Три мифа о русской революции: элиты, агенты, масоны?

Рубрики : Общество, Последние статьи

Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.

Революция руками немецкой большевистской агентуры, переворот «сверху», сионо-большевистский заговор: перед столетней годовщиной события кандидат философских наук Марианна Марговская развенчивает мифы о революции 1917 года и попутно рассматривает, как «сильные мира сего» (и не очень) жонглируют этими конспирологическими мифологемами в своих целях.

В столетнюю годовщину революции 1917 года события тех судьбоносных дней обсуждаются повсюду: на выставках и конференциях, на интернет-площадках и на телевидении, в официальных СМИ и в социальных сетях. Однако при этом мы имеем весьма печальную статистику. В минувшем сентябре ВЦИОМ и Музей современной истории России представили официальные данные исследования, которое продемонстрировало уровень знания населения о нашей истории, в частности о событиях 1917 года. Причем, что важно, опрос велся не только среди молодежи, которую сейчас принято считать малограмотной. Респондентами выступили представители самых разных возрастных групп. Главной сенсацией стали результаты ответа на вопрос: кого в результате октябрьского переворота свергли большевики. Тот факт, что большевики свергли Временное Правительство Керенского, знало лишь 11 % опрошенных. Если разделить этот результат между возрастными группами, картина выглядит так: респонденты от 45 до 59 лет, давшие верный ответ, составили 19 %, среди респондентов старше 60-ти таких оказалось 14 %, а в группах 18-24 и 25-34 лет – 3 % и 1 % соответственно. При этом 65 % опрошенных выразили уверенность, что большевики свергли царя…

Не удивительно, что тотальная деградация образования и исторической памяти народа становится благодатной почвой для обширных манипуляций массовым сознанием, в том числе и в области популяризации различных конспирологических мифологем, представляющих русскую революцию в виде теории большого заговора. Разобрать все аспекты этих мифологем в рамках одной статьи не представляется возможным, по этой теме однозначно стоило бы написать не одну монографию, и спустя некоторое время, после преодоления определенных общественно-политических тенденций, учёные-историки наверняка этим займутся. Мы же со своей стороны лишь немного поразмышляем о трех мифах вокруг русской революции, которые на сегодняшний день являются основополагающими. И помогут нам в этом голоса тех, кого наши современники, увы, уже не помнят: члены Государственной Думы, белогвардейцы, монархисты, республиканцы, представители русской эмиграции – одним словом, свидетели и непосредственные участники тех событий. Обращаясь к первоисточникам, мы, конечно, не оставим без внимания и мнения историков нашего времени.

Миф первый: революция «сверху»

Июльская демонстрация в Петрограде, 1917 г. / Wikimedia Commons

Мнение о том, что организаторами революционных событий в России были оппозиционные политические элиты, на сегодняшний день является наиболее распространенным среди антисоветски настроенных социальных групп, воспринимающих революцию 1917 года как абсолютное зло. Причем гипотеза о революции «сверху» распространяется не только на уровне обывательских разговоров, но и тиражируется идеологически направленными историками и публицистами, становится модной в СМИ, пропагандируется некоторыми общественными мероприятиями. Например, этот миф активно защищает выставка «Россия – моя история» на ВДНХ, непосредственное участие в подготовке которой принимал Патриарший Совет по культуре, также в роли его ярого популяризатора выступает кандидат исторических наук, писатель и публицист П. В. Мультатули. Зачастую в материалах такого рода акцент делается на религиозном мистицизме, патетической риторике и домыслах, поскольку исторического материала, который мог бы служить подтверждением гипотезы о революции «сверху», крайне мало, а вот опровергающих ее исторических свидетельств, напротив, чрезвычайно много. Так, например, в своей статье «Февральский переворот 1917 года: причины и организаторы», не считая нужным подтверждать свои слова какими-либо реальными научными источниками и доказательствами, П. В. Мультатули утверждает:

«Несостоятельной представляется мысль о том, что февральский переворот стал следствием «стихийного выступления масс». Сегодня на примере целого ряда «бархатных», «цветных» и «цветочных» революций особенно становится понятно, что никакой государственный переворот, никакая революция не могут происходить стихийно, сами по себе. Революции побеждают не в результате «стихийного» бунта, а становятся результатом деятельности мощной организации, влиятельных сторонников и, главное, большого количества денег»[1].

