Сначала было «НЕТ!»: гендерное равенство и проблема происхождения человека


Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.


Если поставить гендерные отношения в центр истории эволюции человека, откроется картина, отличная от патриархальной модели. По мнению ряда исследователей, гендерный эгалитаризм оказывается определяющим фактором эволюции наших предков, владевших языком. Камилла Пауэр, старший лектор Университета Восточного Лондона и член группы радикальной антропологии разбирается, какие существуют доказательства эгалитарности ранних человеческих обществ, какие эгалитарные особенности имеют наши анатомия, история и психология, как язык, большой мозг и «макиавеллиевский ум» доказывают наличие длительного периода «первобытного» коммунизма и почему именно гендерное равноправие сыграло роль в формировании нас как вида.

В антропологии уже давно бытует мнение, что охотники-собиратели, особенно кочевые группы, которые в тот же день потребляют все, что добывают – так называемые «общества немедленной отдачи» – гораздо более эгалитарны, по сравнению с другими известными нам обществами.

Слово «эгалитарный» ввел Джеймс Вудберн, имеющий 60 лет опыта полевой работы (и продолжающий работать!) с народом хадза в Танзании. Это слово предполагает решительное, идеологическое соблюдение равенства. Фактически, люди отличаются по возрасту, полу, силе, умениям и способностям, однако эгалитарные взгляды подталкивают их к равноправию в совместном использовании ресурсов, личной автономии и принятии решений. Эгалитарные общества всегда стремятся сохранить такое равенство, бдительно отслеживая тех, кто пытается возвеличить себя и угрожает нарушить баланс власти. По мнению Вудберна, это делает такие общества чрезвычайно стабильными на протяжении долгого времени.

Как говорит анархист Брайан Моррис, имеющий опыт длительной полевой работы с южноиндийскими пандарами, такие общества оказываются одновременно и анархистскими с акцентом на личной автономии и отсутствии руководителей, и коммунистическими в плане распределения ресурсов и сотрудничества.

Возражения против эгалитарной модели охотников-собирателей

К настоящему моменту особая роль эгалитаризма среди недавних и нынешних охотников-собирателей уже не раз ставилась под сомнение. Так, одним из подходов к проблеме стала историзация популяций охотников-собирателей, при которой больше внимания обращают на их недавнее и современное взаимодействие с земледелием, скотоводством и капиталистическими экономиками. По этой логике, современные охотники-собиратели не могут быть моделью человеческой эволюции. Слишком многое изменилось.

Другие говорят, что на разных континентах мы встречаем широкое разнообразие в экономике, окружающей среде, культуре и технологиях охотников-собирателей. Различные группы можно противопоставить как общества немедленной или отложенной отдачи, причем последние имеют технологии хранения, которые позволяют накапливать излишки и приводят к социальной стратификации. Некоторые из этих обществ исторически имели отношения рабства и эксплуатации труда. Иногда их называют «сложными» охотниками-собирателями: люди живут в поселениях, а их общества имеют высшую плотность населения. Однако представление, что поддержка эгалитарных отношений политически «проще», чем установление иерархии, вызывает глубокие сомнения.

Другой подход, практикуемый эволюционными экологами, заключается в отслеживании передачи богатства через поколения. В обществах немедленной отдачи наследуется очень мало материальных ценностей, но эти исследователи указывают на наследственную изменчивость здоровья, силы и социальных связей как на значительный фактор неравенства, передающегося через поколения. Однако, несмотря на тщательные поиски источников неравенства (да, конечно, некоторые люди сильнее и здоровее, чем другие, и это действительно влияет на детей), идеологическое требование равенства возможностей и доступа к благам остается значимым и важным в этих обществах. Такое требование сохраняется даже после того, как эти люди под влиянием современности теряют традиционный образ жизни.

Анархисты громят тезис об эгалитаризме охотников-собирателей

Не так давно сомнение в «нарративе» о наследственном эгалитаризме охотников-собирателей неожиданно выразили антрополог-анархист Дэвид Грэбер с коллегой Дэвидом Уэнгроу. Они пытаются развеять «миф» о том, что люди когда-то наслаждались свободой и равенством в группах охотников-собирателей, пока изобретение сельского хозяйства не вывело нас на путь социального неравенства.

