Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
По мнению Ханны Арендт, политика еще с древних времен была сферой становления человека человеком, где важную роль играло публичное пространство как место общения на равных по вопросам общего блага. Как идея политического осмыслялась в античности? Насколько римляне изменили основные политические понятия, введенные греками, и как это исказило наше понимание политического? Почему общество как социум – практически полное устранение идеи публичного пространства, а идея утраты политического даже не осознается теми, кто защищает лишь свои интересы? В чем различие между властью и силой? Обладает ли реальной властью тиран, управляющий структурой, в которой есть публичное пространство? И могут ли соцсети считаться публичным пространством в строгом смысле слова? Разбираемся вместе с культурологом, преподавателем МГУ Олегом Комковым Лекция из курса «Теория культуры», прочитанного О.А. Комковым бакалаврам отделения культурологии факультета иностранных языков и регионоведения МГУ имени М.В. Ломоносова в 2017/18 учебном году, публикуется в записи выпускницы бакалавриата Влады Волковой. Конспект сохраняет манеру и особенности устной речи лектора. Цитаты, которые зачитывались, восстановлены и приведены в соответствии с первоисточниками. Текст просмотрен, в некоторых частях отредактирован и авторизован О.А. Комковым..
В молодости Ханна Арендт (1906 – 1975) хотела стать философом. Училась у Хайдеггера и Ясперса. Наступил 1933 год, а она была еврейкой. В Германии. Над нею нависла серьезная опасность, она бежала сначала во Францию, потом в Америку. Именно там Арендт стала крупнейшим политическим мыслителем ХХ века. Столкнувшись с нацизмом как с политическим злом, она приняла сознательное решение отвернуться от философии в чистом виде и обратиться к политической мысли. Ее личная драма, разделенная ею с миллионами людей, стала для нее еще и драмой мысли и сыграла решающую роль в ее судьбе.
В 1951 году в Америке выходит ее работа «Истоки тоталитаризма», принесшая ей мировую известность. Там она анализирует природу тоталитаризма как политического феномена ХХ века, который основан не на том, что некий дьявол во плоти реализует свою мощь, а на том, что люди позволяют ему быть. Тоталитаризм базируется на отсутствии политической культуры. Арендт подступает к главной мысли – о сущности политического вообще и о том, как эта сущность была искажена. Это был путь забвения самой идеи политического. Политическое – высшая сфера проявления человеческих способностей и возможностей. То, без чего человек как существо мыслящее не может состояться. Тема человека как существа, которое должно все время превосходить само себя. Для Арендт эта сфера становления человека человеком – политика. Обращается к античности. Не только потому что училась у Хайдеггера и потому что в греческой античности придумали слово «политика».
Всем народам Древнего мира идея политического была хорошо известна. Она была чем-то естественным. А античность, как некий исток европейской цивилизации, подвергла эту идею глубокому осмыслению и активно ее освоила. Речь идет прежде всего о феномене полиса. Политика – то, что связано с полисом. Но Арендт говорит не только об античности, она держит в уме всю историю европейской цивилизации.
Книга «Vita activa, или О деятельной жизни» вышла в 1958 году сначала на английском под названием «The Human Condition», потом была издана на немецком. Там Арендт разворачивает свою идею человека, общества, культуры через призму понимания политического, которое идет от греческого полиса. Держит в поле зрения современность: речь идет о феномене, который должен быть общечеловеческим. И в то же время принадлежит к области идеала. Так или иначе, к нему можно достаточно близко подойти.
Полис – это место, в котором противопоставляются и сопоставляются друг с другом (без конфликта) два пространства: приватное и публичное.
Приватное пространство – частная жизнь, жизнь в кругу семьи. Само название этой сферы говорит о том, что главной чертой ее является лишенность чего-то более масштабного. Privare – «лишать». «Частная» по-русски говорит то же – только часть, еще не вся полнота человеческой жизни. Сфера, в которой доминирует иерархия (семейная, например), где есть порядок иерархичный, построенный на авторитете и силе. Частная жизнь ограничивается узким кругом людей. В этой приватности человек лишен выхода в публичное пространство.