При этом автор использует излюбленный сегодня популистский прием: ставит знак равенства между революцией 1917 года и современными «цветными революциями», в особенности с «Евромайданом» на Украине. И здесь мы видим подмену самого термина «революция»: в отличие от государственного переворота (который, собственно, и произошел на Украине), революция предполагает не просто смену властной верхушки, а принципиальное изменение общественно-политической формации, причем на формацию новую, прогрессивную. И в этом смысле куда уместнее сравнивать русскую социалистическую революцию с буржуазной Великой французской революцией, поскольку они не только сопоставимы по масштабам, но прежде всего являются переломным моментом в истории всего человечества, являясь флагманом нового цивилизационного этапа. Однако вернемся к аргументам П. В. Мультатули. По его мнению, революция была следствием внешних факторов в виде вражеских сил Запада (об этом чуть позже) и внутренних – политической оппозиции, генштаба, промышленников и революционного подполья, но только не воли восставшего народа, которому это, как он утверждает, не свойственно.

В марте 2017 года в статье, опубликованной «Моноклером», мы уже разбирали основные факторы, спровоцировавшие начало Февральской революции. В данной статье мы не будем подробно на этом останавливаться. Отметим лишь, что революционный дух русской культуры прослеживается во многих великих литературных произведениях, начиная от Радищева и заканчивая Чернышевским. «Товарищ верь…», – писал молодой Пушкин, в то время как восстание декабристов готовилось стать одним из главных символов эпохи, а после него другой русский гений Михаил Лермонтов изрек свое бессмертное: «Настанет год, России черный год,/ Когда царей корона упадет…». Федор Достоевский, обличивший народовольцев в романе «Бесы», в продолжении «Братьев Карамазовых» собирался сделать Алексея Карамазова революционером, поскольку, как и свойственно гению, точно угадывал дух времени. Базаров и Рудин у И. С. Тургенева, Марк Волохов у И. А. Гончарова – эти образы, равно как и «Колокол» А. И. Герцена, и размышления В. Г. Белинского, знаменуют всю предреволюционную эпоху, растянувшуюся более чем на столетие. Что уж говорить о сопровождавших практически всю историю России страшных крестьянских бунтах, о которых историк, профессор Оксфордского университета Г. М. Катков писал:

«Зачинщиками были люди, которые ради казацкой воли давно отказались от той малости, которую могло дать им государство. В XVII и XVIII веках они не раз бунтовали центральные области, склоняя сродные им социальные элементы разрушить существующий порядок. Их набеги превращались в серьезную угрозу, если водительство брали на себя такие одаренные и решительные люди, как Разин, Болотников или Пугачев. Успех любого из них несомненно мог превратить бунт в то, что достойно названия революции…»[2].

Говоря же о революции 1905 года, он пишет:

«В это время революционная интеллигенция впервые показала, что способна разжечь и направить народный гнев и агрессивность, а массы, со своей стороны, стали искать руководителей в среде революционной интеллигенции и усмотрели в революционной идеологии выражение своих собственных невыраженных социальных и экономических требований… Сплоченность двух элементов революционного движения сделала конечную цель социальной революции практически досягаемой»[3].

Здесь важно понимать, что отрицание конспирологической концепции революции «сверху» в виде единого заговора элит не означает, что заговорщиков не было. Напротив, к 1917 году, как хорошо известно, во множестве существовали различные тайные кружки и «масонские ложи», а в Государственной Думе заседали представители различных оппозиционных партий – таких как кадеты, октябристы, трудовики, социал-демократы… Существовало также недовольство среди промышленников и военного генералитета (наиболее яркая фигура – генерал Алексеев), действовавших сообща с главой Центрального военно-промышленного комитета, будущим военным и морским министром Временного Правительства А. И. Гучковым. Возмущение «распутинщиной» и некоторыми реформами, которые царь вынужден был принять после 1905 года, будоражили представителей высшей аристократии и членов царской семьи. Наконец, в реальном революционном подполье действовали эсеры, большевики, меньшевики и т.д. Однако главенствующую роль в революции сыграл именно отрицаемый конспирологами стихийный анархический «русский бунт, бессмысленный и беспощадный».

Чтобы убедиться в этом, достаточно открыть воспоминания тех, кого и конспирологи наших дней, и некоторые представители того времени называли главными виновниками революции. Так, например, княгиня О. В. Палей, супруга великого князя Павла Александровича, называла «одним из бунтовщиков, наиболее ответственных за несчастье России»[4], председателя IV Государственной Думы М. В. Родзянко. «Мысль о принудительном отречении царя упорно проводилась в Петрограде в конце 1916 и в начале 1917 года. Ко мне неоднократно и с разных сторон обращались представители высшего общества с заявлением, что Дума и ее председатель обязаны взять на себя эту ответственность перед страной и спасти армию и Россию… Многие при этом были совершенно искренне убеждены, что я подготовляю переворот и что мне в этом помогают многие гвардейские офицеры и английский посол Бьюкенен»[5], – с горькой иронией писал Родзянко впоследствии. При этом в своих воспоминаниях он подчеркивает:

«Народное правительство – Государственная Дума – основой своей работы положила убеждение в необходимости вести страну путем эволюции, но не революции, к развитию либеральных реформ. <…> Революция пришла снизу, помимо Думы. <…> Развитие революционного настроения среди пролетариата приняло такие формы, бороться с которыми уже не представлялось возможным, не имея поддержки в вооруженной силе»[6].

