Что такое «жизненная ложь»? Фрагмент книги Дж. Питерсона «12 правил жизни: противоядие от хаоса»


Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.


Ницше говорил, что ценность человека определяется тем, сколько правды он может выдержать. Но, как считает клинический психолог Джордан Питерсон, мы меньше всего умеем «жить не по лжи»: не всегда говорим то, что хотим, редко признаемся себе в своих искренних мотивах или желаниях, ставим ложные цели, навязанные нам извне, тем самым остаемся не проявленными в мире и не узнанными самими собой. Читаем фрагмент его книги «12 правил жизни: противоядие от хаоса» (ИД «Питер») и разбираемся, что такое «жизненная ложь», по Адлеру, почему она в той или иной мере присуща каждому из нас и как неподлинное индивидуальное существование становится плодородной почвой для расцвета социального тоталитаризма.


Правда — ничья земля

Я учился на клинического психолога в Университете Макгилла в Монреале. Время от времени мы с однокурсниками встречались на территории больницы Дугласа, где приобретали первый опыт взаимодействия с душевнобольными. У больницы есть несколько акров земли и дюжины зданий. Многие из них связаны подземными тоннелями, чтобы защитить сотрудников и пациентов от бесконечных монреальских зим. Когда-то больница укрывала сотни пациентов, проходивших здесь длительное лечение. Это было еще до антипсихотических препаратов и до того, как в конце 60-х появилось множество всяких общественных движений, не связанных ни с какими институциями. Помимо прочего, они привели к закрытию специальных учреждений, что обрекло «освобожденных» пациентов на куда более тяжелую жизнь на улицах. В начале 80-х, когда я впервые посетил эти места, все, кроме пациентов с наиболее серьезными проблемами, были выписаны. Остались странные люди с сильными нарушениями. Они кучковались возле торговых автоматов, разбросанных по больничным тоннелям, и выглядели так, будто сошли с фотографий Дианы Арбус или с картин Иеронима Босха.

Однажды мы с однокурсниками стояли, выстроившись в ряд, и ожидали дальнейших инструкций от немецкого психолога-пуританина, который вел в больнице клиническую тренинговую программу. Постоянная пациентка больницы, хрупкая и ранимая, подошла к одной из студенток — замкнутой, консервативной молодой женщине. Пациентка говорила дружелюбно, по-детски. Она спросила: «Почему вы все здесь стоите? Что вы делаете? Можно мне с вами?» Однокурсница повернулась ко мне и неуверенно спросила: «Что ответить?» Она, как и я, была застигнута врасплох запросом, исходящим от человека настолько изолированного и больного. Никто из нас не хотел, чтобы ответ прозвучал как отказ или упрек. Мы временно ступили на ничью землю, для которой общество не предусмотрело основополагающих правил или руководств. Мы были просто новыми студентами, мы не были готовы встретиться на территории психиатрической больницы с пациенткой-шизофреником, задающей наивный, дружелюбный вопрос о возможности социальной принадлежности. Это не походило на естественную беседу, на обмен мнениями между людьми, внимательными к репликам друг друга. Какие правила действуют в такой ситуации далеко за границами нормального социального взаимодействия? Какие тут есть возможности?

Насколько я мог с ходу понять, возможностей было всего две: выдать пациентке историю, скроенную так, чтобы все могли сохранить лицо, или ответить честно. К первой категории подходили варианты «Мы можем принять только восемь человек в свою группу» и «Мы уже собираемся уходить». Ни один из этих ответов не задел бы ничьих чувств, по крайней мере на первый взгляд, и разница в статусе, которая отличала нас от нее, осталась бы незамеченной. Но ни один из этих ответов не был правдивым. Так что я их не выбрал.

Я сказал пациентке настолько просто и прямо, насколько смог, что мы новые студенты, учимся на психологов, и поэтому она не может к нам присоединиться. Этот ответ выявил различие в нашем положении, сделал пропасть между нами больше и заметнее. Ответ был куда жестче, чем ладно скроенная, чистая ложь. Но я уже тогда подозревал, что неправда, даже сказанная из лучших побуждений, может привести к непредсказуемым последствиям. Одно мгновение пациентка выглядела ошеломленной и уязвленной. А потом она все поняла, и это было правильно. Ведь все именно так и было.

За несколько лет до того, как я приступил к клиническому тренингу, у меня был странный опыт148 . Я обнаружил, что подвержен довольно жестоким импульсам (ни один из них, впрочем, не был реализован), и убедился, что на самом деле мало знаю о том, кто я и на что готов. Я стал обращать более пристальное внимание на свои слова и поступки. Этот опыт меня, мягко говоря, смутил. Вскоре я разделился на две части: одна говорила, а другая, словно отдельная от меня, прислушивалась и оценивала. Вскоре я обнаружил, что почти все, что я говорил, было неправдой. У меня были причины говорить это: я хотел выиграть спор, приобрести статус, впечатлить людей и получить желаемое. Я использовал язык, чтобы крутить и вертеть миром, чтобы донести то, что считал нужным. Но я был подделкой. Осознав это, я начал говорить только то, против чего не станет возражать мой внутренний голос. Я стал говорить правду или хотя бы не лгать. Вскоре я понял, что такой навык оказывается очень кстати, когда не знаешь, что делать. Действительно, что делать, когда не знаешь, что делать? Говорить правду. Вот я и сделал это в первый день своего пребывания в больнице Дугласа.

