Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Обострившийся в последние годы интерес к истории стал уже общим местом. Но интерес ли это к истории как науке или это всего лишь интерес к прошлому? Как оживление истории помогает людям формировать свою идентичность? И почему сейчас, когда весь мир смотрит в будущее, Россия упорно оглядывается назад? Об этом и многом другом рассказывает историк Виктор Пепелов.
Наверное, в России нет ни одной науки, вызывающей столько интереса, как история. И одновременно нет науки настолько игнорируемой. Убедиться в этом парадоксе просто.
Начну, пожалуй, с жизненного опыта. Посторонние люди, узнав, что я историк, нередко либо спрашивают о каком-то спорном историческом вопросе, либо (бывает и такое) начинают утверждать, что история — ложь или вовсе не является наукой. Далеко не каждая профессия вызывает такое неоднозначное внимание.
Это можно было бы списать на субъективное мнение, но то, что спрос на историю у населения есть, — факт. Люди на российском телевидении, если не считать криков и размахивания руками, чаще всего в спорах прибегают к историческим аргументам. Немало посвященных истории объединений находится в социальных сетях. Это как крупные группы, так и небольшие, локальные сообщества, в которых годами ведутся споры вокруг какой-либо темы. Наконец, истории посвящено немало научно-популярных сайтов, среди которых есть, наверное, и самый крупный и оригинальный научно-популярный проект — «1917. Свободная история». Существование такого проекта является лучшим подтверждением тезиса о популярности истории.
«Если посмотреть на то, о чем сейчас говорят в Западной Европе и в Новом свете — в Канаде и США — то все, действительно, о будущем: об экологии, экономике, технологиях. Все смотрят туда. А в России очень много исторических проектов. Дело в том, что история XX века у нас не слишком хорошо переварена, люди с ней плохо знакомы»[1] — заявляет один из его создателей, Карен Шаинян.
И одновременно можно констатировать, что интереса к истории нет. К примеру, жители большого количества городов, кроме Москвы и Петербурга, не интересуются их прошлым. Краеведение во многом занимается пересказываем тех или иных мифов многолетней давности. Наверное, это тоже выглядит субъективным мнением, но подтверждением его служит то, что за пределами Москвы и Петербурга нет объединений по сохранению исторического наследия, а если и есть, то их деятельность не вызывает отклик в обществе.
Так популярна ли у нас история или нет? Или популярно что-то другое?
Прежде чем ответить на этот вопрос, стоит выяснить, является ли история наукой. Несмотря на мнение некоторых «технарей» (которые зачастую оказываются не технарями, а продавцами телефонов с заочным экономическим образованием), уверенных в обратном, история — это всё же наука. Но наука гуманитарная.
Становление гуманитарных наук происходило позже естественных и позже абстрактных. Большое влияние на становление гуманитарных наук оказали, с одной стороны, позитивисты с их строгим эмпиризмом, с другой, — такие философы, как В. Дильтей, В. Виндельбанд и Г. Рикерт. По мнению Дильтея, «науки о духе», к которым относится и история, резко противостоят «наукам о природе». Если науки о природе объясняют окружающий нас мир, устанавливая причинно-следственные связи и давая возможность для обобщения, то в случае с «науками о духе» мы имеем дело с неповторимыми феноменами и их интерпретацией.
Впрочем, вопрос о том, есть ли у истории какие-либо законы или каждое явление уникально и неповторимо, остается открытым, что, тем не менее, не помешало истории стать полноценной наукой со своей методологией, набором исторических дисциплин, понятийным аппаратом и научным сообществом.
История стала такой не в одночасье. Долгое время, даже обладая своими институтами, она была либо нарративом, либо историописанием. Нарратив — это изложение взаимосвязанных событий. Грубо говоря, это история в ее обычном, бытовом значение: «Привет, чувак, вчера такая история случилась». Историописание — это уже попытка написать историю, обычно на основание нескольких нарративов, но без научной критики источников. Сюда относится античная историография, весьма достойные труды Нового времени, из отечественных источников — Карамзин. Некоторые труды подобного рода весьма неплохи, но в них отсутствует научная критика источника и, следовательно, чисто историческими трудами считать их нельзя.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: «Зима близко»: Россия как цивилизация выживания
Без источника истории нет. Историческая наука в первую очередь — это изучение источника (научная критика источника). В таком виде она сформировалась в первой половине XIX в. и функционирует по сей день. Один из первых «современных» историков Леопольд Ранке писал по этому поводу:
«История возложила на себя задачу судить о прошлом, давать уроки настоящему на благо грядущих веков. На эти высокие цели данная работа не претендует. Её задача — лишь показать, как все происходило на самом деле («wie es eigentlich gewesen«)»
Единственное дополнение в историческую науку внесли представители школы «Анналов» — теперь историка интересовал не только источник, но и человек в истории. Иными словами, главной задачей истории стало воссоздании всего образа общества в прошлом. История становилась тотальной, всеобъемлющей, а историк шел не от источника к получению научного знания, но начинал с постановки проблемы, а после уже шел к источнику.
Таким образом, историю можно считать наукой в полном смысле этого слова. И среди прочих гуманитарных наук она точно самая популярная (за исключением, пожалуй, психологии, находящийся на стыке собственно естественнонаучного знания и гуманитарного).
Но интерес ли это к истории как к науке? Или это интерес к прошлому? Когда любитель интересуется физикой или астрономией, то ученый для него становится проводником, чья ценность так же важна, как и те картины, что открывает нам вселенная. Но в случае истории человеку хочется войти в прошлое одному. Историк здесь имеет вес, он привлекает внимание, но его воспринимают как человека, который просто знает чуть больше, но далеко не как авторитетного специалиста.