В числе заговорщиков также называют лидера партии кадетов П. Н. Милюкова. В отличие от Родзянко, Милюков, напротив, явно преувеличивает роль Государственной Думы во время Февральской революции и даже намекает на подчиненное положение Совета Рабочих и Солдатских Депутатов, хотя по факту это были две противоборствующие структуры. Однако и он признает:

«Впечатление, что страна живет на вулкане, было у всех… В обществе широко распространилось убеждение, что следующим шагом, который предстоит в ближайшем будущем, будет переворот при содействии офицеров и войска. <…> Однако перевороту не суждено было совершиться так, как он ожидался довольно широкими кругами. Раньше, чем осуществился план кружка, <…> переворот произошел не сверху, а снизу, не планомерно, а стихийно»[7].

В свою очередь, Катков отмечал, что именно Милюков был главной силой, сдерживавшей революционные тенденции среди либералов[8]. Наконец, главный заговорщик А. И. Гучков никогда не скрывал своих посещений революционных кружков, которые, правда, не шли дальше идеи дворцового переворота и тем более не предпринимали каких-то конкретных действий. «Сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но так мало для реального осуществления планов»[9], – напишет Гучков впоследствии. Приведем также свидетельство посещавшего подобные собрания члена IV Государственной Думы князя С. П. Мансырева:

«Я решил попытаться действовать среди прогрессистов… Отметив, что все мы должны считаться с возможностью и даже неизбежностью революции в близком будущем, я указывал на настоятельную необходимость теперь же принять все меры к тому, чтобы эта революция оставалась только политическою, без всякого уклона в сторону социального переустройства»[10].

А вот что пишет о «грязных заговорщиках» доктор исторических наук, профессор А. В. Шубин:

«[Они] не нашли реальных инструментов для совершения верхушечного переворота – то есть переворота без революции снизу. Одно дело – хотеть, другое – мочь. Нужно различать заговоры и разговоры»[11].

Нежелание, а, главное, неумение организовать те самые социальные переустройства, которых требовала начавшаяся революция, и сделало Временное Правительство фактически недееспособным, определив тем самым последовавшие октябрьские события. Воспоминания всех членов Государственной Думы, независимо от их взглядов, пронизаны тоской и растерянностью перед могучей анархической стихией, которая бушевала в Петрограде в последние дни февраля 1917 года.

«Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылышком власти хвалить ее или порицать… Мы способны были в крайнем случае безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи… Под условием, чтобы императорский караул охранял нас»[12], – пишет националист-монархист В. В. Шульгин, принимавший отречение из рук Николя II и впоследствии ставший одним из идеологов Белого движения.

В отличие от того же Милюкова, Керенского, Гучкова, Шульгин прямо и откровенно говорит, что «чувствовал острую ненависть к революции с первого же дня ее появления», но признавался при этом, что на момент Петроградского восстания «во всем этом огромном городе нельзя было найти несколько сотен людей, которые бы сочувствовали власти»[13]. Шульгин также говорит о склонении императора к отречению как о тщетной попытке политических элит сохранить монархию. Представляя восставших темной, жестокой, бездумной массой, Шульгин пишет, что уничтожение пятидесяти тысяч «февралистов» было бы недорогой ценой за «спасение России». «Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлоги вырвавшегося на свободу страшного зверя»[14]. В 1936 году, уже будучи в эмиграции, Шульгин развил свою мысль про «пулеметы», написав книгу «Пояс Ориона», в которой обосновывал необходимость союза освобождённой от большевиков России с гитлеровской Германией и Японией, причём освободить Россию должна была Германия, исполняя своё историческое движение на восток — «Дранг нах Остен». Труд этот не сохранился, что, по всей видимости, спасло Шульгину жизнь, когда он оказался в сталинском лагере.

Как видим, все как один «заговорщики» признают, что революция пришла снизу и явилась для них неожиданностью. Кроме того, события и свидетельства тех лет с очевидностью обнаруживают полную недееспособность Временного Правительства. Так о его председателе А. Ф. Керенском мемуаристы в один голос вспоминают как о человеке незначительном и тщеславном. «Актер до мозга костей», – такое определение встречается чаще всего. Пламенный оратор, упивавшийся своей случайной властью, Керенский категорически не умел пользоваться возложенными на него полномочиями.