Самая большая проблема подхода Грэбера и Уэнгроу заключается в том, что они пытаются разобраться в теме происхождения неравенства, не обращая должного внимания на гендер. Большая опасность этого анализа без учета гендера (независимо от того, связан ли он с происхождением человечества или же возникновением неравентва) состоит в том, что отрицание эгалитаризма охотников-собирателей также подрывает наше понимание гендерного эгалитаризма. Остается стандартная картина мужского доминирования как части всей человеческой эволюции. В ее наиболее биологически редукционистской версии это «патриархальная теория» – идея, что мужчины всегда обладали большей силой и опытом в обращении с оружием, а значит и всегда господствовали над женщинами. Пока они вершили важные дела, например, охотились на крупного зверя или устанавливали социальные связи, женщины оставались дома с детьми.

Это пародия на реальные гендерные отношения между кочевыми охотниками-собирателями. Женщины имеют мощные средства противостоять эксплуатации со стороны мужчин и избегать их контроля благодаря солидарности, коллективности и социальным сетям. Среди охотников-собирателей немедленной отдачи мужчины не могут принуждать женщин или детей.

Грэбер и Уэнгроу пренебрегают тщательными исследованиями, показывающими, что женщины в обществах африканских охотников-собирателей теряют статус и свободу от мужского контроля, когда становятся более оседлыми. Это происходит, когда женщины имеют меньше возможностей передвигаться и пользоваться сложными сетями поддержки. Африканские охотники-собиратели особенно противостоят атомизации нуклеарных семей, используя многочисленные механизмы создания связей между далекими друзьями и родственниками. Один из показателей по настоящему эгалитарного общества охотников-собирателей – это то, что люди могут жить там, где хотят.

Рассматривая экономические модели дохода в эпоху палеолита, которые предложил Иэн Моррис, Грэбер и Уэнгроу добавляют:

«Но если мы сравниваем это с ежедневным доходом сегодня, не должны ли мы так же учитывать все другие вещи, которые собиратели палеолита получали бесплатно, тогда как мы сами ожидаем, что за них надо платить: бесплатная безопасность, бесплатное разрешение споров, бесплатное начальное образование, бесплатный уход за пожилыми людьми, бесплатная медицина, не говоря уже о расходах на развлечения, музыку и религиозные услуги?».

Этот перечень продолжается, но важно, что они не упоминают бесплатный общий уход за детьми – пожалуй, самый яркий аспект гендерных отношений между охотниками-собирателями, согласно современной антропологии.

Происхождение человека: гендерные отношения занимают центральное место в истории

Грэбер и Уэнгроу , безусловно, не говорят о происхождении человека, поскольку

а) они не дают контекста эволюции;

б) они не рассматривают роль пола и гендера;

в) они не упоминают Африку – континент, на котором мы эволюционировали как современные люди.

Если поставить гендерные отношения в центр истории эволюции человека, открывается совсем другая картина, отличная от патриархальной модели. Гендерный эгалитаризм оказывается определяющим фактором эволюции наших предков, владевших языком.

Какие существуют доказательства роста эгалитарной тенденции в эволюции человека и почему это непременно имело гендерное измерение? Следует рассмотреть три основные составляющие: во-первых, биология нашего вида, история жизни и эволюция психологии – свидетельства нашего тела и ума; во-вторых, этнография охотничье-собирательских обществ, особенно африканских охотников-собирателей, дающих нам конкретное представление о том, как работает эгалитаризм на практике; в-третьих, археологические свидетельства об искусстве и символизме в Африке, которые начинают появляться более 40 000 лет назад.

Какие эгалитарные особенности имеют наши анатомия, история и психология?

