Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Смех над массовостью, изображение уродливости общества потребления, обеспокоенность незащищенностью человека перед государством: Даниил Каплан препарирует творчество Бэнкси и рассказывает, как его работы, призывающие человека сохранять индивидуальность и сопротивляться системе, контрастируют с благополучным и ухоженным Амстердамом, в котором собрана немалая их коллекция.
В Амстердаме полезным считается всё, что доставляет человеку радость — у каждого свой маленький интровертный собственный дворик, как на картине Питера де Хоха «Материнские заботы». Здесь молодость всегда имеет права, а старости просто не существует.
Амстердам — продуманный город: ровные трехэтажные с рельефной крышей дома и распушившиеся деревья над каналами. Вся энергетика Амстердама — в этих каналах.
Ходишь по ним и сравниваешь непроизвольно: настроение ухоженности, спокойствия, надежности, уверенности скрашивает каждый изгиб набережной. На каналы вид из кофеен, из окон домов, через затемненные очки прохожих. Вода притягивает, как солнечный свет, к себе внимание и нагревается от этого внимания набережная.
Ветер и лодочный мотор нарушают гладкое спокойствие воды.
Амстердам устал от стереотипов:
квартал красных фонарей — короткие улицы, а музейный, размером с футбольное поле, объединяет Рейхсмузей, украшенный полотном Рембрандта, с музеем «сверхъестественно грубейшего» Ван Гога. На противоположной стороне квартала — концертный зал.
Здесь же, в младшем современнике Рейхcмузея, особняке начала прошлого века, сидит Мосо museum (Modern Contemporary Museum Amsterdam). Никто особенно его не расшифровывает. Всем интересен яркий контраст фасада темного красного кирпича — внешне напоминает флигель Рейхсмузея — и современной начинки: на белом фоне пестрые тона.
Одновременно несколько событий разделяют эту площадь: в концертном зале на афишах Чайковский, Рахманинов — под белым мрамором балкона можно слушать его третью симфонию. Рахманинов вспоминает, как качает волна корабль, он эмигрант, как Шаляпин, как Бунин, а в музее Моко те же темы, только современнее.
Общий фон — нежно-розовый, и в него завернуты темы несвободы, миграции, материального неравенства, незащищенности человека перед государством. Бэнкси о том же, что и Рахманинов, но по-другому. При всей недолговечности граффити, Бэнкси — самый тиражируемый художник, и ему не так тяжело расставаться с подлинником.
Нанесенного через трафарет, его выламывают с куском стены и оценивают в $1 млн.
Когда-то Рейхсмузей собрали из кусков старых зданий. Из коллекции, созданной Бэнкси, можно собрать галерею современного искусства под общим требованием каждодневной заботы о человеке, с призывом и к человеку, и к государству сохранять человеческую индивидуальность:
Stand out from the crowd
Это хорошо ощущается на узких туристических улицах Амстердама, когда и сливаешься с толпой, и остаешься от нее в стороне (последнее звучит на английском: stand out from the crowd). И в работах Бэнкси много животных, адаптированных к характеру человека, к тому, что называют человечностью. Явно Бэнкси не нравятся в обществе потребления выделяющиеся пространства для отдельных людей: VIP-area, VIP-rat (привилегии места, привилегии крысы).
VIP-rat (привилегированная крыса) и VIP-area (место для привилегированных крыс)
Сразу вспоминаешь исполнение Макаревичем по случаю сочинённой песни. Бэнкси, как музейная площадь Амстердама, соединяет пространство и смысл — прострелянный мраморный бюст. Некто похожий на Эдгара Алана По продает картину в старинном обрамлении, на белом холсте надпись: «I can’t believe you morons actually buy this shit» (в переводе на русский: «я не могу поверить, что вы, дебилы, купитесь на это дерьмо»).
Бэнкси работает с публичным пространством, обложенным подушечками недоговоренности, сопротивляясь тому, чтобы острые темы не беспокоили. Естественно, что в основном его почитатели живут не на улицах Амстердама, где деревянные лавки и облетевшая листва, настроение и запахи осени, но через Бэнкси и сюда доносится эхо чужих трагедий.
Многие рисунки у Бэнкси повторяются: тот же человек, в кадре уличного протеста, на нескольких изображениях кидает букет сирени и надпись «USSR», как сам язык, если не смягчается интонацией, выглядит грубо, резко, напоминая, как в Берлине взрывали окаменелые останцы советской империи и во что сегодня выливаются призывы к его реставрации. Как объяснить, что кто-то родился в клетке, а кто-то родился с крыльями?
У Бэнкси, ломая прутья клетки из штрих-кода, выходит тигрица, спавшая в человеке. Был такой советский фильм Оттепели: «Спящий лев». Бэнкси работает сразу с несколькими смыслами и рынками. Скажем, если отнестись к советскому как к объединительному эксперименту — он провалился, но и нахождение в амстердамском раю, само по себе, не обещает крылья.
Снизу смотришь на чайку — видишь белое пушистое брюхо, а вблизи к той же птице люди относятся брезгливо. Столько лет человека учили жизни изустно, что жить он так и не научился. И до сих пор в авторитарной системе мышления не каждому очевидно, что как жизнь нельзя зачать воздушно-капельным путем, так ей нельзя научить изустно.
Бэнкси напоминает горилле: у другого человека есть равные права со мной.
No future for apathy and ignorance
Часто идешь, и расставленные по краю улицы велосипеды создают настроение депрессии. Интересно, есть ли голландцы, которые с детства побаиваются их заброшенного вида? Бэнкси важнее тем, кто живет в аду своих переживаний, даже тем, кто узнает «Лебединое озеро» Чайковского, а беру квартет друзей-голландцев — и никакого эффекта на всех четырех лицах.
Инцидент, не так давно облетевший сети: премьер-министр Нидерландов, входя в здание парламента, опрокидывает кофе и затем легко, с улыбкой театрала, берет у уборщицы швабру и сам убирает. Вот из таких рутинных обычных дел суметь сделать спектакль — это благородная политика, а заставить ребенка обниматься с ядерной боеголовкой — это низость.
Существует мнение, что Бэнкси — ирландец, а в ирландском фольклоре есть образ карлика, который обращает все в звонкую монету. Так ли это — неизвестно, но в Бэнкси происходит соединение острого социального смысла карикатуры и политического фольклора, вероятно, поэтому он так популярен. Он говорит: мы не должны уподобляться свирепому карлику, в котором нет и тени мирских забав, чтобы наши дети не обнимались с ядерной боеголовкой.
Работы Бэнкси о полиции источают социальный оптимизм, самую известную можно назвать: «Счастливые в траве». Эта работа не только толерантна, как Амстердам, но и соответствует его девизу: нет будущего в апатии и невежестве (no future for apathy and ignorance). Неверие в свои силы и сакрализация власти, по Бэнкси, — всегдашнее оправдание людей примитивных.
Выставка разделена тематически, но сам Бэнкси разбросан по Лондону хаотично, поэтому разделять его в своих впечатлениях неверно. Его «Охота на тележки» — словно замечание для интеллектуалов, в духе Иоселиани, но звучит иначе и смысл прозрачнее. На площади слева от Рейхсмузея — глухое громыхание скейта, и внутри музея продаются доски, на одной из них высмеянный модным уличным художником кадр из «Криминального чтива».
Чайки — отвратительные наглые птицы, которые готовы друг друга перелопатить из-за куска хлеба. Детям нужнее боеголовки радуга и скейт — смыслы Бэнкси легко раскрываемы и за это он любим, даже когда и неузнаваем. Скейт покупают не за Бэнкси, а потому что — смешно. Работа Бэнкси «Дети под радугой» напоминает известную фотографию фонтана в Сталинграде.
Цветы, трава, дети, глаза девочки закрыты прямоугольником жертвы. Единственное, что есть цветное — радуга. Мужчины в котелках, агрессивные, напоминают «Заводной апельсин» — хорошо, хоррор шоу. На старую лестницу музея вынесен бюст кардинала, лицо закрыто мозаикой, как в хронике убийства — реакция Бэнкси на преступления священников и не признание ими их грехов.
Штрих-код — это внешнее клеймо, Бэнкси изображает и внутреннее, используя лицо Кейт Мосс, одной из самых богатых моделей мира. Здесь Бэнкси соединяется с Энди Уорхолом. Мосс стала иконой и Бэнкси вводит ее в портрет-манифест: лицо пренебрежения обществом потребления, изображенное в виде иконы общества потребления.
Бэнкси рисует на парапетах и одновременно говорит: не портите, пожалуйста, общественное имущество, оно принадлежит всем; а с властью у него психоаналитический сеанс: «мания величия? следующий», но и сам, как целостная личность, получил бы в иной юстиции диагноз: «навязчивое состояние? Вам кажется, что вас преследуют? — маниакальная шизофрения».
Интересно, у самого художника есть ли чувство, что за ним подсматривает биограф?
Бэнкси не распыляется, работая пульверизатором, и говорит о самом сегодня важном:
Мои желания не подлежат суду, но главное, чтобы это были мои желания.
Бэнкси суммой своих работ смеется над массовостью.