«Я много читал раньше о том восторженном настроении, которое якобы царило в Петрограде, но не нашел его нигде. Министры и правители, с бледными лицами, вялыми движениями, измученные бессонными ночами и бесконечными речами в заседаниях, советах, комитетах, делегациях <…>  и никакой практической работы: министры по существу не имели ни времени, ни возможности хоть несколько сосредоточиться и заняться текущими делами своих ведомств; и заведенная бюрократическая машина, скрипя и хромая, продолжала кое-как работать старыми частями и с новым приводом», – вспоминает А. И. Деникин[15].

И комиссар Временного Правительства В. Б. Станкевич лишь подтверждает это суждение:

«[Таврический дворец] только сам считал себя руководителем восстания. На самом же деле восстание совершилось стихийно, на улицах. <…> Чувствовалось, что масса ушла не только от среднего общественного мнения, от кругов, которые в свою пользу оспаривали власть у старого правительства, но что она вообще никем не руководится, что она живет своими законами и ощущениями, которые не укладываются ни в одну идеологию, ни в одну организацию, <…> так как это по природе своей – анархическая стихия. Ведь не только офицеры прибежали через пять минут после того, как солдаты вышли на улицу, но лишь через пять минут прибежали и деятели прогрессивного блока, и меньшевики, и большевики»[16].

Для того чтобы представить, какой хаос творился в стране с февраля по октябрь 1917 года, достаточно вспомнить трагикомическую историю с таинственным появлением «Приказа №1», наделявшего солдат такими правами и полномочиями, которые, по мнению офицерского состава, были несовместимы с военной дисциплиной и дальнейшим ведением войны. Члены Государственной Думы категорически отрицали свою причастность к подписанию этого приказа, полностью возлагая вину на Совет Рабочих и Солдатских Депутатов, Н. С. Чхеидзе и прочие столпы Совета также отрицали свою причастность к приказу, а офицеры винили и тех, и других, называя при этом членов Совета не иначе, как «собачьими депутатами» и не желая идти с ними ни на какое, даже взаимовыгодное сотрудничество.

Также, например, министр продовольствия Временного Правительства А. В. Пешехонов отмечал в качестве чудовищного провала системы государственного управления отсутствие какой-либо связи между высшими и низшими органами власти, в результате чего центральная власть оставалась без опоры, а местные власти оказывались неспособны противостоять самоуправству толпы[17]. Это было тем более трагично, что именно создание советов как органов местного самоуправления еще со времен революции 1905 года была главной идеей народных масс, за которую они отчаянно сражались и во время Гражданской войны.

Миф второй: революция руками немецкой большевистской агентуры

Ленин, Туре Нерман и Карл Линдхаген. Стокгольм, 1917 г.

Этот миф, который идет рука об руку с утверждением, что на момент революции мы были уже «одной ногой в Берлине», основывается на трех китах: 1. победа Антанты в Первой мировой; 2. изначально «пораженческая» позиция Ленина; 3. его пребывание заграницей во время войны.

Тенденция представлять Первую мировую войну как победоносную, но с «сорванным триумфом», сейчас активно поддерживается даже некоторыми профессионалами. Однако историки, которые продолжают крайне скептически относиться к такому модному переосмыслению, объясняют его «послезнанием» того, что победа оказалась на стороне союзников, тогда как на момент революции 1917 года к тому не было никаких реальных предпосылок. Литературы, подтверждающей эту позицию, чрезвычайно много, вспомним хотя бы знаменитые «Августовские пушки» Барбары Такман. Однако мы ограничимся лишь воспоминаниями некоторых из тех, кто и после Февральской революции выступал за «войну до победного конца».

М. В. Родзянко отмечал, что в начале войны «подъем национального чувства» был чрезвычайно велик: к мобилизации явилось 96 % всех призываемых. Однако уже в 1915-16 годах – 2 миллиона человек оказались в плену, 1,5 миллиона дезертировали, а 15 % армии погибло. Родзянко пишет, что уже в ноябре 1914 года его вызвал в ставку верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич: «Я в безвыходном положении, – армия без сапог, помогите!». И хотя проблема, на первый взгляд, казалась незначительной, ее решение очень затруднялось страхом огласки.