  1. Наши глаза. Мы единственный из более двухсот видов приматов, развивший глаза продолговатой формы с ярким белым цветом склер и темной радужной оболочкой. Известные как «кооперативные глаза», они позволяют всем, с кем мы общаемся, легко увидеть то, на что мы смотрим. Напротив, большие человекообразные обезьяны имеют круглые темные глаза, что затрудняет суждение о направлении взгляда.
  2. Интерсубъективность. Наши глаза приспособлены для чтения мыслей друг друга. Это также называется интерсубъективностью. Глаза наших ближайших родственников исключают такую возможность. С самого раннего возраста для нас совершенно естественно смотреть в глаза друг другу, спрашивая «Можешь ли ты видеть то, что вижу я?» и «Думаешь ли ты о том, что я думаю?».
  3. Матери и другие. Наиболее убедительное объяснение того, как, когда и почему развились интерсубъективность и кооперативные глаза, дала Сара Харди в выдающейся книге «Матери и другие. Эволюционные источники взаимопонимания»(2009). Мы ухаживаем за детьми во всех человеческих обществах, матери с радостью передают свое потомство другим для временной опеки. Африканские охотники-собиратели поддерживают коллективную форму ухода за детьми, что свидетельствует о том, что это было обычным явлением в нашем наследии. Зато матери больших человекообразных обезьян (шимпанзе, бонобо, гориллы и орангутанги) не отпускают своих детей. Они не решаются рисковать.
  4. Бабушки, менопауза и детство. Это особенно касается человекообразных обезьян. Другие виды обезьян ведут себя иначе, они готовы оставить детеныша с родственником, которому доверяют. Ключевым фактором является то, насколько близко родственны особи. Матери-обезьяны Старого Света обычно живут с родственницами женского пола; матери крупных человекообразных обезьян так не делают. Это означает, что у матерей человекообразных обезьян нет никого, кому они могут достаточно доверять. Это говорит нам что-то важное о социальных условиях, в которых мы эволюционировали. Наши праматери, пожалуй, жили рядом с родственниками, которым могли доверять. Самой надежной помощницей среди них была мать молодой матери. Эту «гипотезу бабушки» используют для объяснения нашего долгого пострепродуктивного периода жизни – эволюции менопаузы.

Дети эволюционировали совместно с бабушками. Детство – это период после отлучения младенца от груди и до того, как у ребенка появляются постоянные зубы. В это время детям нужна помощь в поиске пищи, которую они могут переварить, именно с этим и помогает бабушка. Таким образом, в контексте эволюции мать матери оказала большое влияние на выживание ребенка, в то время как мать могла начать цикл рождения следующего ребенка. Это привело к особым чертам «сложенных» (англ. stacked) человеческих семей, где мать одновременно имеет несколько зависимых потомств. У матерей других больших человекообразных обезьян очень долгие промежутки между рождениями. Они кормят каждого детеныша грудью, пока он не станет самостоятельным ребенком. У человекообразных обезьян нет детства в смысле благоприятного переходного периода. В этом возрасте многие из них погибнут.

Харди показывает, как опека многих матерей определила эволюцию уникальной психологической природы нашего вида. Хотя общий уход за детьми может начаться с отношений мать-дочь, установление связи с внуками быстро приводит к привлечению теток, сестер, старших дочерей и других доверенных родственников. Харди говорит, что с момента, когда матери позволяют другим держать своих детей, появляются факторы отбора новых видов чтения мыслей. Они порождают новые реакции (взаимные взгляды, лепет, кормление изо рта в рот и т.д.), которые позволяют этой разноплановой триаде матери, ребенка и нового помощника консолидировать связи наблюдая за намерениями друг друга.

  1. Огромный объем нашего мозга. В то время как матери человека и шимпанзе имеют схожую массу тела, объем мозга взрослых людей сегодня более чем втрое больше, чем у шимпанзе. Мозговая ткань требует очень много энергии. Выполняя всю работу самостоятельно, матери больших человекообразных обезьян имеют ограниченное количество энергии, которую они могут предоставить потомству, поэтому эти животные не могут увеличить объем мозга выше границы, которую называют «серым потолком» (600 куб. см). Наши предки пробили этот потолок около 1,5-2 миллионов лет назад с появлением Homo erectus, который имел мозг более в два раза большего объема, чем шимпанзе сегодня. Это говорит нам о том, что общий уход за детьми уже был частью общества Homo erectus, а также у них развились кооперативные глаза и появилась интерсубъективность.