Сфера публичного – то, что дополняет частную жизнь в системе полиса. Практиковалось и другими народами (ting, вече, «мир» русской крестьянской общины). Публичное пространство – пространство общения на равных, где голос каждого одинаково значим и весом. Античная модель: агорá. Все важные дела в полисе решались на агоре. Древняя модель – образ/топос агоры. Важен голос каждого, и предмет разговора – всеобщее благо. Публичное пространство – пространство общения по вопросам общего блага. Благодаря тому, что человек в это публичное пространство может войти и там его слово и поступок имеют значение, вес и реальные последствия, это открывает человеку возможность полной самореализации. В этом пространстве возникает феномен власти. Публичное пространство, как оно функционировало в полисной системе и могло функционировать в любой системе, похожей на данную, – создает феномен власти.
Различие между властью и силой. Долгое время, в том числе в ХХ веке, власть понималась на основе силы. Арендт понимает ее не как силу принуждения. А как силовое поле: собрались люди на агоре в кружок и обсуждают вопросы, которые касаются всех и каждого. Для всего города важные дела. Это некий идеальный феномен, потому что в действительности полностью реализовать его трудно. Афинская демократия просуществовала недолго. Но это была идея политического, которой определялась и управлялась жизнь многих народов. В этом кругу общающихся на равных людей возникает силовое поле, образованное их словами, возможностью принять решение. Свободные мужчины – женщины не допускались, потому что должны были заниматься хозяйством, пребывать в сфере приватного – всегда по преимуществу обладали реальной властью. Говоря о том, что модель этого публичного пространства самоуправления далека от действительности, мы можем сказать, что полисами большее время правили тираны, но сути дела это не меняет. Тиран, управляющий структурой, в которой есть публичное пространство, – обладает ли он реальной властью? Нет или не полностью. А если обладает, она основывается на подлинной власти свободных граждан – он от них зависит. Он может казнить, уничтожать, но это не долго продлится. Власть, которую он берет в свои руки, на самом деле не власть. Она ограничена и обречена на провал. Только люди могут сделать легитимными ее проявления. Власть остается силовым полем общения свободных людей, которые думают о всеобщем благе.
Также по теме Тоталитаризм и банальность зла: лекции по философии Ханны Арендт
До Ханны Арендт в современном мире о такой концепции политического никто не говорил. Нужно говорить о том, что есть необходимость заботиться о всеобщем благе. И это возможно только тогда, когда люди вступают в свободное и заинтересованное общение. Возможно, уже с концом античности эта идея канула в лету. В средневековом обществе действует уже диктат силы.
Чтобы показать, как к этому приходит европейская культура, Арендт делает несколько мыслительных ходов. Говорит о том, как некоторые ключевые для понимания политики античные термины были сначала переведены на латынь в римской культуре. Римляне заимствовали некоторые теоретические открытия в этой области. Римлян Арендт называет «возможно, самым политичным народом в Древнем мире». Греческий опыт их обогатил. Но переводя важные греческие понятия, именующие сущность политического как сферы раскрытия человеческих возможностей, римляне (может, сами того не ведая и не желая) открыли тот путь, пройдя по которому европейская цивилизация забывает свои истоки.
Нужно прежде всего обратить внимание на два момента. Арендт обращается к Аристотелю как к философу, который выразил существо и главные достижения классической античной мысли. Как Аристотель в своей «Политике» назвал человека? ζῷον πολιτικόν – «политическое или общественное животное». Мы переводим это так, потому что римляне перевели, как могли: animal sociale. Сама идея социума (латинское слово) не имеет никакого отношения к тому, что сказал Аристотель. Речь не об «обществе» и не о том, что человек не может без других обойтись. Выражение означает «полисное животное». Полисное существо. Существо, которое способно быть тем, кем оно является, а не просто животным, образует полис как пространство свободного общения, самоуправления, свободного действия и поступка. В этом смысле Аристотель употребил выражение, которое естественно и понятно, – и в этом смысле перевод «политическое животное» тоже звучит непосредственнее и яснее. В политику нужно вложить тот смысл, который, по Арендт, давно забыт, но из сферы здравого смысла его просто так не уберешь. Либо политика – забота о всеобщем благе, либо – извращение, всегда готовое обернуться страшным злом.
