Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
«Пространство между нами»: психотерапевт Джеймс Барнс коротко о том, как Дональд Винникотт, отходя от ортодоксального психоанализа, предложил нам новый взгляд на развитие психики, причины психопатологии и континуум Я-Другой.
Будучи британским педиатром, Дональд Винникотт (1896-1971) стал центральной фигурой психоанализа середины XX века. Его влияние на психотерапевтическую теорию уступает, пожалуй, только влиянию Зигмунда Фрейда. Хотя Винникотт не выражал явного несогласия с господствовавшей в то время фрейдистской ортодоксией, теория, которую мы можем извлечь из его порой неоднозначных работ, радикально расходится как с моделью Фрейда, так и с моделями современной психиатрии и когнитивно-поведенческой терапии (КПТ). Его идеи выходят далеко за пределы психотерапевтической теории и практики. Но мой опыт последних лет, в течение которых я работал на переднем крае того, что многие считают кризисом психического здоровья, убедил меня в том, что взгляд Винникотта на разум и его недуги важен сейчас как никогда.
Наследие Винникотта часто рассматривается через призму центральной позиции, которую он занимал в так называемой «Независимой группе» британского психоанализа. Это положение подходит Винникотту не только потому, что он находился между враждующими сторонами неофрейдистов в США и Великобритании — между «Эго-психологией» и «Кляйнианской» школами соответственно, — но и потому, что он рассматривал область между Я и Другим как истинную область психической жизни и место, где она развивается. Ему удалось в значительной степени обойти субъект-объектный дуализм, присущий фрейдистской модели сознания (которой придерживались и эго-психологи, и кляйнианцы), и поддержать концепцию фундаментального единства самости Я и Другого.
Чтобы понять радикальность отхода Винникотта от ортодоксальных психоаналитических взглядов, необходимо понять философию, лежащую в основе фрейдистской дуалистической модели. Фрейд видел себя прежде всего ученым-эмпириком, а психоанализ рассматривал как научный проект. Вследствие этого его модель психики была прочно укоренена в картезианско-эмпирической философии, которая и сегодня продолжает доминировать в научном мировоззрении. Главная идея этой модели сводится к тому, что мы являемся отдельными индивидами, противостоящими объективному, нейтральному миру, который существует независимо от нас. Согласно этой модели, мы познаем и переживаем окружающий нас мир благодаря сочетанию внутренне обусловленных процессов и ментальной переработки данных из внешнего мира.
Разум как таковой является предпосылкой для получения опыта, а опыт, по сути, является результатом познания. Эта точка зрения жива и сегодня, например, в представлении о том, что мы знакомимся с внутренним миром других людей посредством наших частных гипотез об их сознании (согласно теории разума). Она также лежит в основе КПТ, которая учитывает, что наше восприятие мира и взаимоотношений в значительной степени определяется тем, как мы индивидуально воспринимаем эти вещи и какой придаем им смысл.
Отнюдь не будучи отдельными, замкнутыми сущностями, мы являемся радикально открытыми существами, находящимися в непосредственном контакте друг с другом.
Фрейд развил эту базовую модель в терминах физиологии своего времени. Он свёл нашу природу к самодостаточным пучкам энергии, в каком-то смысле рожденным глубинным нарциссизмом (Id). Развитие разума (Эго), согласно модели Фрейда, было результатом столкновения между внешними проявлениями этой энергии (влечениями) и реакцией мира на них. Таким образом, психологическое развитие рассматривалось как акт самосозидания, формируемый внешним миром только в плане необходимой адаптации. Для Фрейда значение Другого ограничивалось лишь ролью внешнего арбитра и исполнителя правил и норм поведения. Несмотря на чрезмерное упрощение, основной образ разума здесь подобен своего рода внутреннему новообразованию, ответственному за когнитивное преодоление между субъектом и объектом и как бы выступающему в качестве посредника между двумя различными областями.
Фрейд и последовавшие за ним школы рассматривали любую кажущуюся непрерывность Я и Другого — опыт как младенцев, так и «психотиков» и «регрессировавших пациентов», — как нарциссическое нарушение, с которым необходимо бороться. Но Винникотт перевернул эту картину с ног на голову, всерьез заговорив о непрерывности себя и другого. И он считал эту непрерывность первичной.
Винникотт верил, что на самом базовом уровне нашего бытия большую роль играет совместный опыт, а не отдельные сознания — что субъекты, обладающие разумом, появляются из области межличностных отношений — «социальной матрицы психики», как я люблю это называть. Таким образом, по его мнению, мы далеки от того, чтобы быть отдельными, замкнутыми сущностями, которым каким-то образом удается понять друг друга на внешнем уровне. Согласно Винникотту, мы — радикально открытые создания, находящиеся в непосредственном контакте друг с другом.
Винникотт загадочно выразился на этот счет:
Не существует такой вещи, как ребенок… Если вы зададитесь целью описать ребенка, вы обнаружите, что описываете ребенка и еще кого-то.
Его точка зрения наиболее актуальна для понимания опыта общения ребенка с родителями, но она лежит в основе всего человеческого опыта, хотя мы обычно не осознаем этого. Опыт мира и других людей — это первичная данность, а наш разум в определенном смысле ответственен за создание разделения, а не за его преодоление. По сути, это инверсия дуалистической модели Фрейда.
В силу всего сказанного концепция психопатологии Винникотта сильно отличается от фрейдовской. Фрейд рассматривал психопатологию с точки зрения конфликтов между внутренними побуждениями и внешними требованиями мира (то есть если что-то идет не так, это исходит изнутри и лишь запускается внешним миром). Эта основная идея до сих пор жива в редукционистском психиатрическом мышлении и КПТ, которые, следуя общепринятой дуалистической модели, также локализуют проблему внутри сознания/мозга.