Позже у меня был клиент — параноидальный и опасный. Работа с параноидальными людьми — это вызов. Они верят, что их преследуют мистические силы, заговорщики, которые плетут коварные интриги где-то за сценой. Параноидальные люди сверхбдительны и сверхсфокусированы. Они относятся к невербальным сигналам с таким вниманием, которое никогда не встретишь при обычных взаимодействиях между людьми. Они допускают ошибки в интерпретации (это паранойя), но у них почти сверхспособность обнаруживать запутанные мотивы, противоречивые суждения и ложь. Вы должны слушать очень внимательно и говорить правду, если хотите, чтобы параноидальный человек вам открылся. Я внимательно слушал и честно говорил со своим клиентом. Время от времени он описывал свои кровавые фантазии о том, как освежевать людей, чтобы отомстить им. Я следил за своей реакцией. Отмечал, какие мысли и образы возникают в театре моего воображения, пока он говорит, и рассказывал ему об этом. Я не пытался контролировать и направлять его (или свои) мысли и действия. Пытался только дать ему понять настолько прозрачно, насколько мог, как то, что он рассказывает, напрямую воздействует по крайней мере на одного человека — на меня. Мое внимание и честные ответы вовсе не означали, что я оставался невозмутимым и тем более что я одобрял его. Я говорил, когда он пугал меня (это случалось часто), говорил, что его слова и поведение были неправильными, и что он мог влипнуть в серьезные неприятности. Несмотря на это он разговаривал со мной, потому что я слушал и отвечал честно, пусть мои ответы и не были ободряющими. Он доверял мне, несмотря на или, точнее, благодаря моим возражениям. Он был параноидальным, но не тупым. Он знал, что его поведение социально неприемлемо. Он знал, что любой обычный человек, скорее всего, ужаснется его безумным фантазиям. Он доверял мне и говорил со мной, потому что именно так я и реагировал. Невозможно было понять его без этого доверия.

Его несчастья обычно начинались с бюрократических учреждений, например с банка. Он приходил в организацию и пытался выполнить какую-нибудь простую задачу — открыть счет, заплатить или исправить какую-нибудь ошибку. Время от времени он встречал недружелюбного служащего, которого рано или поздно встречает всякий в подобных местах. Этот служащий не принимал его документы или требовал информацию, на самом деле ненужную, которую к тому же трудно предоставить. Предполагаю, что иногда бюрократическая уклончивость была неизбежна, но порой она бессмысленно усложнялась мелкими злоупотреблениями властью. Мой клиент был очень чуток к подобным вещам. Он был одержим честью. Она оказалась для него важнее, чем безопасность, свобода или принадлежность к чему-либо. Следуя этой логике (а параноидальные люди безупречно логичны), он никогда не мог позволить себе быть никем униженным, оскорбленным или подавленным, ни в коей мере. Из-за сурового, негибкого отношения моего клиента его действия уже несколько раз навлекали на него запретительные ордеры. Но запретительные ордеры лучше всего воздействуют на тех, кто в них на самом деле не нуждается. Он же просто говорил: «Я стану вашим худшим кошмаром». Хотел бы я осмелиться выдать подобную фразу, столкнувшись с бюрократическими препонами! Хотя лучше такие ситуации просто отпускать. Но мой клиент действительно имел в виду то, что говорил; иногда он и правда становился чьим-нибудь кошмаром. Он был плохим парнем из «Старикам тут не место». Он был человеком, которого вы встретили в неправильное время в неправильном месте. Если вы с ним схлестнулись, даже случайно, он преследовал вас, напоминал, что вы сделали не так, и выпивал из вас все соки. Он был тем, кому нельзя лгать. Я говорил ему правду, и это его охлаждало.

Мой арендодатель

Примерно в то же время у меня был арендодатель — главарь местной байкерской банды. Мы с Тэмми жили по соседству с ним в маленьком доме его родителей. У его подруги были шрамы от самостоятельно нанесенных увечий, характерных для пограничного расстройства личности. Пока мы жили там, она себя убила.

Дени, огромный, сильный франко-канадец с седой бородой, был талантливым электриком-любителем. Некоторый художественный талант у него тоже имелся, и подспорьем для него стало изготовление ламинированных деревянных постеров с неоновой подсветкой. Он старался держаться трезвым, после того как вышел из-за решетки. Но все же примерно каждый месяц уходил в запой, длившийся по несколько дней. Он был одним из тех мужчин, которые обладают волшебной способностью пить: мог приговорить 50 или даже 60 банок пива за два запойных дня и оставаться все это время на ногах. Трудно поверить, но это правда. В то время я проводил исследование по теме семейного алкоголизма, и нередко участники исследования сообщали, что для их отцов было обычным делом выпивать литр водки в день. Эти отцы семейств каждый вечер покупали по бутылке — с понедельника по пятницу, а потом еще две в субботу, чтобы продержаться в воскресенье, когда алкогольный магазин будет закрыт.

У Дени была маленькая собака. Иногда мы с Тэмми слышали их на заднем дворе в четыре утра, во время одного из алкомарафонов — оба безумно выли на луну. Время от времени в подобных случаях Дени пропивал все сбережения до последнего цента. Тогда он показывался у нас в квартире. Ночью мы слышали стук. Дени стоял у дверей, яростно качаясь, но держась вертикально, чудесным образом пребывая в сознании. Он стоял там с тостером, постером или микроволновкой в руках. Он хотел продать это мне, чтобы продолжить пить. Я купил несколько подобных вещей, притворяясь милосердным. В конце концов Тэмми убедила меня, что так дальше нельзя. Это заставляло ее нервничать, и это было плохо для Дени, который ей нравился. Ее просьба была разумной и неизбежной, но она все равно поставила меня в щекотливое положение. Что вы скажете бывшему главарю байкерской банды, который склонен к насилию, находится в состоянии тяжелой интоксикации и так себе говорит по-английски, если он пытается продать вам микроволновку, стоя у вас в дверях в два часа ночи? Это даже более сложный вопрос, чем те, что задавали пациентка психбольницы и параноидальный живодер. Но ответ тот же самый — правду. Вот только лучше вам быть в этой правде уверенным.