Римляне, когда перевели, не думали о том, что корень слова «социум» означает «связь», «связку», «сцепление.» Связи по интересам. Трое собрались выпить – это социум. Связи, которые образуются по интересам, которые могут конфликтовать, распадаться, располагаться на разных уровнях – «стратах». Это что-то, сразу, изначально включающее в себя идею стратификации и дифференциации, неоднородности и разброда. Римский социум тяготел к этому. Снаружи – жесткая система управления на уровне всей республики, а потом империи, смысл – обеспечить всеобщее благо. Внутри же дробление: например, система коллегий, это «кружки по интересам» такие. Арендт говорит о том, что идея человека как существа социального – нечто, противоречащее аристотелевским выводам. И этот путь стал путем человеческой культуры. В русском «общество» означает «общее» – общее дело, общение и единение. Но где мы это видим в обществе? Нигде не видим и не увидим, пока оно общество. Поэтому Арендт говорит, что, вступив на путь социума, европейская цивилизация обрекает себя на забвение политической мысли и политической практики.
Сам образ человеческой жизни как жизни общественной, от которой неотделима идея множественности, а значит, раздора, вызывает вопросы. Чем конституируется общество? Идеей общего или феноменом раздора? Все разные, каждый хочет показать свою индивидуальность. Каждый готов и считает необходимым в случае необходимости набить другому морду – это самое естественное, что может быть. Но так не должно быть. Все эти вещи, идея социума как стратифицированного пространства множественных частных пространств была уже в противопоставлении частного и публичного. Частная жизнь нужна – многое в ней рождается и формируется. Не только семья, но и профессиональные объединения, цехи, коллегии, группы друзей. Это необходимо. Приватность не что-то априори дурное. Просто означает неполноту. Если человек будет только в приватном пространстве находиться, у него будет искаженное представление о себе и действительности. Нужно выходить на публичную сцену. Только тогда можно обеспечить себе достойные условия существования. Получается, что общество как социум – практически полное устранение идеи публичного пространства. Может функционировать сколько угодно, но утрата идеи политического даже не осознается. И все живут своими жизнями и защищают свои интересы. Это конец. Кранты. ХХ век это показал наглядно. Речь идёт не о временной болезни общества. Речь о том, что оно больно изначально.
Человек, понятый как «общественное животное», – некое его возвращение к животному состоянию из человеческого.
А ещё Аристотель называл человека ζῷον λόγον ἔχων. Человек, имеющий логос. Римляне не долго думая (они вообще долго не думали, но схватывали хорошо) перевели: animal rationale. Человек рациональный, разумный. В одном смысле это правильно. Но логос – еще и слово. Арендт подчеркивает, что в логосе разум и слово соединены. Это не тот разум, который выражается словом ratio. «Рейтинг», «рацион» отсюда. Идея разделения, различных долей, идея счета. Разум как рассудок, который разделяет, различает, чтобы потом взвесить и сравнить. Этой идеи не было в греческом логосе. Смысл фразы Аристотеля: человек в большей мере обладает словом, нежели рассудочной способностью. Возможностью говорить. Своей цели эта возможность достигает в публичном пространстве с другими людьми. Логос и как разум – от глагола λέγω – «собирать воедино». Как в игре лего. Собирающее начало. Слово – такая вещь, которая вокруг себя собирает все остальные вещи и людей. Animal rationale – другое. Последующие эпохи прочли в этом только «рацио», счет, рассудок. Идея разъединения, не объединения.
Еще это выражение можно перевести как «человек, отдающий себе отчет». «Отдавать отчет» – этот оттенок тоже переведен словом rationale – в ratio связь с идеей счета и расчета. Но то, что человек отдает себе отчет в своей деятельности, означает идею ответственности. Не просчитывания и выгоды. Логос – иметь логос – иметь чувство ответственности. Это сопоставление выражений символически указывает на тот путь, который сознательно был выбран европейской цивилизацией. Animal rationale отдает себе отчет в смысле просчитывания. Поэтому в публичное пространство его не очень тянет, потому что там он у всех на виду. И всеобщее благо его не интересует, потому что его интересует расчет.
Но римляне по этому пути еще не пошли. В их языке Арендт находит прекрасную иллюстрацию опыта политического. На латинском языке состояние, в котором пребывает человек, находясь в публичном пространстве, именуется inter homines esse. Римляне понимали суть дела чуть ли не лучше греков. Хотя государство их пало, потому что они в итоге не смогли сохранить идею публичного как всеобщего блага – это стало судьбой всех империй на протяжении всей истории. И все же: inter homines esse. Быть среди людей. Если уберём или заключим в скобки homines, что получится? Получится interesse. Inter homines esse это клише – нейтральное и естественное, прежде всего означающее: активно участвовать как гражданин в жизни своего общества. В нем мы видим слово «интерес» – сущность самого интереса. О каком интересе идет речь? Об одном для всех, о том, что касается всех и каждого. Для того, чтобы интерес был удовлетворен, необходимо активное действие, то самое подлинное единение разных людей, для которого и существует публичное пространство. Это никогда не пространство конфликта или войны. Не пространство споров в резком смысле, подразумевающих конфликтность, насилие.
В мысли Арендт поднимается вопрос о том, как возможно публичное пространство в жизни цивилизаций. Демократия, парламент, свобода слова – все это не публичное пространство разве? Нет. Все это – внешние формы, которые, скорее, симулируют идею публичного пространства. Это все равно, что сказать, что социальная сеть – публичное пространство. Да, там могут обсуждаться вопросы «всеобщего блага», касающихся всех и каждого, но все эти формы «публичного пространства» не являются по-настоящему публичными. Они его симулируют или пародируют. Чего не хватает? Социальная сеть – «социум» и «сеть», но не публичная, политическая сцена. Слово не имеет веса и не является поступком. В соцсетях или когда депутаты выступают в парламенте – во всех этих видах деятельности, в этих пространствах речь идет о защите своей позиции. Игра в слова. Здесь идея публичного даже не ночевала. Она в полном забвении находится. В книге Арендт красной нитью проходит мотив света, противопоставленного тьме. Выходя из тени своей частной личной жизни, человек как будто выходит на залитую светом сцену. Античный театральный образ. Не скрыться от этого света. И это не плохо. Не значит, что человека насквозь просвечивают и все его тайны становятся явными. Это значит, что только в этом свете становится понятно, кто такой человек. Если он сидит в норе, мы никогда не узнаем, кто это. В публичном люди видят друг друга и говорят друг с другом. Человек, остающийся внутри пространства частного, не личность, потому что себя не может увидеть со стороны. Только другой его может увидеть, но для этого нужно общение. Полноты самореализации человек достигает тогда, когда виден всем. Когда то, что он говорит, слышно и значимо. В особенности характерно, что цивилизация ХХ века к этому вроде как и стремится, но на самом деле это стремление другого порядка. В этом много лицемерия и лжи. А принцип здесь другой.
Арендт противопоставляет два образа жизни: vita contemplativa и vita activa. Созерцательная и деятельная. Созерцательная жизнь как минимум начиная со Средневековья стала если не идеалом, то, по крайней мере, тем, что должно доминировать над деятельностью: ты погружен в себя, занимаешься мышлением, творчеством, молитвой. Потому что в обществе человеку по-настоящему комфортнее наедине с собой. И этот идеал может принимать самые разные формы. На самом же деле, когда vita activa отодвигается на второй план, получается, что человек остается погребенным в норе приватности, лишенности.
Созерцательная жизнь – «жизнь ума» – человек думает, погружаясь в себя. Только этого недостаточно. Как в противопоставлении приватного и публичного, важно, чтобы vita activa и vita contemplativa уравновешивали друг друга. Для этого нужно осознать сущность политического как сущность человеческой жизни и культуры вообще.
«Никомахова этика» Аристотеля. Он писал о трех образах жизни: созерцательная (жизнь философа, например), жизнь ради наслаждений (чувственная) и – жизнь политическая. Последняя – как бы противоположность созерцательности – действие. Vita activa соотносится с политической жизнью по Аристотелю. Жизнь человека, который иногда хотя бы участвует в создании всеобщего блага.
Когда Арендт эту идею деятельной жизни раскручивает, у нее намечены три измерения человека. Мы их рассматриваем именно в контексте деятельной жизни. Это труд (не в марксовом смысле), изготовление (творчество) и действие. Некая иерархия.
Труд = работа. Animal laborans – существо, вовлеченное в процесс преобразования действительности. Никакое другое животное не работает.
Изготовление. Homo faber – человек производящий. Творческий. Труд которого не просто является взаимодействием с вещами, но привносит в мир что-то новое.
Действие. Homo politicus – это тот образ человека, которому соответствует деяние, поступок. При этом очень важно, что слово и деяние – одно и то же. В публичном пространстве они имеют и должны иметь одинаковый вес. Слово – уже деяние. А деяние – слово, потому что о нем разносится слух, оно воздействует на людей.
Должно быть органичное сочетание этих трех измерений существования человека. Они должны гармонично сосуществовать. Всем должен управлять принцип ответственного деяния, поступка, слова.
Арендт показывает перипетии, через которые европейская цивилизация прошла в политике, войнах, экономике. Либо труд, либо творчество были – но не политика. Обе эти вещи – труд и творчество – были важнейшей проблемой для человечества и культуры вплоть до того момента, когда эта проблематика достигла кульминации у Маркса. Пример про отличие античного раба от крепостного, работника последующих эпох. Арендт пишет, что главной идеей рабовладельческого строя была идея исключить труд как изматывающую физическую деятельность из жизни полиса. Идея исключения – свести к минимуму уровень animal laborans. Чтобы на других уровнях больше реализовался человек, потому что они выше. Чтобы освободилось пространство для творчества и политики. Поэтому раб был вполне себе человеком, а в каком-то – а именно, политическом – смысле был не человеком или недочеловеком. К рабам относились как к людям, но за ними был зарезервирован только статус animal laborans. Куда хуже ситуация складывается, когда таких рабов нет и все почувствовали вкус свободы – теперь люди постоянно вступают в конфликт на уровне труда и творчества. В истории европейской цивилизации до XIX века можно говорить о падении homo faber, деградации идеи творчества. Тут на первый план – как у Маркса – выходит идея труда. Труд как добывание хлеба насущного. На этой проблематике человека как работающего, то есть производящего прибавочную стоимость – теория производительных сил Маркса, – строится весь путь европейской цивилизации до самого начала ХХ века. Над возможностью свободного творчества – которая гарантируется стремлением к всеобщему благу – доминирует закабаленность человека трудом. Падение творческого человека связано с деградацией политической культуры.
Приводит это к тоталитаризму. История нацистского преступника Эйхмана, отправившего на смерть тысячи евреев, потому что такая у него была должность, становится поворотным моментом – еще одним – для Арендт. Вы в курсе того, что было вокруг процесса над Эйхманом в Иерусалиме, и знаете уже, о чем книга Арендт «Банальность зла». Углубляется ее теория политического. Арендт убеждается в том, что то великое зло, с которым отождествляют нацизм, воплощается не в фигуре Гитлера. Сама реальность зла воплощается в фигурах и личностях посредственностей. Таких, как Эйхман, убежденных в том, что добросовестно выполняют свой долг, исполняя приказ и являясь функцией государственной машины. Арендт раскручивает тему того, что питает собой самые страшные формы зла. Как возможно, что человек допускает возможность тоталитаризма, возможность геноцида? Возможность эта создана огромным количеством людей. Гитлер пришел к власти не силой. Его поддержала вся Германия, даже наш любимый Хайдеггер. (Но тот скоро понял, что ошибся.) Его поддержали люди, отказавшиеся от мышления, говорит Арендт. И человек этим доволен. Мы видели это в теории Ортеги-и-Гассета о массах. Арендт это просто радикализировала, создавая свою онтологию зла. Это касается любого зла. ХХ век показал, как это прежде всего касается зла политического. Когда все – Эйхманы. Каждый человек в систему какую-то встроен. Что будет, если отказаться думать? Мышление принадлежит области vita contemplativa – но это должно всегда в чем-то воплощаться: мысль должна родить поступок, даже если это только написанное слово. Но прежде надо думать. Отказ от мышления превращает человека в посредственность. Получается, что зло не сосредоточено в чьей-то сильной руке – люди дают ему паразитировать на себе и не противостоят ему силой своего мышления, в котором – исток морали, ответственности, чувства.
Эта идея неожиданным образом перекликается с одним из мотивов христианской антропологии – идеей о том, что зла не существует по природе. Его «сущность» – отсутствие добра. У зла нет собственной природы, Бог его не создавал, все созданное от природы – благо. (Юнг, вы знаете, не любил эту идею.) Идея о том, что зло – пустота. У Арендт – пустота посредственности, пустота Эйхмана как человека-ничто. Но он все же человек. И это не значит, что пустота не реальна.
Публикация подготовлена при поддержке Междисциплинарной научно-образовательной школы Московского университета «Сохранение мирового культурно-исторического наследия».