Мы можем судить о степени эгалитаризма в обществах потомков Homo erectus, измеряя размеры мозга этих ранних людей с помощью ископаемых находок. 600-700 тысяч лет назад краниальные показатели достигают диапазона современного человека, втрое больше, чем размеры мозга современных шимпанзе. Полмиллиона лет назад рост размера мозга начинает быстро ускоряться как среди африканских (современных предков человека), так и среди евразийских (предков неандертальцев) популяций. То, что мы обнаруживаем среди ископаемых находок, свидетельствует о наличии значительно большего количества пищевых ресурсов для женщин и их потомства. Из этого с необходимостью следует, что стратегии, которые позволяли добиться такого результата, имели гендерный характер.

Господство мужчин и стратегический контроль над женщинами препятствовали бы этому беспрецедентному увеличению размера мозга. Популяции, где угрозы доминирования мужчин, сексуальных конфликтов и инфантицида оставались высокими, не стали нашими предками. Предками современных людей были те, кто каким-то образом решил проблему господства мужского пола среди человекообразных обезьян, вместо этого привлекая самцов к повседневной поддержке этого потомства с необычайно большим мозгом.

Зачем нам такой большой мозг? Макиавеллиевский ум ведет к эгалитарным отношениям

В процессе эволюции значительное увеличение размера мозга случается крайне редко – слишком большие энергетические затраты. Зачем нужен большой мозг? Одной из основных гипотез является теория социального мозга. Она связывает размер мозга, в частности размер неокортекса среди различных видов приматов, со степенью социальной сложности, то есть сетью отношений, с которой имеет дело каждый человек. Это можно измерить через средний размер групп каждого конкретного вида или размер коалиций и клик внутри социальных групп. Одна из версий теории «социального мозга» рассматривает размеры именно женских групп как важнейший фактор эволюции разума.

Сначала «социальный мозг» называли макиавеллиевским умом. Эта изящная идея предполагает, что животные в сложных социальных группах конкурируют в эволюционном смысле, приобретая навыки кооперации и умение создавать союзы. Поэтому, с точки зрения этой теории, значительное увеличение размера мозга у приматов – от обезьян к человекообразным обезьянам, а затем от человекообразных обезьян к гомининам – это результат роста политической сложности и способности заключать союзы.

Эгалитаризм трудно объяснить с помощью дарвинистской теории, основанной на конкуренции. Один из авторов теории макиавеллиевского ума Эндрю Уайтен и его студент Дэвид Эрдал пришли к выводу, что макиавеллиевский разум может быть причиной различия между иерархиями доминирования в стиле приматов и типичным эгалитаризмом охотников-собирателей. В определенный момент способность действовать вместе превосходит способность любого отдельного индивида господствовать над другими, независимо от того, насколько он силен. Если кто-то пытается доминировать, то он (предположим на минуту, что это «он») встречает сопротивление союза, который совместными усилиями может с ним справиться. Как только наступает этот момент, разумной стратегией становится не попытка властвовать над другими, а использование союзов, чтобы противостоять доминированию над собой. Эрдал и Уайтен назвали это «контрдоминантностью». Они использовали этот термин для описания того, что регулярно встречается в африканских обществах охотников-собирателей – так называемое распределение требований, отношение «не трогай меня», юмор как средство уравнивания и невозможность принуждения, поскольку ни один конкретный индивид не является главным. Исследователи видели в контрдоминантности основу эволюции человеческой психологии с противоречивыми тенденциями, когда индивиды при случае пытаются получить большую часть ресурсов, но столкнувшись с требованиями других, уступают и соглашаются получить равную долю. Уайтен и Эрдал обращают внимание на распределение пищи как наиболее очевидное проявление эгалитаризма охотников-собирателей. Но как секс вписывается в эту модель? Уайтен и Эрдал отмечают тенденцию охотников-собирателей к моногамии или серийной моногамии, которая контрастирует с полигинией среди земледельцев и скотоводов, обладающих имуществом. Но опять же нам нужно взглянуть на нашу биологию, чтобы увидеть основные черты репродуктивной физиологии, которые приводят к репродуктивному эгалитаризму – важнейшей форме эгалитаризма с эволюционной точки зрения.