Вскоре после нашего с женой разговора Дени снова к нам постучал. Он смотрел на меня прямо, скептически, с прищуром, характерным для жесткого, тяжело пьющего мужчины, который не понаслышке знаком с неприятностями. Такой взгляд означает «докажи-ка, что ты невиновен». Слегка покачиваясь из стороны в сторону, он вежливо спросил, не заинтересован ли я в том, чтобы приобрести его тостер. Избавившись от глубинных мотивов, которые подталкивают приматов к доминированию, и от морального превосходства, я сказал ему максимально прямо и осторожно, что нет. Я не играл. В тот момент я не был образованным, удачливым, мобильным молодым человеком, носителем английского языка.

Он не был бывшим зэком, квебекским мотоциклистом с зашкаливающим уровнем алкоголя в крови. Нет, мы были двумя людьми доброй воли, которые стараются помочь друг другу выбраться из общего затруднения и поступить правильно. Я напомнил, что он говорил мне, будто старается бросить пить. Пояснил, что будет нехорошо, если я дам ему денег. Сказал, что он заставляет Тэмми, которую он уважал, нервничать, когда приходит так поздно и такой пьяный и пытается мне что-то продать. Он свирепо и серьезно смотрел на меня, не говоря ни слова, секунд 15. Это было очень долго. Я знал, что он наблюдает за каждым микровыражением, которое могло бы выдать сарказм, обман, презрение или самохвальство. Но я все как следует продумал и сказал только то, что имел в виду. Я осторожно подбирал слова, пересекая болото вероломства, нащупывая твердый путь. Дени развернулся и ушел. И это еще не все — он запомнил наш разговор, даже будучи в состоянии запредельной интоксикации. Он больше не пытался мне ничего продать. Наши отношения, которые и так были достаточно хороши, учитывая большой культурный разрыв между нами, стали еще прочнее. Выбрать легкий путь и сказать правду — это необязательно два разных варианта. Это разные пути по жизни. Это совершенно разные способы существования.

Манипулирование миром

Вы можете использовать слова, чтобы манипулировать миром ради того, чего хотите добиться. Это означает «быть политиком». Это трюк. Это фишка недобросовестных маркетологов, продавцов, рекламщиков, пикаперов, одержимых лозунгами утопистов и психопатов. Это речь, в которую люди погружаются, пытаясь влиять на других и манипулировать ими. Это то, что делают университетские студенты, когда пишут эссе, чтобы удовлетворить профессора, вместо того чтобы выразить и пояснить свои мысли. Это то, что делают все, когда чего-то хотят и решают подделать самих себя, чтобы угождать и льстить. Это интриги, лозунги и пропаганда.

Вести жизнь таким образом значит быть одержимым болезненным желанием и подстраивать свою речь и действия под тот способ, который должен привести к цели. Типичные цели могут быть такими: «навязать другим мои идеологические убеждения», «доказать, что я (был) прав», «казаться компетентным», «рвануть на вершину иерархии», «избежать ответственности» (или цель-близнец — «выразить доверие к чужим действиям»), «продвинуться», «привлечь к себе львиную долю внимания», «убедиться, что я всем нравлюсь», «предстать в образе мученика», «оправдать свой цинизм», «оправдать свою антисоциальную точку зрения», «свести к минимуму внезапный конфликт», «поддерживать свою наивность», «капитализировать свою уязвимость», «всегда выглядеть как святой» или (и это особенно злое) «убедиться, что во всем виноват мой нелюбимый ребенок».

Все это примеры того, что соотечественник Зигмунда Фрейда, менее известный австрийский психолог Альфред Адлер называл «жизненной ложью» (149). Тот, кто живет жизненной ложью, пытается манипулировать реальностью с помощью восприятия, мысли и действия так, чтобы существовал только узкий, желаемый, предопределенный результат. Жизнь, проживаемая таким образом, основана, сознательно или бессознательно, на двух допущениях. Первое — что ваших нынешних знаний достаточно, чтобы определить, что будет хорошо в далеком будущем. Второе — что реальность была бы невыносима, останься она на самоуправлении. Первое допущение с философской точки зрения неоправданно. То, к чему вы сейчас стремитесь, может быть недостойной целью, равно как то, что вы сейчас делаете, может быть ошибкой. Второе еще хуже. Это верно, только если реальность по сути своей невыносима и вместе с тем ею можно успешно манипулировать и искажать ее.

Такие разговоры и такое мышление требуют высокомерия и уверенности, которые гений английского поэта Мильтона ассоциировал с Сатаной, самым возвышенным из Божьих ангелов, что самым драматичным образом ошибся. Способность к рациональности опасно склоняется к гордыне: все, что я знаю, и есть все, что надо знать. Гордыня любит собственные творения и пытается возвести их в абсолют. Я видел, как люди выбирали для себя утопию и завязывали свою жизнь в узел, пытаясь сделать эту утопию реальностью. Левоориентированный студент принимает модную антиавторитетную позицию и следующие двадцать лет жизни проводит в возмущении, пытаясь разгромить ветряные мельницы собственного воображения. Восемнадцатилетняя девушка вдруг решает, что хочет уйти на пенсию в 52 года. Она три десятилетия трудится ради того, чтобы это произошло, не учитывая, что приняла это решение, когда едва вышла из детского возраста. Что она знала о себе, 52-летней, когда была подростком? Даже сейчас, много лет спустя, у нее лишь расплывчатое, невнятное представление о своем пострабочем Эдеме. Она отказывается это замечать. Что значила ее жизнь, если первоначальная цель была ошибочной? Она боится открыть ящик Пандоры, внутри которого спрятаны все мирские проблемы. Но ведь и надежда там тоже есть. Однако она выворачивает свою жизнь так, чтобы та соответствовала фантазиям беспечного подростка.