До возникновения научной картины мира человек заменял ее мифологическими представлениями. Но что заменяло историю?
В традиционном обществе передача сведений о прошлом происходит через то, что французский ученый Пьер Нора (кстати, представитель школы «Анналов») назвал «памятью» в противовес «истории»:
«Память, история. Мы отдаем себе отчет в том, что всё противопоставляет друг другу эти понятия, далекие от того, чтобы быть синонимами. Память — это жизнь, носителями которой всегда выступают живые социальные группы, и в этом смысле она находится в процессе постоянной эволюции, она открыта диалектике запоминания и амнезии, не отдает себе отчета в своих последовательных деформациях, подвластна всем использованиям и манипуляциям, способна на длительные скрытые периоды и внезапные оживления. История — это всегда проблематичная и неполная реконструкция того, чего больше нет. Память — это всегда актуальный феномен, переживаемая связь с вечным настоящим. История же — это репрезентация прошлого. Память в силу своей чувственной и магической природы уживается только с теми деталями, которые ей удобны»[2].
Иными словами, если одна ваша бабушка начинает говорить, что в СССР было хорошо и был порядок — это память. При этом вторая бабушка может сказать, что в СССР был бытовой ад, многочасовые очереди, хамство, невозможность заниматься творчеством или просто высказывать свое мнение. И это тоже будет памятью. И это еще память короткая — в древности люди создавали целые эпосы, передававшиеся из поколения в поколение на протяжении сотен и даже тысяч лет, в то время как в обществе уже была письменность и литературная традиция. Но вот общество, по мнению Пьера Нора, современное общество постепенно этой «памяти» лишается.
Точнее память трансформируется в память историческую: растут архивы, научный прогресс дает возможность фиксировать любые события – через фото и видео.
«По мере исчезновения традиционной памяти мы ощущаем потребность хранить с религиозной ревностью останки, свидетельства, документы, образы, речи, видимые знаки того, что было, как если бы это все более и более всеобъемлющее досье могло стать доказательством неизвестно чего на неизвестно каком суде истории. Сакральное инвестирует себя в след, который является его отрицанием»
Рассмотрим для примера сообщества в социальных сетях. Какие из них популярны? Если не брать наиболее крупные типа History Porn или «История Человечества», которые уже отошли от самой истории, то самыми успешными пабликами становятся те, где пользователи сами делятся контентом и обсуждают его. Таким типичным сообществом является «Она развалилась»[3], посвященное истории 90-ых. Фото, воспоминания, кадры из телевизора, музыка – человек. А вот группа с незатейливым названием «Память»[4] и вовсе является подтверждением цитаты об останках. Оно просто выставляет фотографии из прошлого, как правило, советского или постсоветского периода, зачастую без каких-либо комментариев.
Одновременно же история становится прерывистой:
«Память неотвратимо схвачена историей. Больше нет человека-памяти, но в самой его личности — место памяти <…> На самом деле они являются местами в трех смыслах слова — материальном, символическом и функциональном, — но в очень разной степени. Даже место, внешне совершенно материальное, как, например, архивное хранилище, не является местом памяти, если воображение не наделит его символической аурой. Даже чисто функциональное место — такое, как школьный учебник, завещание или ассоциация ветеранов, — становится членом этой категории только на основании того, что оно является объектом ритуала. Минута молчания, кажущаяся крайним примером символического значения, есть как бы материальное разделение временного единства, и она же периодически служит концентрированным призывом воспоминания»[5].
Местом памяти может быть что угодно — географическая локация, физические объекты, события, литературные произведения и т.д.
Итак, следовательно, для историка взгляд в прошлое — это либо проблема («Хмммм, а почему варяги приплыли на Русь?») или источник («Хммммм, а что нам расскажет этот странный шлем. Неужто какой-то варяг стянул его с византийца и унес в могилу, вот в этом кургане»), то для человека история — это фрагмент, остаток («А здесь, дети, некогда были варяги. Суровые такие воины. Хоронили своих людей в курганах»).
Итак, для простого человека история выражается в местах памяти, за исключением небольшого объема информации, полученного от родителей и бабушек-дедушек. Эта теория хороша, но не отвечает на некоторые вопросы.
У нас обращение к истории зачастую происходит не в виде обращения к некоему месту, но некий спор. Так, пресловутый «норманнский вопрос» тревожит людей, далеких от истории, уже не одну сотню лет. И даже когда все источники изучены, а концепции разработаны, находятся любители, которые снимают фильм и заявляют устаревшую даже по меркам XX в. мысль: «Рюрик не был скандинавом. Он-то из наших!» Так почему же история для нас — это спор?
Вышеупомянутый Пьер Нора писал, что «переход от памяти к истории заставил каждую социальную группу дать новое определение своей идентичности через оживление ее собственной истории»[6]. Однако на наших улицах нет викингов. Как и нет объяснения, почему интерес к локальным местам памяти меньше, чем к общенациональным?
Или почему революция 1917 г. притягивает внимание, а Августовский путч 1991 г. или расстрел парламента в 1993 г. нет? Почему столько людей готовы броситься в псевдонаучную теорию и спорить до хрипоты, что ига не было? Есть ли у истории функции пропаганды? Что мы изучаем в школе?
И, наконец, даже если для обычного человека история — это место памяти, то почему он обращается в прошлое вновь и вновь, что он от него хочет?
Об этом речь пойдет в следующей части.
Ссылки на источники
[1] http://style.rbc.ru/view/events/582af64d9a79472f266b7450
[2] http://ec-dejavu.ru/m-2/Memory-Nora.html
[3] https://vk.com/ussrchaosss
[4] https://vk.com/pamiattt
[5] http://ec-dejavu.ru/m-2/Memory-Nora.html
[6] Там же
Обложка: © Pexels.