«К весне 1915 года снарядов оказалось минимальное количество, и армия буквально голодала в этом отношении. Армия тогда сражалась почти голыми руками. При поездке моей в Галицию на фронт весной 1915 года я был свидетелем, как иногда отбивались неприятельские атаки камнями, и даже было предположение вооружить войска топорами на длинных древках».

Также в качестве примера полной бесхозяйственности правительства Родзянко приводит падеж реквизированного у населения скота в результате нарушений необходимого снабжения и расстройства транспорта: «Гибель скота от голода, болезни и недостаточного ветеринарно-гигиенического надзора исчислялась тысячами голов и нанесла населению неисчислимые убытки»[18]. Наконец, он заключает:

«Я утверждаю, что при совокупности этих причин, если бы и не было революции, война была бы проиграна и был бы, по всей вероятности, заключен сепаратный мир <…> еще более позорный, ибо результатом его являлось бы экономическое владычество Германии над Россией»[19].

О деморализации армии к 1916 году свидетельствует и Монсырев:

«…Поражал явный упадок национального чувства. Уже взгляд на наших врагов был совсем иной, чем приблизительно год тому назад; уже без негодования начинали говорить даже об отдельных случаях братания на фронте, уже явно чувствовалась усталость от войны и растущее равнодушие к успехам или неуспехам нашей армии»[20].

А генерал-майор Русской императорской армии, монархист П. Н. Краснов вспоминал о военном периоде уже после Февральской революции:

«Мы знали, что на юге было наступление, руководимое Корниловым и Керенским и закончившееся позорным бегством наших, но, тем не менее, когда на маневрах я обучал резать проволоку, метать ручные гранаты, <…> я слышал разговоры, что “нам этого делать не придется. Война кончена!”»[21].

Воспоминания Краснова и других белогвардейцев содержат описания чудовищных расправ солдат над офицерами, что ярко свидетельствует о «любви» и «взаимопонимании». Важно отметить, что после Февральской революции упорное желание Временного Правительства непременно продолжать войну привело к очень печальным последствиям. Так, например, если в июле 1914 года государственный долг России составлял 8,76 миллиарда рублей, то к июлю 1917-го эта цифра достигла уже 33,58 миллиарда рублей и впоследствии стремительно возрастала[22]. Дезертирство с февраля по август 1917 года только по официальным данным составило около 120 тысяч человек[23]. Военный историк Б. В. Юлин в одной из своих видеолекций приводит яркую иллюстрацию: в марте 1917 года во время наступления немцев с целью уничтожить плацдарм на реке Стоход из 17 тысяч русских солдат убитыми и ранеными корпус потерял 996 человек, а 10 376 – пропало без вести. Таким образом, совершенно справедливым представляется суждение председателя Государственной Думы С. И. Шидловского:

«Никакой другой лозунг не сыграл в руках большевиков такой роли, как немедленное прекращение войны»[24].

Опровергнув первый тезис об «отнятой победе», перейдем непосредственно к Владимиру Ленину. Действительно, с началом войны все революционное подполье разделилось на «оборонцев», выступавших за нее, и «пораженцев», выступавших против. Ленин с начала и до конца был против, воспринимая войну как империалистическую. В январе 1917 года он выдвигает лозунг: «превратить империалистическую войну в гражданскую»  и повернуть штыки против собственных правительств[25]. Однако, вопреки советскому мифу о том, что большевики были чуть ли не главными организаторами Февральской революции, очевидно, что Ленин о предстоящих февральских событиях ничего не знал. 22 января 1917 года, в годовщину Кровавого воскресения, Ленин выступает перед швейцарской рабочей молодежью с «Докладом о революции 1905 года», из которого ясно, что его чаяния в тот момент были устремлены скорее к европейской пролетарской революции:

«Подобно тому, как в России в 1905 году под руководством пролетариата началось народное восстание <…>, так ближайшие годы как раз в связи с этой хищнической войной приведут в Европе к народным восстаниям под руководством пролетариата против власти финансового капитала, против крупных банков, против капиталистов, и эти потрясения не могут закончиться иначе, как только экспроприацией буржуазии, победой социализма. Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодежь, которая работает так прекрасно в социалистическом движении Швейцарии и всего мира, что она будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции»[26].

Кроме того, как свидетельствует Г. М. Катков, деятельность небольших групп большевиков и других революционных «пораженцев» среди рабочих масс в России была малоэффективна. Вследствие арестов и высылок Ленину для пропаганды критически не хватало людей, а за теми, кто остались, неусыпно следила полиция. Таким образом, они просто вынуждены были соблюдать осторожность и занимать выжидательную позицию до начала демобилизации. Что же касается нахождения Ленина заграницей, то даже защищающий «немецкую» гипотезу Катков, которого уж никак нельзя заподозрить в симпатии к большевикам, вынужден признать:

«Бедность Ленина во время его пребывания в Швейцарии не подлежит сомнению, как в отношении его личных средств, так и в отношении финансирования его публикаций»[27].