Наивно сформулированная цель со временем мутирует в зловещую форму жизненной лжи. Один мой клиент сорока с лишним лет рассказал мне о своем видении, сформулированном его более молодым «я»: «Вижу себя пенсионером на тропическом пляже, попивающим “маргариту” в солнечных лучах». Это не план. Это рекламный плакат турфирмы. Восемь «маргарит» спустя вам останется только ждать похмелья. Через три недели, залитые «маргаритами», если у вас есть хоть какой-то разум, вы будете чувствовать смертельную скуку и отвращение к себе. Через год или того меньше вы станете жалким. Это просто неприемлемый подход к более поздним годам жизни.

Такой вид чрезмерного упрощения и фальсификации особенно характерен для идеологов. Они принимают одну-единственную аксиому: правительство плохое, иммиграция — это плохо, капитализм — это плохо, патриархат — это плохо. Они фильтруют и сортируют свой опыт, чтобы еще более твердо настаивать на том, что все можно объяснить этой аксиомой. За этой дурной теорией стоит нарциссическая вера в то, что мир можно исправить, но только если они сами будут его контролировать <…>.

Представьте себе женщину, которая настаивает, что все в ее жизни правильно. Она избегает конфликта, улыбается и делает все, о чем ее просят. Она находит свою нишу и прячется в ней. Она не ставит под сомнение авторитеты и не выдвигает свои идеи, не жалуется, когда с ней плохо обращаются. Она стремится быть невидимой, как рыба в центре кишащей стаи. Но ее сердце гложет секрет. Она все равно страдает, потому что жизнь — страдание. Она одинока, она ото всех отрезана, она нереализованна. Но послушание и самоуничтожение лишают ее жизнь всякого смысла. Она стала не кем иным, как рабом, инструментом для чужих нужд. Она не получает того, чего хочет или в чем нуждается, потому что для этого потребовалось бы выразить свое мнение. И вот уже в ее существовании нет ничего ценного, что можно противопоставить жизненным невзгодам. И от этого ей тошно.

Когда учреждение, где вы работаете, переживает встряски и сокращения, первыми могут уволить шумных нарушителей спокойствия. Но следующими жертвами будут невидимки. Тот, кто прячется, кто не важен. Быть важным значит вносить в работу оригинальный вклад. Прятки не спасут конформистов и традиционалистов от болезни, безумия, смерти и налогов. К тому же прятаться от других значит подавлять и скрывать нереализованные возможности собственного «я». И это проблема. Если вы не откроете себя другим, вы не откроете себя самому себе. При этом вы подавляете того, кем уже являетесь, и никогда не станете тем, кем могли бы стать — новые грани вашего «я» не увидят свет, не чувствуя в этом необходимости. Это и биологическая, и концептуальная истина. Когда вы смело исследуете новое, добровольно сталкиваетесь с неизвестным, вы собираете информацию и строите из нее свое обновленное «я». Это концептуальный элемент. А вот биологический: недавние исследования выявили, что новые гены в центральной нервной системе включаются, когда организм помещен (или сам помещает себя) в новую ситуацию. Эти гены кодируют новые белки. А белки являются строительными материалами для новых структур в мозгу. Получается, что значительная часть вас все еще зарождается, в биологическом смысле, а не страдает от застоя. Вы должны что-то говорить, куда-то идти, что-то делать, чтобы включиться. А если нет… Тогда вы останетесь неполным, а жизнь для тех, кто остался неполным, слишком тяжела.

Если вы говорите «нет» своему начальнику, супругу или маме, когда это необходимо, вы делаете себя тем, кто может сказать «нет», когда это необходимо. Если вы говорите «да», когда в этом нет нужды, вы делаете себя тем, кто может сказать только «да», даже когда совершенно очевидно надо сказать «нет». Если вас удивляло, как совершенно обычные, нормальные люди могли делать ужасные вещи, которые делали охранники сталинских лагерей, теперь вы знаете ответ. Когда очень важно было сказать «нет», не оставалось никого, кто был способен это сделать. Если вы предаете себя, если говорите неправду, совершаете лживые поступки, вы ослабляете свой характер. Если у вас слабый характер, вас неизбежно скосят невзгоды. Вы попытаетесь спрятаться, но прятаться будет негде. А потом вы обнаружите, что делаете ужасные вещи.

Только самая циничная, безнадежная философия настаивает на том, что реальность можно улучшить с помощью фальсификации. Такая философия осуждает Бытие, осуждает способность становиться подобными, считает это ошибкой. Она объявляет правду недостаточной, а честного человека обманутым. Такая философия одновременно приводит мир к свойственной ему испорченности и осуждает его за это.

В этом виновато не зрение, не в ´идение как таковое и не план, созданный, чтобы добиться этого в ´идения. В ´идение будущего, желаемого будущего, необходимо. Оно связывает действие, совершаемое сейчас, с важными, долгосрочными, фундаментальными ценностями. Оно наделяет действия в настоящем значением и важностью и создает рамки, ограничивающие неопределенность и тревожность. Проблема не в в ´идении. Проблема в добровольной слепоте. Это худший вариант лжи. Она тонка. Она пользуется легкими объяснениями. Добровольная слепота — это отказ знать что-то, что можно было бы знать. Это отказ признать, что стук в дверь означает, что кто-то стоит снаружи. Это отказ признавать присутствие трехсоткилограммовой гориллы в комнате, слона под ковром и скелета в шкафу. Это отказ признать ошибку, выполняя план.

У каждой игры есть правила. Некоторые из наиболее важных правил скрыты. Вы принимаете их, просто решая вступить в игру. Первое из этих правил — игра важна. Если бы она не была важна, вы бы в нее не играли. Играть в игру означает, что игра важна. Второе — действия, предпринятые во время игры, правильны, если они помогают вам выиграть. Если вы совершаете действие, а оно не помогает вам выиграть, значит, по определению, это плохое действие. Вам надо попробовать что-то другое. Вспомните старую шутку: быть безумным значит снова и снова делать одно и то же, ожидая разных результатов. Если вам везет и вы проигрываете и пробуете что-то новое, вы движетесь вперед. Если это не работает, вы снова пробуете что-то новое. При удачных обстоятельствах достаточно будет минимальных перемен. Поэтому благоразумно начинать с малых изменений и смотреть, помогают ли они. Иногда, правда, вся иерархия ценностей ошибочна, придется полностью оставить прежнюю догму, поменять всю игру. Это революция, со всем ее хаосом и ужасом. Это не то, во что можно вовлечься с легкостью, но это нечто необходимое. Ошибка требует жертвы, чтобы быть исправленной, а серьезная ошибка требует серьезной жертвы. Принять правду значит принести жертву, а если вы долгое время отвергали правду, вы задолжали много жертв.

Лесные пожары сжигают мертвый лес и возвращают поглощенные огнем частицы в почву. Иногда пожары искусственно подавляются, но мертвые деревья все равно скапливаются. Рано или поздно загорается огонь. А когда это происходит, он так разгорается, что разрушает все, даже почву, на которой растет лес. Гордый рациональный ум, которому удобно пребывать в определенности, который влюблен в собственное превосходство, легко поддается искушению проигнорировать ошибку, замести мусор под ковер. Литераторы и философы-экзистенциалисты, начиная с Сёрена Кьеркегора, считали этот способ Бытия неподлинным. Неподлинная личность продолжает воспринимать мир и действовать таким образом, который ее собственный опыт определил как ошибочный. Такой человек не говорит собственным голосом. «Произошло ли то, чего я хотел? Нет. Значит, моя цель или мои методы неверны. Мне все еще есть чему поучиться». Это голос подлинности. «Произошло ли то, чего я хотел? Нет. Значит, мир нечестен. Люди слишком завистливые и тупые, чтобы понять. Это вина чего-то или кого-то другого». Это голос неподлинный. Отсюда недалеко до «Их надо остановить», «Им надо причинить вред» или «Их нужно уничтожить». Такие идеи проявляют себя всегда, когда речь идет о непостижимой жестокости. Их не спишешь на бессознательность или подавленность. Когда человек врет, он знает это. Он может закрывать глаза на последствия своих действий. Он может не проанализировать и не выразить свое прошлое и не понять его. Он может даже забыть, что врал, и таким образом оставаться бессознательным в отношении этого факта. Но он действовал сознательно, совершая эту ошибку и не принимая на себя никакой ответственности. В тот момент он знал, на что шел <…>.

Некто охочий до власти устанавливает у вас в офисе новое правило. В нем нет необходимости. Оно контрпродуктивно, оно раздражает. Оно лишает вашу работу значительной части удовольствия и смысла. Но вы говорите себе, что это нормально, не тот повод, чтобы жаловаться. И то же самое происходит снова. Не сумев отреагировать в первый раз, вы приучились дозволять такие вещи. Вы уже чуть менее храбры. Ваш оппонент, не получив отпора, напротив, стал чуть сильнее, а сама институция стала чуть более испорченной. Процесс бюрократической стагнации и угнетения продолжается, и вы внесли в него свой вклад, делая вид, что все в порядке. Почему бы не пожаловаться? Почему бы не восстать? Если вы это сделаете, другие люди, которые так же боятся высказаться, могут прийти вам на защиту. А если нет, возможно, настало время для революции. Может, вам стоит найти другую работу, где вашей душе не так угрожает разрушение <…>.

Одно из важнейших достоинств шедевра Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» заключается в анализе прямых и повседневных взаимоотношений между патологией зависимого государства советских рабочих лагерей, где страдали и умирали миллионы, и почти универсальной склонностью советских граждан фальсифицировать свое личное, ежедневное существование, отрицая свое же собственное, вызванное государством страдание, и таким образом поддерживать диктат рациональной, одержимой идеологией коммунистической системы. Именно это вероломство, это отрицание, по мнению Солженицына, поддерживало и подстрекало великого параноидального массового убийцу, Иосифа Сталина, к его преступлениям. Солженицын писал правду — свою правду, тяжело завоеванную собственным опытом в лагерях, обнажая ложь советского государства. Ни один образованный человек не осмеливался защищать эту идеологию, после того как был опубликован «Архипелаг ГУЛАГ». Никто не мог даже произнести: «То, что делал Сталин, — не настоящий коммунизм».

Виктор Франкл, психиатр, выживший в нацистском концентрационном лагере и написавший классическую книгу «Человек в поисках смысла», пришел к похожему социально-психологическому заключению: лживое, неподлинное индивидуальное су ществование предшествует социальному тоталитаризму. Зигмунд Фрейд, со своей стороны, аналогично верил, что репрессия внесла свой нетривиальный вклад в развитие душевной болезни (а разница между репрессией, то есть подавлением правды, и подавлением лжи зависит от угла зрения). Альфред Адлер знал, что ложь разжигает болезнь. К. Г. Юнг знал, что его пациентов мучили моральные проблемы, и что такие проблемы были вызваны неправдой. Все эти мыслители, все главным образом обеспокоенные патологией индивидуальной и культурной, пришли к одному и тому же заключению: ложь деформирует структуру Бытия. Неправда одинаково разъедает душу и государство, и одна форма испорченности, коррупции, вскармливает другую.

Я многократно наблюдал, как простое экзистенциальное страдание превращается в настоящий ад благодаря предательству и обману. Например, и без того едва управляемая ситуация — болезнь родителя в терминальной стадии — может превратиться в нечто ужасное, едва поддающееся описанию из-за неподобающих, мелочных склок его взрослых детей. Одержимые неразрешенными противоречиями прошлого, они, как вурдалаки, собираются вокруг смертного одра, обращая трагедию в дьявольский фарс с трусостью и обидой в главных ролях.