Отсюда следует еще одна эгалитарная особенность нашей анатомии.

  1. Половая физиология женщин. Это можно описать как уравнивание и затягивание времени. Почему? Потому что, если самке-гоминину нужна дополнительная энергия для ее голодного потомства, лучше дать репродуктивное вознаграждение самцам, которые будут оставаться рядом и делать что-то полезное для потомства. Наши репродуктивные сигналы осложняют жизнь мужчинам, которые хотят найти фертильных самок, монополизировать фертильный момент, а затем перейти к следующей самке (классическая стратегия доминантных человекообразных обезьян мужского пола). У нас скрытая и непредсказуемая овуляция. Мужчина не может уверенно сказать, когда его партнерша овулирует. Женщины также потенциально способны к зачатию практически в течение всего цикла, гораздо дольше по сравнению с другими приматами. В совокупности это приводит к тому, что самец получает путанную информацию о конкретном периоде фертильности самки. Для доминантного самца, который пытается управлять гаремом самок, это катастрофа. Пока он старается определить возможную фертильность одной самки, у которой проходит менструальный цикл, он должен оставаться с ней и теряет другие возможности. Между тем другие самцы пойдут к другим женщинам, способным к зачатию. Продолжительная сексуальная восприимчивость самок открывает репродуктивные возможности для многих самцов, поэтому с эволюционной точки зрения она их уравнивает.

Женщины народа баяка в лесах Конго имеют девиз, который прекрасно передает их сопротивление мужчинам-прелюбодеям: «Одна женщина — один пенис!». Он служит ритуальным призывом к общему сопротивлению любым попыткам мужчины сформировать гарем. Поэтому женщины охотников-собирателей требуют для каждой по одному мужчине, который будет помогать удовлетворять ее энергетические потребности и вкладывать инвестиции в дорогое потомство.

Развитие символизма и языка зависит от эгалитаризма

Наша следующая эгалитарная особенность:

  1. Язык. Сам язык – доказательство длительного периода «первобытного» коммунизма. Более пятидесяти лет назад ведущий американский антрополог Маршалл Салинс провел показательное сравнение нечеловеческих приматов с охотниками-собирателями. Отмечая эгалитаризм как ключевое отличие, он считал культуру «древнейшим “уравнителем». «Среди животных, способных к символической коммуникации, – пишет он, – слабые могут вместе достичь свержения власти сильных». Здесь мы можем развернуть направление причинности в противоположную сторону. Поскольку среди макиавеллиевских и контрдоминантных людей слабые индивиды могут договориться о свержении власти сильных, мы – животные, способные к символическому общению. Язык может появиться только в таких условиях. Сильным не нужны слова. У них есть более прямые физические средства убеждения.

В замечательной книге «Долг» (2011) Грэбер рассматривает нашу удивительную способность сотрудничать с совершенно незнакомыми людьми, что является нормальным для всех нас, охотников-собирателей или же жителей мегаполисов, но этого просто не найти среди представителей любого другого вида сложных социальных млекопитающих. Способность сотрудничать с людьми, которых вы еще никогда не встречали и можете никогда больше не увидеть, лежит в основе использования символов и языкового общения. Как говорит об этом Грэбер, «разговор – это сфера, особенно склонная к коммунизму» (с. 97).

Для своего функционирования язык, как взаимное изучение мнений друг друга, требует ненасильственного безопасного пространства и времени. Разговор, как исключительно консенсусный процесс, выражает существенную противоположность отношениям доминирования. Он опирается на основную интерсубьективную способность видеть глазами другого. Принципиально эгалитарная матрица – единственное возможное основание эволюции языка.

Правила в обществах без господ

Правила и табу в сообществах охотников-собирателей, где никто не управляет другими, могут показаться случайными наборами странных обычаев без особой логики. Возьмем для примера понятие экилы среди баяка. Это давняя идея, свидетельства которой находят в бассейне Конго среди различных групп лесных охотников-собирателей. Значение этого непереводимого слова охватывает пищевые табу, охотничью удачу, уважение к животным, менструальную кровь, плодородие и луну. По мнению антрополога Джерома Льюиса, экила служит ориентиром для любого индивида, когда он взрослеет, обучая его «создавать» свою культуру. Это очень эгалитарный подход, поскольку авторитет этих правил зависит не от одного влиятельного человека, а от самого леса. Аксиома экилы заключается в надлежащем распределении ресурсов, взаимозависимости и уважении между представителями разного возраста и пола, между людьми и животными. Лес кормит людей только при соблюдении этих правил. Мы можем сказать, что это не выдумка какого-то доминантного самца, так как для того, чтобы мужчине сохранить свою экилу (иначе говоря, его охотничью удачу), он не должен заниматься сексом перед охотой. Женщина сохраняет свою силу, или экилу, когда «идет на луну», то есть менструирует. Все в ее хижине должны соблюдать одинаковые обычаи и табу.

Экила – древняя, самоорганизующаяся система права, которая может перекликаться с «большим взрывом» ранней человеческой культуры. В действительности, она представляет собой то, что, как я считаю, стало первым правилом – правилом против изнасилования: «Нет значит НЕТ!», женское тело является сакральным, если она так говорит. И вот моя история о том, как впервые появилось это правило.

Сначала было слово, и слово было «НЕТ!»

Женские тела эволюционировали в течение миллиона лет, чтобы способствовать принципу «одна женщина – один пенис», предпочитая мужчин, готовых делиться и инвестировать, над теми, кто боролся за дополнительных женщин за счет инвестиций в будущее потомства. Но когда мы становились более макиавеллиевскими в наших стратегиях, так же делали и потенциальные альфа-самцы. Последний стремительный рост размера мозга до появления современных людей, вероятно, отражает «гонку вооружений» макиавеллиевских стратегий между полами.

С увеличением размеров мозга матери требовали более регулярных и надежных взносов от партнеров-мужчин. Среди африканских охотников-собирателей это стало привычной нормой, известной антропологам как «служение невесте». Доступ мужчины к сексу зависит от его готовности предоставлять и отдавать по требованию любую добычу или мед, которые он приносит в семью невесты – главным образом своей тещи, которая фактически является его начальницей. Там, где женщины живут со своими матерями, это делает почти невозможным господство мужчины с помощью контроля над распределением пищи.

Проблемой для первых современных женщин, когда они стали переживать максимальный стресс из-за увеличения размера мозга, были мужчины, которые пытались получить секс без служения невесте. Для борьбы с этой угрозой матери дорогих детей расширили союзы, вовлекая практически каждого в борьбу против потенциального альфы. Мужчины, которые были родственниками матерей (братья или братья матери), поддерживали этих женщин. Кроме того, мужчины, добровольно инвестировавшие в потомство, имели интересы, прямо противоположные желаниям потенциального альфы, который мог подорвать их репродуктивные усилия. Это объединяло все общество как коалицию против потенциальной доминантной особи. Эволюционный антрополог Кристофер Боэм описывает это как «обратное доминирование», политическую динамику, которая впервые создала морально регулируемое сообщество.

Так, повод для обратного доминантного, коллективного (морального) действия появляется всякий раз, когда потенциальный альфа-самец пытается похитить потенциально фертильную самку. Можем ли мы описать это подробнее с точки зрения фактического поведения?

Стратегия альфа-самца – найти и спариться с фертильной самкой, после чего перейти к следующей. Но как мужчина определяет фертильных самок, учитывая, что в процессе эволюции человека овуляция становится все менее заметной? Показатель репродуктивного цикла человека, который нельзя так легко скрыть – это менструация. Без признаков овуляции менструация стала очень заметной подсказкой для мужчин, что женщина близка к фертильности.

Очевидной целью для альфа-самца является самка, которая менструирует. Охраняй ее и занимайся сексом с ней, пока она не забеременеет. Затем ищи следующую. В лагерях кочевых охотников-собирателей женщины репродуктивного возраста беременны или кормят грудью большую часть времени, что делает менструацию относительно редким явлением. Подрывая общий уход за детьми, менструация грозит спровоцировать конкуренцию мужчин за доступ к женщине, близкой к фертильности, а также конкуренцию среди женщин, поскольку беременная или кормящая мать рискует потерять мужскую поддержку в пользу женщины, у которой месячные.

У матерей есть два возможных подхода к решению этой проблемы. По аналогии со скрытой овуляцией, они могут попытаться скрыть менструацию, чтобы мужчины не узнали. Но поскольку сигнал имеет потенциальную экономическую ценность, привлекая внимание мужчин, женщины должны сделать обратное: устроить зрелище, чтобы объявить приближение фертильности. Каждый раз, когда участница коалиции менструировала, вся коалиция присоединялась к этой женщине, усиливая ее сигнал для привлечения мужчин. Женщины в коалициях начали использовать вещества цвета крови как косметику для усиления своих сигналов. Это модель женских косметических коалиций как источника искусства и символической культуры.

Боевая раскраска

Благодаря созданию косметической коалиции сопротивления, женщины сдерживают альфа-самцов, окружая женщину во время менструации, и отказываясь подпускать к ней кого-либо. Они создают первое в мире табу на менструальную кровь или коллективное представление о крови, произнося первое в мире слово «НЕТ!».

Но даже как отказ этот косметический показ поощряет мужчин-инвесторов, которые готовы пойти на охоту и принести добычу для всей женской коалиции. Женщины, носящие косметику, решительно проявляют солидарность против альфа-самцов и гарантируют, что самцы-инвесторы получат вознаграждение за свое поведение. Сексуальный отбор женщин, принадлежащих к ритуальной косметической коалиции, вполне в интересах мужчин-инвесторов, поскольку они исключают конкуренцию с потенциальными альфа-самцами.

Модель женской косметической коалиции (ЖКК) демонстрирует нам прототип нравственного порядка, который поддерживается ритуалами достижения половой зрелости, табу и запретами, которые окружают менструацию во многих этнографических записях. Вышеупомянутая экила является классическим примером.

Стратегия ЖКК – это также прототип символического действия при наличии коллективного договора о том, что фальшивая или мнимая «кровь» означает настоящую кровь. Будучи революционной с точки зрения морали, символизма и экономики, эта стратегия формируется в результате эволюционной адаптации, в основе которой лежит сексуальный отбор мужчинами участниц женского ритуала. Таким образом, благодаря обратному гендерному доминированию среди охотников-собирателей возникает институт служения невесте с примерно равными шансами на репродуктивный успех для всех охотников.

Наконец, модель ЖКК объясняет древний символический материал, который мы находим в археологических свидетельствах. Когда теория была впервые выдвинута в середине 1990-х, она предполагала, что первым символическим средством могла быть кроваво-красная косметика. Также было спрогнозировано, где и когда мы должны ее найти: в Африке, во время и перед возникновением нашего вида в связи с увеличением размера мозга. Это свидетельствует об истории использования пигментов 600-700 тысяч лет назад и особенно во время быстрого роста размера мозга в последние 300 000 лет.

Эти теоретические предположения получили яркие подтверждения. Среди ископаемых останков среднекаменного века Африки регулярно находят кроваво-красные оксиды железа, красные охры. Эти пигменты – первые долговечные материалы, которые добывали, обрабатывали, отбирали и использовали в искусстве. Они насчитывают, по меньшей мере, 300 000 лет истории на Востоке и в Южной Африке; им может быть даже полмиллиона лет. С момента возникновения современного человека они встречаются на каждом южноафриканском месте раскопок и в каменных укрытиях. Они становятся приметой современных людей, когда те расселяются из Африки по всему миру. Их находят в большом количестве как в верхнем палеолите Европы, так и в Австралии со времен появления первых современных людей на этом континенте.

Гендерная неопределенность в основе древнейших религиозных представлений

Как мы знаем в эпоху #MeToo, мужчинам трудно услышать, когда женщины говорят «НЕТ!». С половой физиологией, созданной эволюцией, чтобы почти всегда интересовать мужчин, женщинам приходится упорно работать над тем, чтобы заглушить сигналы привлекательности. И если они хотят, чтобы мужчины отстали и ушли немного поохотиться, им придется приложить немало усилий.

Шепот «Не сейчас, дорогой» не поможет. Чтобы привлечь внимание мужчин, нам нужен ритуал: шум, оскорбительные песни, воинственные танцевальные композиции. Но решающий фактор – это символическое переворачивание реальности. Если мужчины ищут партнеров для спаривания, принадлежащих к женскому полу нужного вида, то придется менять эти признаки и совместно разыгрывать сценарий: «Мы на самом деле самцы, даже не люди, а животные». Дайте сигнал: «Не тот пол! Не тот вид! Не то время!». Станьте коалицией с телами разрисованными красной охрой и имитируйте спаривание животных, на которых вы хотите, чтобы мужчины охотились.

Теперь мы понимаем, почему ритуалы достижения половой зрелости среди охотников-собирателей имеют такие формы. Танец быка калахарской канны – один из древнейших ритуалов в мире. Женщины лагеря демонстрируют голые ягодицы, когда танцуют игривую имитацию спаривания антилоп. Мужчины могут наблюдать за обрядом, но не должны приближаться к хижине уединенной девушки, у которой началась менструация. Ее представляют как быка канны, с которым женщины имитируют спаривание.

Во время церемонии «майтоко» девушки народа хадза одеваются как охотники и разыгрывают историю о матриархе, которая охотилась на зебр и привязывала к себе их пенисы. То, что поначалу кажется непонятным, теперь обретает смысл как конструирование женщинами сверхъестественного табу «Не тот пол! Не тот вид!». Это показывает нам, как выглядели первые религиозные представления.

Гендерный эгалитаризм сделал нас людьми: неведомая тайна

Даже если вы не верите в эту конкретную историю и хотите найти другое объяснение использованию красной охры и происхождению веры в сверхъестественное, существуют биологические и психологические свидетельства того, что наши предки прошли длительный период эгалитаризма. Без этого не было бы нас как современных людей, владеющих языком. Возможно, мы бы эволюционировали как гоминины с меньшим мозгом и более круглыми глазами, использующие системы общения жестов и выкриков подобно приматам, а планета выглядела бы совсем иначе.

Имеет ли это значение? Имеет ли значение то, что женщины организуют себя как революционный пол и прорываются сквозь «серый потолок» размера мозга? Что женские политические стратегии создали символическую культуру человечества? Что сопротивление лежит в основе жизни человека? Следует ли нам рассказывать нашим детям историю нашего палеолитического наследия гендерного равенства – эту неведомую тайну, открывшую нашим африканским предкам дорогу в удивительное будущее? Если мы хотим, чтобы эта дорога простиралась вперед в будущее настолько, насколько она уходит назад в наше прошлое охотников-собирателей, я думаю, что это имеет значение.

Статья впервые была опубликована на английском языке под заголовком «Gender egalitarianism vs patriarchy theory» в журнале «Freedom» 29 января 2019 г.

Автор: Камилла Пауэр, старший лектор Университета Восточного Лондона и член группы радикальной антропологии.
Перевели Наталия Канашко и Павел Шопин.
Обложка: «Три женские фигуры», Казимир Малевич.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Обозреватель:

Подписаться
Уведомить о
guest

1 Комментарий
Старые
Новые Популярные
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
гость
гость
3 лет назад

«Проблемой для первых современных женщин, когда они стали переживать максимальный стресс из-за увеличения размера мозга, были мужчины, которые пытались получить секс без служения невесте» интересно что на это ответили бы либфем и метушницы радикальные

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: