Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
В The Journal of Popular Culture вышло эссе Йенса Къелдгаард-Кристиансена – специалиста по коммуникациям Орхусского университета Дании. В нем автор задается вопросом происхождения зловещего смеха в литературе и кино и разбирается, почему он имеет такое сильное эмоциональное воздействие на зрителя и за что зловещий смех так любят авторы поп-культурных историй с черно-белой моралью, направленных на простодушного потребителя.
Ближе к концу мультфильма «Алладин» злой Джафар, соперник героя за сердце принцессы Жасмин, находит и крадет волшебную лампу. Он вызывает джина и желает стать самым могущественным волшебником в мире, а после этого изгоняет Алладина на край Земли.
Если вы не помните этот фрагмент – дальше перед зрителями предстает Джафар крупным планом. На его лице восторг. Он стал таким огромным, что занимает теперь весь экран и выглядит действительно угрожающе. Когда план удается, он разражается зловещим хохотом, который разносится по всей округе.
Эта сцена – прекрасный пример архетипического злого смеха. Подобное проявление бурного восторга от созерцания чужого несчастья – классический штамп в произведениях массовой культуры. Мы можем встретить его как в детских мультфильмах, так и в триллерах и ужасах категории 18+.
Примеров использования штампа множество: достаточно вспомнить восторженный хохот инопланетянина из фильма «Хищник», когда он собирается взорвать себя, прихватив заодно и Арнольда Шварцнеггера. Или леденящий душу смешок Джека Николсона в финале «Сияния». Или хотя бы маниакальный вскрик Варио, когда он побеждает Марио.
В The Journal of Popular Culture недавно вышло эссе Йенса Къергарда-Кристиансена – специалиста по коммуникациям Орхусского университета Дании. В нем автор задается вопросом происхождения зловещего смеха в литературе и кино. В поиске ответов он обращается, главным образом, к эволюционной психологии человека.
В своем эссе Къелдгаард-Кристиансен утверждает, что всех злодеев в массовой культуре объединяет одна черта – пренебрежение социальным благополучием. Все негативные персонажи так или иначе обособлены от сообщества. Они преследуют корыстные интересы, обманывают и воруют, не давая группе ничего взамен.
Даже сегодня подобное поведение осуждается. А в прошлом оно могло буквально привести к катастрофе, ведь люди были связаны гораздо больше, чем сейчас. И неправильное поведение одного из членов могло привести к гибели всего сообщества.
Из-за этой исторической памяти, считает Къелдгаард-Кристиансен, мы испытываем подсознательное отвращение к подобному поведению. До такой степени, что воспринимаем вполне естественно, если в качестве наказания обманщика и вора изгоняют из сообщества или даже убивают.
Однако даже зло различается по своим масштабам. И самые опасные и презираемые людьми – не просто мошенники и воры, а психопаты-садисты, которые совершают бессердечные поступки для чистого удовольствия. Именно таких людей мы называем по-настоящему злыми. Потому что не видим никакого способа оправдать или объяснить их безнравственные поступки и, следовательно, считаем, что они заслуживают самого сурового наказания.
Вернемся к смеху. Къелдгаард-Кристиансен уверен, дьявольский смех – один из характерных и всем понятных признаков, что в персонаже таится именно иррациональное зло. То, что Шопенгауэр назвал «открытым и откровенным наслаждением» от страданий других.
Писатели, работающие в жанрах фантастики или ужасов, понимают это интуитивно и присваивают злобный смех самым темным персонажам своих произведений.
Сила злодейского смеха отчасти в его заметности. Обычно это не только раскатистый пронзительный звук, но и выражение удовольствия на лице героя, как в случае с Джафаром.
Настоящий смех трудно подделать: он возникает непроизвольно, звук появляется из-за колебания внутренних мышц гортани, которыми мы не можем управлять. Смех, воспроизводимый волевым усилием, звучит натужно и неестественно. Поэтому в ходе эволюции для людей этот звук стал надежным социальным сигналом истинной реакции человека на происходящее.
Читайте также: Между потехой и патологией: что смех может рассказать о нас?
Мы доверяем смеху, который слышим. В отличие, например, от речи – герой может лгать очень правдиво, даже в детских произведениях. Садистский и злорадный смех, в отличие от монолога или диалога, оставляет очень мало места для двусмысленности. Когда мы слышим его, то не сомневаемся в истинности мотивов злодея.
Такой смех особенно пугает, потому что полностью противоречит его привычной просоциальной функции – выражению расположения. Ведь обычно смех возникает спонтанно во время дружеской беседы или другого взаимодействия и служит укреплению социальных связей.
Есть и более практические причины использования этого звука в детских фильмах и других продуктах массовой культуры, поясняет Къелдгаард-Кристиансен. В ранних видеоиграх для Nintendo типа «Марио» графика была примитивной и не вызывала эмоционального отклика у игрока.
Благодаря злому смеху создателям удалось создать конфликт между добром и злом и побудить людей активно включиться в борьбу с «плохими парнями».
По сути, это единственный коммуникативный жест этих смутных антропоморфных пиксельных существ. Однако он отлично справляется со своей задачей.
У злого смеха, несмотря на изначально мощное воздействие, есть свой предел. Он скорее мешает в сложных повествованиях, где чувства героев многослойны. Такая яркая демонстрация удовольствия от чужих страданий мешает найти более глубокие мотивы или роль контекста и обстоятельств в поведении героя.
Однако зловещий смех идеально подходит для историй с черно-белой моралью. Поэтому гораздо чаще его можно встретить в продуктах, направленных на юного потребителя, который еще не развил тонкое понимание мира. Здесь он не имеет себе равных по эмоциональному воздействию.
Статья Къелдгаард-Кристиансена – одно из самых любопытных психологических исследований последнего времени. Она рождает много вопросов: например, было бы интересно сравнить акустические свойства смеха и выяснить, какие звуки мы воспринимаем самыми злыми. Но, по-моему, первое место в этом рейтинге всегда будет принадлежать Джафару.
Первое, что пришло на ум, когда я прочитал заголовок, было сценой со смехом Джафара) правда не та сцена, где он превратился в джинна. Почему-то всегда испытывал симпатию к диснеевским злодеям, в особенности к Яго.