Неспособность сына самостоятельно преуспеть используется матерью, склонной защищать свое дитя от любого разочарования и боли. Он никогда ее не покидает, и она никогда не будет одинока. Это злой заговор, который развивается медленно, как патология, проявляется в тысячах многозначительных подмигиваний и кивков. Она разыгрывает мученицу, обреченную поддерживать своего сына, и, как вампир, получает питательную симпатию от сочувствующих друзей. Он тяготится судьбой, воображая, что его подавляют, с наслаждением фантазирует о том, какой хаос мог бы посеять в мире, что отвергает его за трусость, неловкость и нерешительность. И иногда он сеет этот хаос. И все спрашивают: «Почему?» Они могли бы узнать ответ, но отказываются.

Даже хорошо проживаемые жизни могут быть искалечены, изранены и искажены болезнью, немощью и неконтролируемой катастрофой. Депрессия, биполярное расстройство, шизофрения, рак — все они включают биологические факторы за пределом непосредственного личного контроля. Сложностей, свойственных самой жизни, достаточно, чтобы ослабить и захлестнуть каждого из нас, выталкивая нас за собственные границы, ломая нас в нашей самой слабой точке. Даже наилучшим образом проживаемая жизнь не гарантирует нам абсолютной защиты от уязвимости. Но у семьи, которая ссорится на руинах разрушенного землетрясением дома, гораздо меньше шансов снова построить дом, чем у семьи, укрепленной взаимным доверием и преданностью. Любая естественная слабость и любой экзистенциальный вызов (неважно, насколько незначительный) могут быть усилены и доведены до серьезного кризиса с помощью обмана — личного, семейного или культурного.

Честный человеческий дух может постоянно терпеть неудачу в попытках создать рай на земле. Но это позволяет уменьшить страдание, свойственное Бытию, до терпимых пределов. Трагедия Бытия — это следствие наших ограничений и уязвимости, определяющих человеческий опыт. Возможно, это даже цена, которую мы платим за само Бытие, поскольку существование должно быть ограничено, чтобы вообще быть.

Я видел мужа, который честно и смело приспосабливался к тому, что его жена входит в терминальную стадию деменции. Шаг за шагом он делал нужные приготовления. Он принимал помощь, когда она была ему нужна. Он отказывался отрицать печальные перемены и таким образом элегантно адаптировался к ним. Я видел семью этой женщины, члены которой объединились, поддерживая друг друга, когда она умирала. Братья, сестры, внуки и отец обретали новые связи друг с другом и считали это пусть частичной, но настоящей компенсацией своей потери. Моя дочь подростком пережила серьезную болезнь, у нее разрушались бедро и лодыжка, но я видел, как она преодолела это и, несмотря на непрекращающуюся сильнейшую боль, которая длилась два года, снова поднялась, не сломленная духом. Я видел, как ее младший брат добровольно и без сожаления жертвовал многими возможностями дружбы и социальной активности, чтобы быть с ней и с нами, пока сестра страдала. Любовь, вдохновение, несломленный характер могут сделать человека настолько стойким, что это сложно представить. А вот чего нельзя вынести, так это абсолютного разрушения, за которым стоит трагедия и обман.

Способность рационального ума обманывать, манипулировать, плести интриги, надувать, фальсифицировать, преуменьшать, вводить в заблуждение, предавать, кривить душой, отрицать, опускать, оправдывать, быть предвзятым, преувеличивать и скрывать настолько бесконечна, настолько примечательна, что долгие столетия до развития научного мышления человечество объясняло природу моральных страданий, считая эту способность демонической. Дело не в рациональности как в процессе — этот процесс может создавать ясность и прогресс. Проблема в том, что рациональность подвергается наихудшему искушению — возводить то, что она знает, в абсолют <…>.

Правда вместо лжи

Что случится, если мы решим прекратить лгать? Что это вообще будет значит? Мы ведь, в конце концов, ограничены в своих знаниях. Мы должны принимать решения здесь и сейчас, хотя никогда не можем быть полностью уверенными в лучших средствах и в лучших целях. Цель, амбиция создает структуру, необходимую для действия. Цель задает направление, контраст с настоящим, рамки, внутри которых можно все оценивать. Цель определяет прогресс и делает этот прогресс захватывающим. Цель уменьшает тревожность, ведь если у вас нет цели, все может означать что угодно или ничего, и ни один из этих вариантов не способствует душевному спокойствию. Следовательно, нам нужно думать, планировать, ограничивать, утверждать, чтобы жить. Как же тогда представлять будущее и выбирать направление, чтобы не поддаться искушению тоталитарной определенности?

Некоторое доверие к традиции может помочь нам установить свои цели. Есть смысл в том, чтобы делать то, что всегда делали другие люди, если только у нас нет веской причины этого не делать. Есть смысл получать образование, работать, находить любовь и иметь семью. Это то, как культура себя поддерживает. Но необходимо стремиться к своей цели, какой бы традиционной она ни была, с широко раскрытыми глазами. У вас есть направление, но оно может быть неправильным. У вас есть план, но он может быть ошибочным. Вас могло сбить с пути собственное невежество или, что еще хуже, ваша скрытая испорченность. Так что дружить надо с тем, чего вы не знаете, а не с тем, что знаете. Вы должны бодрствовать, чтобы застать себя в действии. Вы должны сначала убрать бревно из собственного глаза, а потом уж беспокоиться о соринке в чужом. Таким образом вы укрепляете собственную волю, и она может выдержать бремя существования, а также обновляете государство.

Древние египтяне пришли к этому еще тысячи лет назад, хотя их знание осталось воплощенным в драматической форме (154). Они поклонялись Осирису, мифологическому основателю государства и богу традиции. Однако Осирис был уязвим для своего злого брата-интригана Сета, который сверг и изгнал его в подземный мир. Этой историей египтяне показали, что социальные организации со временем костенеют и тяготеют к добровольной слепоте. Осирис не увидел истинный характер брата, даже когда мог это увидеть. Сет ждет и в подходящий момент атакует. Он разрывает Осириса на части и рассеивает его божественные останки по всему царству. Он отправляет дух своего брата в подземный мир. Осирису очень тяжело вновь собрать себя по частям.

К счастью, великому царю не пришлось самому общаться с Сетом. Египтяне поклонялись еще и Гору, сыну Осириса. Гор принял две формы: сокола, самого зоркого из всех созданий, и знаменитого египетского иероглифа-глаза (см. Правило 7). Осирис — это традиция, старая и добровольно слепая. Гор, его сын, напротив, хотел и мог видеть. Гор был богом внимания. Внимательность — не то же самое, что рациональность. Будучи внимательным, Гор мог воспринимать информацию и одержать победу над злом Сета, своего дяди, хотя цена этой победы была велика. Когда Гор сталкивается с Сетом, между ними происходит ужасная схватка. Прежде чем Сет оказывается повержен и изгнан из королевства, он вырывает у племянника глаз. Но победивший Гор возвращает глаз себе. А затем он делает нечто по-настоящему неожиданное: он добровольно отправляется в подземный мир и отдает глаз своему отцу.

Что это значит? Во-первых, что столкновение с недоброжелательством и злом достаточно ужасно, чтобы повредить даже божественному зрению. Во-вторых — что внимательный сын может восстановить зрение своего отца. Культура всегда находится в состоянии, близком к смерти, несмотря на то что она была создана духом великих людей прошлого. Но настоящее — это не прошлое. Мудрость прошлого портится, или у нее заканчивается срок годности пропорционально истинной разнице между условиями настоящего и прошлого. Это просто следствие хода времени и тех перемен, которые ход времени неизбежно приносит. Но важно и то, что культура и ее мудрость уязвимы перед разрушением, коррупцией— добровольной слепотой и интригами Мефистофеля. Следовательно, неизбежный функциональный упадок институций, данных нам предками, ускоряется нашим неправильным поведением, нашими промахами в настоящем. Это наша ответственность — смело смотреть, что у нас перед глазами, и учиться, даже если это кажется ужасным, даже если ужас, который мы видим, повреждает наше сознание и наполовину ослепляет нас. Акт зрения особенно важен, когда он бросает вызов тому, что мы знаем, на что полагаемся, когда он расстраивает и дестабилизирует нас. Акт зрения дает человеку информацию и обновляет государство. Поэтому Ницше и говорил, что ценность человека определяется тем, сколько правды он может выдержать. Вы есть, без всякого сомнения, то, что вы уже знаете. А еще все то, что могли бы узнать, если бы пожелали. Следовательно, никогда не надо жертвовать тем, чем вы могли бы стать, ради того, кем вы уже являетесь. Никогда не надо отказываться от того лучшего, что живет внутри вас, ради безопасности, которая у вас и так есть, особенно если вы уже поймали проблеск, существование которого невозможно отрицать, проблеск чего-то, что находится за пределами привычного <…>.

Мой хороший друг обнаружил, что у его жены на протяжении десятилетий была любовная связь, и впал в глубокую депрессию. Он спустился в преисподнюю. Однажды он сказал мне: «Я всегда думал, что люди, у которых депрессия, должны просто стряхнуть ее с себя. Я даже не представлял, о чем говорю». В конце концов он вернулся из подземных глубин. Во многих смыслах это теперь новый человек и, возможно, человек мудрее и лучше прежнего. Он похудел на 18 килограммов. Он пробежал марафон. Он отправился в Африку и взошел на гору Килиманджаро. Он предпочел переродиться, а не спуститься в ад.

Определитесь со своими амбициями, даже если вы не уверены в том, какими они должны быть. Лучшие амбиции связаны с развитием характера и способностей, а не статуса и власти. Статус вы можете потерять, а вот характер вы повсюду несете с собой, и он позволяет вам преодолевать невзгоды. Зная это, привяжите веревку к валуну. Возьмите огромный камень, бросьте его перед собой и подтянитесь к нему. Смотрите и наблюдайте, пока движетесь вперед. Выразите свой опыт настолько ясно и четко для себя и для других, насколько возможно. Так вы научитесь более эффективно и продуктивно двигаться к цели. А пока делаете это, не лгите. Особенно самому себе. Если вы будете обращать внимание на то, что делаете и говорите, вы можете научиться чувствовать состояние внутреннего раздрая и слабости, когда ведете себя и говорите неправильно. Это воплощенное ощущение, а не мысль. Я испытываю внутреннее ощущение, что тону и нахожусь в раздрае, вместо того чтобы чувствовать свою крепость и силу, когда я неосторожен со своими действиями и словами. Кажется, эти ощущения сосредоточены в моем солнечном сплетении, где находится большой узел нервных тканей. По сути, я научился распознавать, когда лгу, замечая это чувство, будто тону и нахожусь в раздрае. Зачастую мне требовалось много времени, чтобы вычислить обман. Порой я использовал слова ради какой-то видимости. Порой пытался с их помощью замаскировать свое невежество в какой-то теме. Порой использовал чужие слова, чтобы избежать ответственности думать за себя.

Если вы будете внимательны, когда чго-то ищете, вы будете приближаться к цели. Но, что еще важнее, вы получите информацию, которая позволит вашей цели измениться. Тоталитарист никогда не спрашивает: «Что, если мои текущие амбиции ошибочны?» Он принимает их за Абсолют. Они становятся его Богом, для всех намерений и целей. Они составляют для него высочайшую ценность. Они регулируют его эмоции и мотивационные состояния, определяют его мысли. Все люди служат своим амбициям. В этом смысле атеистов не существует. Есть только люди, которые знают и которые не знают, какому Богу они служат.

Если вы исказите все всецело, слепо и добровольно ради достижения одной только конкретной цели, вы никогда не сможете узнать — вдруг есть другая цель, которая сослужила бы вам и всему миру лучшую службу. Вот чем вы жертвуете, если не говорите правду. Если же, напротив, вы говорите правду, ваши ценности меняются, по мере того как сами вы прогрессируете. Если вы позволяете себе получать информацию от реальности, которая проявляет себя, пока вы рветесь вперед, ваши наблюдения о том, что важно, изменятся. Вы переориентируетесь, иногда постепенно, а иногда внезапно и радикально.

Представьте себе: вы ходите в инженерное училище, потому что этого желают ваши родители, а не потому, что вы сами этого хотите. Работая над целями, которые противоречат вашим собственным желаниям, вы чувствуете себя немотивированным, совершающим ошибку. Вы будете изо всех сил пытаться сконцентрироваться и дисциплинировать себя, но это не поможет. Ваша душа будет отвергать тиранию воли (как иначе это назвать?). Почему вы подчиняетесь? Возможно, вы не хотите разочаровать родителей, хотя если вы потерпите провал, вы именно это и сделаете. Вам может не хватать смелости для конфликта, необходимого, чтобы освободиться. Вы можете не желать пожертвовать детской верой в родительское всеведение, искренне хотеть по-прежнему верить, что есть кто-то, кто знает вас лучше, чем вы сами, кто знает все об этом мире. Таким образом вы хотите быть защищенными от сильного экзистенциального одиночества личного Бытия и сопутствующей ответственности. Все это очень широко распространено и хорошо понятно. Но вы страдаете, потому что вы правда не должны быть инженером. И однажды вы понимаете, что с вас хватит. Вы бросаете учебу. Вы разочаровываете родителей и учитесь с этим жить. Вы советуетесь только с самими собой, даже если это значит, что вы должны полагаться только на свои собственные решения. Вы получаете степень по философии. Вы принимаете бремя собственных ошибок. Вы становитесь собой. Отвергая видение отца, вы развиваете свое собственное. И потом, когда ваши родители стареют, вы становитесь достаточно взрослыми, чтобы быть с ними, когда они в вас нуждаются. Они тоже выигрывают. Но обе эти победы должны быть завоеваны ценой конфликта, порожденного вашей правдой <…>.

Если вы продолжите жить в согласии с правдой в том виде, в каком она вам открывается, придется справляться с конфликтами, которые создает такой образ Бытия. Если вы будете это делать, вы продолжите становиться более зрелым и более ответственным и в малом (не стоит это недооценивать), и в большом. Вы будете приближаться к своим более новым и более мудрым целям и становиться мудрее, формулируя их, когда обнаружите и исправите неизбежные ошибки. Ваша концепция того, что важно, становится все более и более подобающей, по мере того как вы принимаете мудрость своего опыта. Вы перестанете отчаянно колебаться и будете более уверенно идти к хорошему — к тому, чего никогда не смогли бы постичь, если бы, несмотря на все доказательства обратного, настаивали, что были правы, абсолютно правы с самого начала.

Если существование хорошо, тогда и самые ясные, чистые и правильные отношения с ним тоже хороши. Если же существование нехорошо, то вы потеряны. Ничто вас не спасет — ни жалкий протест, ни мрачное мышление, ни мракобесная слепота, которые продолжают обман. Хорошо ли существование? Вы должны пойти на ужасный риск и выяснить это. Живите в правде или живите в обмане, принимайте последствия этого и делайте собственные выводы. Это акт веры, на необходимости которого настаивал датский философ Кьеркегор. Вы не можете знать наперед. Даже хорошего примера недостаточно для доказательства, учитывая разницу между людьми. Успех хорошего примера всегда можно приписать удаче. Так что вам надо рискнуть вашей особенной, индивидуальной жизнью, чтобы все выяснить. Именно этот риск древние описывали как принесение в жертву личной воли ради воли Бога. Это не акт подчинения, по крайней мере в том смысле, в котором понимают подчинение сейчас. Это акт смелости. Это вера в то, что ветер отнесет ваш корабль в новый, лучший порт. Это вера в то, что Бытие может быть исправлено становлением. Это сам дух исследования.

Возможно, лучше выразить это следующим образом: каждому нужна конкретная, специфическая цель — амбиция, назначение, — чтобы ограничить хаос и придать своей жизни понятный смысл. Но все эти конкретные цели могут и должны быть подчинены тому, что может считаться метацелью — способом достигать и формулировать цели как таковые. Метацелью может быть «жизнь в правде». Это значит «Действуйте осторожно, двигаясь в направлении хорошо сформулированного, определенного и временного предела. Создайте свои критерии для поражения и успеха, пусть они будут своевременными и четкими, по крайней мере для вас самого, а еще лучше и для других, чтобы они могли понимать и оценивать то, что вы делаете, вместе с вами. Действуя таким образом, позволяйте миру и своему духу развиваться, как они хотят, пока вы действуете правдиво и выражаете правду». Это одновременно прагматичная амбиция и самая смелая вера <…>.

По материалам книги «12 правил жизни: противоядие от хаоса»

Обложка: Head of Dr. Bauer (1933), Ernst Ludwig Kirchner /The National Gallery of Art

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Обозреватель:

Подписаться
Уведомить о
guest

2 комментариев
Старые
Новые Популярные
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
Зиновий
Зиновий
2 лет назад

Я считал Моноклер серьезным изданием… Делать обзор на растиста, шовиниста и гомофоба, от которого отвернулся весь интеллектуальный мир, и которому обращаются только националисты, чтобы подкрепить свою идеологию псевдофиломофией… Моветон, товарищи. Как минимум.

Моноклер
Моноклер
Ответить на  Зиновий
2 лет назад

Зиновий, непосредственно в этом отрывке есть что-то шовинистское или гомофобное? Но вы правы, мы не учли контекст. Исправимся

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: