Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Когда мир превращается в поле битвы и полыхает в огне, легко оказаться охваченным ненавистью. Легко разделить мир на хороших и плохих, своих и чужих, сторонников и врагов. Легко раскачать агрессию и найти поблизости того, на кого её вылить, замыкая и фиксируя круг бесконечной вражды и жестокости, которая имеет свойство множить сама себя. В противовес этому дихотомичному мышлению и спирали вражды юрист и активистка Валари Каур рассказывает о трех уроках революционной любви, которые она усвоила благодаря своим предкам-сикхам и работе в правозащитных организациях, и размышляет о том, что может быть противоядием растущему национализму, поляризации и ненависти.
Во время родов есть один момент, который подобен смерти. Тело роженицы растягивается до невозможных размеров. Между схватками проходит меньше минуты. Волна за волной, едва успеваешь дышать. Медицинский термин: «стадия родов», потому что фраза «подобно смерти» звучит недостаточно научно.
Во время моей стадии родов муж поддерживал мой крестец, чтобы моё тело не сломалось. Отец ждал за больничной занавеской… вернее сказать, прятался. Но мама была рядом со мной. Акушерка сказала, что видит голову ребёнка, но всё, что я могла чувствовать, — это жгучее пламя. Я сказала маме: «Я не могу», но она уже читала мне на ухо молитву моего дедушки.
«Тати Вао На Лаги Пар Брахм Сарнаи» («Горячие ветры не могут коснуться тебя»)
«Ты храбрая», — сказала она. «Ты храбрая». И вдруг позади моей мамы я увидела свою бабушку. А рядом с ней — её мать. И её мать. Длинный ряд женщин, которые тужились сквозь огонь до меня. Я вдохнула; поднатужилась; мой сын родился. И пока я держала его на руках, дрожа и рыдая от прилива окситоцина, который наполнил моё тело, моя мама уже готовила мне еду. Она кормила своё дитя, пока я кормила своё. Моя мама продолжала выхаживать меня с моего рождения и до рождения моего сына. Она уже знала то, что я только начинала познавать. Любовь — это гораздо больше, чем прилив чувств, который происходит с нами, если повезёт. Любовь — это сладостный труд. Яростный. Кровавый. Несовершенный. Дающий жизнь. Выбор, который мы делаем снова и снова.
Я активист по защите гражданских прав в Америке и работаю с цветным населением начиная с 11 сентября, мы боремся с несправедливой политикой государства и актами ненависти на улице. И в самые болезненные моменты, перед лицом огня несправедливости, я видела, как любовь спасает нас. Живя на фронтах борьбы с насилием в Америке, я познавала то, что называю революционной любовью.
Революционная любовь — это выбор служения тем, кто выглядит не так, как мы, тем, кто ранит нас, и выбор служения самим себе. В эпоху чудовищной злобы, когда вокруг нас полыхают пожары, я верю, что революционная любовь — это слоган нашего времени.
Вас раздражает, когда кто-то говорит: «Любовь — это ответ…»? Меня это тоже раздражает (Смех). Я адвокат.
Позвольте показать, как я увидела, что любовь — это сила социального правосудия, благодаря трём урокам.
Впервые я столкнулась с ненавистью на школьном дворе. Я была маленькой девочкой, которая росла в Калифорнии, где моя семья жила и занималась фермерством уже целое столетие. Когда мне сказали, что я попаду в ад, потому что я не христианка, и назвали «чёрной собакой», потому что я не белая, я побежала к своему дедушке. Папа Джи вытер мои слёзы и произнёс слова Гуру Нанак, основателя сикхизма. «Я не вижу чужака», — говорил Нанак. «Я не вижу врага». Мой дедушка учил меня, что я могу решить видеть лица тех, кого встречаю, и проявлять к ним интерес. И если я захочу узнать их получше, тогда я услышу их истории, даже если это будет непросто. Я не смогу ненавидеть их, даже если они ненавидят меня. И я буду защищать их, даже когда они причиняют вред. Вот что значит быть сикхом. С-И-К-Х. Идти по пути святого воина. Он рассказал мне историю первой сикхской женщины воина Май Бхаго. Легенда гласит, что 40 солдат сбежали, бросив свой пост, во время великой битвы с империей. Они вернулись в деревню, и одна женщина из этой деревни обратилась к ним со словами: «Вы не бросите битву. Вы вернётесь в пекло, и я поведу вас». Она оседлала коня. Повязала тюрбан. И с мечом в руке и огнём в глазах она повела их туда, куда никто другой не смог. Она стала тем, кого сама ждала. «Не бросай свой пост, моя дорогая». Мой дедушка видел во мне воина. Я была маленькой девочкой с двумя длинными косичками, но я дала обещание.
Движемся дальше. Мне было 20 лет, когда я увидела, как рушатся башни-близнецы, ужас застрял у меня в горле, а потом на экране мелькнуло лицо: смуглый мужчина с бородой и в тюрбане, и я вдруг поняла, что новый враг нашей нации выглядит, как мой дедушка. И эти тюрбаны, которые были символом нашей готовности служить, теперь выдавали нас за террористов. И сикхи превратились в объекты ненависти, вместе с нашими исламскими братьями и сестрами. Первый человек, которого убили на почве ненависти после 11 сентября, был сикхом. Он стоял у своей автозаправочной станции в Аризоне. Балбир Сингх Содхи, друг нашей семьи, которого я называла «дядей», был убит человеком, который называл себя «патриотом». Он был первым среди многих убитых, но его история — наши истории — почти никогда не попадают в вечерние новости. Я не знала, что делать, но у меня была камера, и я встретила огонь. Я пришла к его вдове, Джогиндер Каур. Мы плакали вместе, и я спросила её: «Что бы ты хотела сказать жителям Америки?» Я ждала обвинений. Но она посмотрела на меня и сказала: «Скажи им спасибо». 3 000 американцев пришли на могилу моего мужа. Они не знали меня, но плакали вместе со мной. Скажи им спасибо». Тысячи людей пришли, потому что, в отличие от федеральных, местные новости рассказали историю дяди Балбира. Истории могут сотворить чудо, которое превращает незнакомцев в братьев и сестёр.
Это был мой первый урок революционной любви — истории помогают сблизиться. Итак… моя камера стала моим мечом. Моя степень юриста стала моим щитом. Мой партнёр по фильму стал моим мужем.
И мы стали частью поколения защитников, помогающих обществу, которое столкнулось со своим собственным огнём. Я работала в тюрьмах сверхповышенной безопасности на берегу Гуантанамо, в местах массовых перестрелок, когда кровь на земле ещё была свежей. И каждый раз, вот уже 15 лет, с каждым фильмом, с каждым судебным процессом, с каждой кампанией я думала, что мы создаём безопасное общество для следующего поколения.
А потом родился мой сын. Во времена, когда акты ненависти против наших общин находятся на пике со времён 11 сентября. Когда правые националисты поднимаются по всему миру и уже захватили кресло президента США. Когда белые супрематисты маршируют по нашим улицам с поднятыми факелами, с открытыми лицами. И мне приходится принимать тот факт, что мой сын растёт в более опасной стране, чем когда-то росла я. И будут такие ситуации, когда я не смогу защитить его, когда в нём будут видеть террориста… так же, как до сих пор в Америке афроамериканцев считают преступниками. Темнокожие люди — вне закона. Гомосексуалисты и транссексуалы — безнравственны. Коренные народы — дикари. Женщины и девочки — собственность. И когда в нас не видят детей наших матерей, им становится гораздо легче объявлять нас вне закона, арестовывать нас, депортировать нас, сажать нас в тюрьму, приносить нас в жертву ради иллюзии безопасности.
Я хотела бросить свой пост. Но я дала обещание, и потому я вернулась на автозаправочную станцию, где Балбир Сингх Содхи был убит 15 лет назад. Я поставила свечу в том месте, где он умер, истекая кровью. Его брат Рана подошёл ко мне и сказал: «Ничего не изменилось».
И я спросила его: «Кого ещё мы не пытались полюбить?»
Мы решили позвонить убийце в тюрьму. Телефон звонил. Моё сердце бешено колотилось. Я услышала голос Фрэнка Рока, человека, который однажды сказал: «Я выйду на улицу и перестреляю эти головы в полотенцах. И их детей нам тоже следует убить». Всё говорило во мне, что я не смогу. Я заставила себя поговорить с ним. «Почему?» — я спросила. «Почему вы согласились поговорить с нами?»
Фрэнк сказал: «Я сожалею о том, что случилось, но мне также жаль и тех, кто погиб 11 сентября». Он не смог взять на себя ответственность. Я разозлилась, чтобы защитить Рану, но Рана по-прежнему беспокоился о Фрэнке, слушал, отвечал:
«Фрэнк, я впервые слышу от тебя, что ты сожалеешь».
И Фрэнк — Фрэнк сказал:
«Да. Я сожалею о том, что сделал с твоим братом. Однажды я отправлюсь на небеса, где меня будет судить Бог, и я попрошу встречи с твоим братом. Я обниму его. И я попрошу его простить меня».
И Рана сказал: «Мы уже простили тебя».
Простить не значит забыть. Прощение — это свобода от ненависти. Потому что когда мы свободны от ненависти, мы видим наших обидчиков не как монстров, а как тех, кто сам ранен, кто сам напуган, кто не знает, как ещё можно защитить себя, кроме как причинить нам боль, нажать на курок, швырнуть в лодку, принять политику против нас. Но если кто-то из нас начнёт интересоваться ими и даже слушать их истории, мы узнаем, что участие в угнетении тоже имеет свою цену. Это убивает в них способность любить.
Таким был мой второй урок революционной любви. Мы любим наших противников, когда заботимся об их ранах. Позаботиться о ране не значит исцелить её, это могут сделать только они сами. Забота о ране позволит нам увидеть наших противников: террориста, фанатика, демагога. Радикалами их сделали культура и политика, которые мы вместе сможем изменить. Я оглядываюсь на наши кампании и понимаю, что каждый раз, когда мы сражались со злодеями, мы мало что меняли. Но когда мы решили поднять свои мечи и щиты, чтобы сразиться с плохой системой, тогда мы увидели перемены. Я участвовала в кампаниях, которые освободили сотни людей из одиночного заключения, реорганизовали коррумпированный отдел полиции, изменили государственную политику о преступлениях на почве ненависти. Путь любви к своим противникам — добродетельный и действенный, и он открывает немыслимую до сих пор возможность примирения.
Но помните… мне понадобилось 15 лет, чтобы решиться на тот звонок. Сначала мне нужно было унять в себе ярость и горе. Чтобы полюбить своих противников, сначала нужно полюбить себя. Ганди, Кинг, Мандела — они учили нас любить людей, включая своих противников. Они не говорили о любви к себе. Это женский подход.
Потому что очень долгое время женщинам говорили, что нужно подавлять свой гнев, подавлять своё горе во имя любви и прощения. Но когда мы сдерживаем свой гнев, он превращается в ненависть, направленную вовне, хотя, как правило, направленную на себя. Однако материнство научило меня, что все наши эмоции одинаково важны. Радость — это дар любви. Горе — это цена любви. Злость — это сила, которая защищает её.
Это был мой третий урок революционной любви. Мы любим себя, когда мы дышим сквозь пламя боли и отказываемся обратить её в ненависть. Вот почему я верю, что мы должны практиковать любовь во всех трёх направлениях, и тогда она станет революционной. Любить только себя — это приятно, но это нарциссизм.
Любить только противников — это ненависть к себе. Любить только других неэффективно. Именно так сейчас живут многие наши движения. Нам нужно практиковать все три формы любви.
Революционная любовь: к другим, к противникам, к себе
Как же их практиковать? Готовы?
Номер один: чтобы любить других, не смотри на них, как на чужаков. Мы можем тренировать наши глаза смотреть на незнакомцев на улице, в метро, на экране и говорить про себя: «Брат, сестра, тётя, дядя». И эти слова на самом деле означают:
«Ты часть меня, с которой я ещё не знаком. Я хочу больше узнать о тебе. Я буду слушать твои истории и подниму меч, если тебе будет угрожать опасность».
Номер два: чтобы полюбить своих противников, нужно позаботиться об их ране. Сможете ли вы увидеть рану тех, кто причиняет вам боль? Сможете ли вы позаботиться даже о них? И если этот вопрос вызывает у вас панику, тогда ваше самое революционное действие — это внимательно прислушаться к своим собственным нуждам и ответить на них.
Номер три: чтобы любить себя, дыши́те и не сдавайтесь. Когда мы продолжаем стараться сквозь охватившее нас пламя, или пламя, охватившее весь мир, нам нужно дышать вместе, чтобы стараться вместе. Как вы дышите каждый день? С кем вы дышите? Потому что… когда приказы президента и новости о насилии с силой ударяют по нам, иногда с промежутком менее одной минуты, это подобно смерти. В такие моменты мой сын кладёт руку мне на щёку и говорит: «Мама, давай потанцуем?» И мы танцуем. В темноте мы дышим и танцуем. Наша семья стала ячейкой революционной любви. Наша радость — это акт морального сопротивления. Как вы защищаете свою радость каждый день? Потому что в радости даже темноту мы видим другими глазами.
И мать во мне спрашивает: что, если эта темнота — не темнота могилы, а темнота чрева? Что, если наше будущее не умерло, а всё ещё ждёт своего появления? Что, если это наше великое рождение? Помните мудрость акушерки. Она говорит: «Дыши». А потом — «тужься». Потому что если мы не будем тужиться, мы умрём. Если мы не будем дышать, мы умрём.
Революционная любовь требует, чтобы мы дышали и тужились сквозь огонь, с сердцем воина и глазами святого, и тогда однажды… однажды вы посмотрите на моего сына, как на своего и защитите его, когда меня не будет рядом. Вы позаботитесь о ране того, кто захочет причинить ему боль. Вы научите его любить себя, потому что вы любите себя. Вы прошепчете ему на ухо так же, как я шепчу вам: «Ты храбрый». Ты храбрый.
Обложка: jellytotjunkie
Источник: TED 2017
«Моноклер» – это независимый проект. У нас нет инвесторов, рекламы, пейволов – только идеи и знания, которыми мы хотим делиться с вами. Но без вашей поддержки нам не справиться. Сделав пожертвование, вы поможете нам остаться свободными, бесплатными и открытыми для всех.
