношение к моральному злу является частью эстетизма. На самом деле, я думаю, что зло заставляет нас определять значимые категории эстетизма. Не будучи садистами, мы психологически ограничены, да и должны быть ограничены от эстетической оценки ужасных действий как таковых. Ницше в разных моментах, кажется, ухватывается за эту проблему и допускает, что боль и страдания могут непосредственно оцениваться, но такая оценка, вероятно, отрицает внутреннюю ужасность страданий. Лучший подход — допустить, что, хотя страдание по своей сути плохо, его, как и уродство, можно рассматривать в более широком контексте. Нам не нужно ценить страдания, чтобы ценить человека, который страдает.
Читайте также «Мужество быть» Пауля Тиллиха: онтология самоутверждения в «век тревоги»
И снова мы можем обратиться к эстетической версии сочувствия. Это эстетическая оценка, которую мы используем, когда наслаждаемся приятными персонажами в художественной литературе, но она в равной степени применима и к реальным людям. Она эстетична, потому что не зависит от личных отношений с другим человеком. Скорее, она предполагает наслаждение богатыми и заостренными индивидуальными качествами другого человека: комплексом как прелестей, так и недостатков, составляющих его характер. Это также эстетическая версия основного импульса любви — чувства, что человек привлекателен, хотя мы можем и не состоять с ним в любовных отношениях.
Существует множество этически строгих, но эстетически богатых описаний плохих людей.
В качестве примера можно привести документальные фильмы о жертвах ужасного преступления, например, картину «Дорогой Закари: письмо сыну о его отце» Курта Куэнне (2008). Лучшие документальные фильмы не уклоняются от правды о страданиях жертвы. Они признают ее с этической точки зрения. В то же время они дают нам более широкий контекст жизни этого человека, показывают, что делало его особенным и какое влияние он оказал на других. Если просмотр таких документальных фильмов не вызывает у нас негативную оценку, более того, позволяет нам высоко ценить их, то точно так же для нас не является морально неприемлемым эстетически оценивать жертв преступлений. Напротив, это способ еще раз сказать о том, что они были и есть.
Но что насчет плохих людей? Существует множество этически строгих, но эстетически богатых описаний таких персонажей. Одним из примеров является фильм Оливера Хиршбигеля «Падение» (2004), которому удалось изобразить Гитлера сочувственно (отчасти благодаря великолепной игре Бруно Ганца), запечатлев его манию и убогость. Фильм позволяет нам эстетически соприкоснуться с человеческой стороной его натуры; мы можем понять, что он тоже является частью нашего разнообразного мира. И если даже такой психопат, как Гитлер, может быть эстетически осмыслен, то любой другой тоже.
Я должен подчеркнуть, что эстетическое восприятие плохих людей вполне совместимо с их моральным осуждением. С эстетической точки зрения, мы можем с любопытством исследовать зло и очаровываться им, одновременно предпринимая практические шаги по его минимизации везде, где это возможно. Эстетическая ценность отличается от моральной, и есть моменты, когда нужно срочно действовать, а не заниматься созерцанием, но эстетическая и моральная ценность не являются взаимоисключающими. На самом деле, моральная борьба эстетически увлекательна, а эстетическое действие может быть морально достойным.
Эстетик сопротивляется представлению о том, что моральная ценность имеет высший приоритет над эстетической. Моральная катастрофа искушает нас впасть в отчаяние и осудить этот мир, но эстетическая ценность искупает его — она показывает конечную ценность вещей как в их квинтэссенциальных характеристиках, так и в проявлении глубоких природных принципов. Она позволяет нам рассматривать страдания и зло в более широком контексте. Поэтому когда мы обращаем наше внимание на мир в целом, эстетическая ценность, как я считаю, становится ключевой.
Статья впервые была опубликована на английском языке в журнале Aeon под заголовком «Attuned to the aesthetic» 1 ноября 2022 года.
Обложка: Эдвард Окунь «Ночь» (журнал «Химера», 1901 г.)
«Моноклер» – это независимый проект. У нас нет инвесторов, рекламы, пейволов – только идеи и знания, которыми мы хотим делиться с вами. Но без вашей поддержки нам не справиться. Сделав пожертвование или купив что-то из нашего литературного мерча, вы поможете нам остаться свободными, бесплатными и открытыми для всех.