Точно так же Катков признает, что слухи о тесных контактах Ленина с немецкими агентами не имеют веских доказательств, ограничиваясь некими «косвенными уликами». Как видим, с момента публикации книги Каткова прошло полвека, а никаких документов о сотрудничестве Ленина с немецкой разведкой (равно как с английской, американской и любой другой) нет и в помине, хотя и во время Великой Отечественной, и во время Холодной войны, и после развала Советского Союза такого рода разоблачение стало бы непобиваемым идеологическим козырем в руках противника.

Также нельзя упускать из виду, что миф о «немецкой руке» появился задолго до большевиков и революции. Немецкой шпионкой в народных массах считали саму императрицу Александру Федоровну и про близкого к ней министра внутренних дел А. Д. Протопопова говорили, что он «вошел в соприкосновение с немцами». Рабочие беспорядки в обеих столицах и других городах принимали антинемецкий шовинистический характер. После Февральской революции Родзянко подозревал «немецкий след» в вышеупомянутом «Приказе №1». Наконец, уже во время Гражданской войны против большевиков была опубликована подборка так называемых «Документов Сиссона», которые якобы свидетельствовали об их связи с немецкой агентурой, но оказались явной фальшивкой. Куда правдоподобнее деморализация армии объясняется тяжелейшим финансовым кризисом, жестким дефицитом, военными неудачами и провалом государственной военной пропаганды, изначально объявившей войну «второй отечественной», а потом сделавшей акцент на захвате Константинополя и проливов Босфор и Дарданеллы, что было простому народу совершенно чуждо.

Конечно, реальные немецкие агенты, такие как, например, И. Л. Гельфанд, пытались вести пропаганду среди русских рабочих, однако на поверку версия об их решающей роли не выдерживает никакой критики.

«Известно, что народные выступления в Петрограде были стихийными. Партии не направляли события, в них все участвовали на свой страх и риск. Каткову непонятно, как такое может быть, и он делает вывод: «вмешательство немецкой агентуры дает объяснение этому поразительному успеху “революции без революционеров”». <…> Получается, что немецкие агенты пользовались огромным авторитетом на предприятиях. <…> Прекрасно умели… поднимать народ на восстание, зато потом как-то вдруг исчезли, вернув лидерство революционерам»[28], – аргументирует несостоятельность версии профессор Шубин.

Кроме того, хронология событий наглядно демонстрирует, что немецкая сторона металась из стороны в сторону, пытаясь то устроить в России революцию, то заключить сепаратный мир, и ни то, ни другое не увенчалось успехом. Если даже предположить, что они делали некоторые денежные вливания, то напомним: после революции такое же финансирование осуществлялось сотрудниками Американского Красного Креста Раймондом Робинсом и Уильямом Томпсоном в отношении правительства Керенского и белого атамана А. М. Каледина[29], а агенту британской разведки, писателю Сомерсету Моэму было поручено финансирование меньшевиков[30]. Эти факты свидетельствуют, что для иностранных разведок революция в России была совершенной неожиданностью, и, действуя по ситуации, они пытались извлечь из нее хоть какую-то пользу для себя.

Таким образом, конспирологам остается лишь обвинять Ленина в «нацпредательстве» за то, что он был изначально «против «защиты отечества» в такой войне»[31]. Однако при этом они не спешат осуждать противников большевиков в Гражданской войне, мечтавших о вторжении иностранных интервентов. Об этом в «Окаянных днях» красноречиво писал И. А. Бунин:

«В газетах – о начавшемся наступлении немцев. Все говорят: «Ах, если бы!»<…> Вчера были у Б. Собралось порядочно народу – и все в один голос: немцы, слава Богу, продвигаются, взяли Смоленск и Бологое. <…>  После вчерашних вечерних известий, что Петербург уже взят немцами, газеты очень разочаровали. Все те же призывы «встать, как один, на борьбу с немецкими белогвардейцами»»[32].

Невольно вспоминаются слова другого известного писателя Ивана Шмелева:

«Я так озарен событием 22.VI, великим подвигом Рыцаря, поднявшего меч на Дьявола. Верю крепко, что крепкие узы братства отныне свяжут оба великих народа. Великие страдания очищают и возносят. Господи, как бьется сердце мое, радостью несказанной»[33]. Так в письме к Ольге Бедиус-Субботиной от 30 июня 1941 года Шмелев отреагировал на вторжение Гитлера в СССР.

Миф третий. Сионо-большевистский заговор на погибель Государства российского

Снимок фрагмента статьи У. Черчилля «Сионизм против большевизма» (1920 г.)

В июле этого года мне на электронную почту пришло письмо от имени Союза «Христианское Возрождение» за подписью его руководителя Владимира Осипова. Среди прочего, в нем говорилось, что организация провела молитвенное стояние, «посвященное 99-й годовщине ритуального убийства русского Императора», членов его семьи и слуг, «тоже не угодивших сионо-большевизму».

«На южной стене ипатьевского подвала изуверы начертали зловещую надпись, сочиненную, возможно, соучастником или руководителем “операции” американским банкиром-талмудистом Яковом Шиффом: “Здесь, по приказу тайных сил, Царь был принесен в жертву для разрушения Государства. О сем извещаются все народы”. Клан Шиффа, Ленина, Свердлова, Юровского, Войкова надеялся, что ритуальным убийством русского Царя и Его Семьи они убьют Русское Государство…».

Как сообщают СМИ, аналогичные сентенции высказывались также депутатом Государственной Думы Натальей Владимировной Поклонской[34].

Миф о «сионо-большевиках» и жидомасонском заговоре активно продвигается в массы и представляется самым деструктивным и опасным из всех. Он не только искажает историю, дискредитирует весь советский период и раскалывает общество (с этими функциями успешно справляются и первые два), но он вдобавок разжигает ксенофобию и ненависть на религиозной почве, что для такой многонациональной и многоконфессиональной страны, как Россия, смерти подобно.

Итак, чтобы разобраться в его происхождении, обратимся к 12 марта 1911 года. Обнаружено обескровленное тело 12-летнего Андрея Ющинского, покрытое 47 ножевыми ранами. В содеянном обвиняют еврея Менахема Менделя Бейлиса, классифицируя убийство как ритуальное. Инициаторами обвинения выступают активисты-черносотенцы и крайне правое чиновничество. Обвинение евреев в употреблении крови христианских детей в ритуальных целях (так называемый «кровавый навет») не было чем-то новым в российском судопроизводстве. В XIX веке был целый ряд подобных дел, однако все обвиняемые оказались невиновны. Не стал исключением и Бейлис, который был оправдан – убийство оказалось бытовое. Однако дело получило огромный общественный резонанс и с легкой руки черносотенной пропаганды накалило антисемитские настроения до предела. Логика черносотенцев и ультраправых была проста: раз империя в тяжелейшем кризисе, надо найти «козла отпущения». Евреи подходили на эту роль идеально: еврейские погромы регулярно совершались в Российской империи в XIX – начале XX веков, унося десятки и сотни невинных жизней. Уже после революции, в период Гражданской войны погромы приняли поистине чудовищные масштабы. По разным данным, с 1918 по 1920 годы только на Украине произошло до 1500 погромов, в результате которых до 200 тысяч евреев погибло, столько же были искалечены, тысячи женщин изнасилованы[35].

Черносотенные настроения продолжали жить и в кругах русской белой эмиграции. Наиболее яркой фигурой, пожалуй, является Борис Бразоль – писатель, общественный деятель, глава Общества имени А. С. Пушкина в Америке и яростный антисемит, впоследствии сотрудничавший с Гитлером. Именно он выступил ревностным популяризатором мифа о «сионо-большевизме». В 1918 году он делает доклад «Большевизм и иудаизм»[36], утверждая, что решение о свержении царского правительства якобы было принято 14 февраля 1916 года в еврейском квартале Нью-Йорка группой евреев-революционеров под предводительством банкира Джейкоба Шиффа. Основой доклада стали фальшивые документы – прежде всего, подложные «Протоколы сионских мудрецов», в которых говорилось о мифическом заговоре жидомасонов против христианского мира. Эта фальшивка служила идеологической основой для русских антисемитов начала XX века. На самом деле Джейкоб Шифф, американец еврейского происхождения, действительно крайне негативно относился к Российской империи за ее антисемитскую политику и вслух мечтал о русской революции. Однако никаких подлинных документов, которые бы подтверждали финансирование им революции в России, обнаружено не было. Кроме того, Шифф симпатизировал Временному Правительству, считая, что оно сможет решить существующие проблемы.

Однако миф о сионо-большевистском заговоре оказался стойким и обрел второе дыхание в постсоветское время, когда всплыла фамилия деда Ленина, Александра Дмитриевича Бланка. Это дало повод объявить Ленина евреем и обвинить в намерении разрушить христианскую Российскую империю. То, что Ленин – в крайнем случае, еврей на четверть, конспирологов не смущает, ведь это вполне в духе ксенофобских настроений: недостаточно половины родословной, чтобы быть русским, зато, чтобы считаться евреем, хватит и капли еврейской крови.

Эту «замечательную» картину портит одно: дед Ленина, военный врач, занимавший ответственные посты, закончил карьеру статским советником и был пожалован во дворянство, что для еврея в России был случай исключительный. Как же это стало возможно? Выясняется, что еще прадед Ленина, Моше Ицкович Бланк, принял христианство под именем Дмитрия и в письме к императору Николаю I сам предлагал запретить евреям носить национальную одежду и обязать их молиться в синагогах за царскую семью, что и было сделано впоследствии. Его сын Александр, дед Ленина, вместе с братом также добровольно приняли крещение. Это доказывает, что никакой иудейской традиции в семье Ленина быть не могло. Кроме того, о возможном еврейском происхождении деда сам Ленин, по всей видимости, ничего не знал. Его сестра Анна Ильинична Ульянова писала Иосифу Сталину в 1930-х годах:

«Факт нашего происхождения, предполагавшийся мною и раньше, не был известен при его [Ленина] жизни… Я не знаю, какие могут быть у нас, коммунистов, мотивы для замолчания этого факта»[37].

Обнаружение останков царской семьи, подлинность которых окончательно установила повторная экспертиза в 2015 году, лишний раз доказала и абсурдность сплетен об отрезанных головах, которые распускали сторонники версии «ритуального» убийства. Появление же данной версии подхлестнуло одно загадочное обстоятельство.

«В Екатеринбургском доме, в комнате, где была убита царская семья, найдут несколько черточек на стене, которые объявят кабалистическими знаками. Будет множество изысканий, написана даже научная брошюра»[38], – пишет Э. С. Радзинский.

Под научной брошюрой, по всей видимости, имеется в виду книга Роберта Вильтона «Последние дни Романовых», изданная в Англии в 1920 году, а также сопутствовавшее ей исследование Энеля (русского эмигранта Михаила Скарятина), целью которых была «расшифровка» таинственного «послания». Что это были за знаки, кем, когда и для чего они были сделаны, неизвестно. Учитывая, что сам Ипатьев был инженером, эти пометки вполне могли остаться еще от него. Во всяком случае, исследования Вильтона и Энеля никогда не воспринимались всерьез кем-либо из специалистов по древним языкам или еврейской религиозной жизни.

Итак, все факты говорят в пользу того, что миф о «ритуальном убийстве царской семьи «сионо-большевиками» – наследие черносотенцев и все того же злополучного «Протокола сионских мудрецов». Он не имеет никаких научных подтверждений и противоречит элементарной логике. Очевидно, что убийство Романовых было чисто политическим. Более того – до сих пор не доказано, что решение Уралсовета о расстреле царской семьи было согласовано с Москвой.

Подводя итоги

История – это прежде всего наука, и, как любая наука, она требует точности. Альтернативные версии, не основанные на конкретных исторических документах и верифицируемых доказательствах, – не более чем домыслы, внедрение которых в массовое сознание не несет с собой ничего, кроме вреда. Как бы мы сегодня ни оценивали те или иные исторические события и их последствия, задача настоящего исследователя – донести до людей события такими, какими они были в действительности, согласно имеющимся доказательствам, а не подделывать их в угоду изменчивой идеологической линии в расчете на неосведомленность населения.

Необходимо признать, что русская революция не была результатом большого заговора – ни политических элит, ни немцев, ни англичан, ни евреев, ни масонов. Она стала неизбежным следствием грандиозного социального взрыва, вызванного тяжелейшим кризисом всей системы государственного управления. Принципиальное отличие Октябрьской революции от Февральской заключается в том, что только на этой революционной стадии на смену анархическому хаосу приходит более или менее четкий план дальнейшего развития страны с учетом первостепенных нужд. Однако события февраля и октября 1917 года невозможно рассматривать как обособленные явления, их следует воспринимать как единую русскую революцию, которая стала волеизъявлением народа. Только признав это, мы сможем адекватно воспринимать наше трагическое прошлое и строить будущее так, чтобы грядущие поколения смогли нами гордиться.

Обложка: Wikimedia Commons.

Похожие статьи

"Помнить лучше, чем не помнить": зачем нам знать о травматичном прошлом нашей семьи

«Запрещено запрещать»: как «крах великих нарративов» прошлого в мае 1968 года привел к закату классического университета

«Без границ»: Ай Вэйвэй о существовании между мирами и исчезающей человечности

Гиперсемиотизация и апофения: что общего у психоза и моральной паники