Напротив, Винникотт понимал психопатологию прежде всего с точки зрения травмы или дефицита в сфере отношений, что, в свою очередь, вытекает из его сугубо интерперсонального понимания психики. Крайне важно понимать: то, что нарушается, находится не в индивиде как таковом, а в том совместном опыте, в который человек вовлечен (включая социокультурную среду, в которой он находится).
У Винникотта также было совершенно иное представление о факторе психологических изменений. Его психотерапевтическая модель была развивающей — модель, которая рассматривает терапевтические отношения и первоначальные отношения между родителями и детьми как аналогичные. Таким образом, подобно тому, как он рассматривал развитие ребенка фундаментально связанным с непосредственными, чувственными отношениями с матерью в их совместном опыте, психотерапевтические изменения для Винникотта были связано с отношениями между клиентом и терапевтом. Позже это было концептуализировано как переход от психологии «одного человека» к психологии «двух людей».
Если Фрейд фокусировался на рациональном вмешательстве извне, то у Винникотта это уступило место совместному творческому путешествию в пространстве «между», которое в гораздо большей степени касалось того, кем человек был и что он делал, чем того, что он думал или говорил. В своей книге «Игра и реальность» (1971) Винникотт назвал место такого опыта «переходным пространством», указывая на его динамичную и нематериальную природу, которая одноврменно становится местом становления. По его словам, это место, которое мы создаем вместе и которое создает нас, — парадокс, который мы должны принять, не пытаясь его разрешить. Место, где неоформленные возможности заменяют фиксированные идентичности, а опыт обязательно конструируется в совместной деятельности.
Психологический парадокс субъекта и объекта Винникотта превращается в философский парадокс идеализма и материализма.
Это может показаться чем-то мистическим, но это скорее связано с ограничениями нашего языка, чем с тем, что описывал Винникотт. На самом деле, вы, скорее всего, знакомы с качеством «переходности»: оно присуствует в смешении фантазии и реальности в детских играх и их мирах, наполненных воображением. Действительно, психоанализ Винникотта был нацелен на «игру» в этой переходной области, но не в смысле чего-то шуточного, а в смысле способа взаимодействия, в котором отменялись притязания на фиксированные идентичности, роли и якобы индивидуальный опыт. Для «винникоттовского» терапевта спонтанность и аутентичное действие вытеснили отстраненную интерпретацию, а переживание «происходящего-здесь-бытия» заменило рациональное приспособление к объективному миру как цели терапии.
Отход Винникотта от субъект-объектного дуализма, пожалуй, наиболее ярко иллюстрируется его твердой верой в то, что мы никогда не выберемся из этого переходного царства и его субъект-объектного смешения — да мы бы и не хотели этого. Для Фрейда, как и для редукционистской психиатрии и КПТ, существует фундаментальное предположение, что объективное положение дел в независимом мире является базовой истиной опыта. Действительно, модели возникают и исчезают в зависимости от достоверности этой картины.
Однако у Винникотта было совсем другое видение. Он писал о культуре — ее артефактах и деятельности — как о продолжении переходных феноменов детства, которые сами уходят корнями в изначальное смешение с родительскими фигурами. Он считал, что сами миры, в которых мы живем и которые считаем само собой разумеющимися, всегда отчасти созданы нами самими. По мнению Винникотта, только потому, что миры, которые мы переживаем, сопричастны нам самим, они ощущаются как живые, манящие и психически переживаемые, а не как холодные математические структуры, как нас учит научный материализм. Таким образом, психологический парадокс субъекта и объекта Винникотта превращается в философский парадокс идеализма и материализма. Эти фундаментальные взгляды сегодня лежат в основе реляционной и интерсубъективной глубинной психотерапии. Но предложенная Винникоттом инверсия картезианско-эмпирической модели имеет более широкие последствия для нашего понимания психического здоровья и в целом подхода к нему.
Дуализм научного материализма и его психология одного человека, возможно, являются причиной многих психологических и социальных проблем, которые мы сейчас осознаем. Например, историческое отрицание роли психологической и социальной травмы в значительной степени объясняется почти исключительным вниманием фрейдистской модели к внутреннему миру; в результате этого реальное воздействие других людей и общества часто игнорировалось.
Современная психиатрия, принимающая ту же философскую модель, но на другом уровене объяснения, виновна не меньше. Точно так же и КПТ с ее фокусом на дисфункциональных мыслях и рациональных средствах лечения, регулируемых извне, следует той же ошибочной философии.
Как терапевтам и в целом представителям более гуманного общества, нам было бы полезно вернуться к Винникотту: к его видению психики как глубоко межличностной и социальной по своей природе; к его вниманию к межличностным травмам и дефицитам, лежащим в основе наших страданий; и к его глубокому пониманию пространства между нами, которое становится предметом нашего внимания, когда мы что-то делаем. Это поможет нам прийти к модели, которая лучше учитывает и помогает справляться со слишком очевидными межличностными и социокультурными детерминантами нашего дистресса.
Статья впервые была опубликована на английском языке в журнале Psyche 18 мая 2020 г. под заголовком «For Donald Winnicott, the psyche is not inside us but between us».
Обложка: «Vivienne Lee-Johnson as seen through the eyes of her husband» © Eric Lee-Johnson, 1940 / Museum of New Zealand Te Papa Tongarewa
