Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Кто был прав в оценке природы человека: Гоббс, уверенный в том, что нам свойственна априорная враждебность, или Руссо, веривший в нашу изначальную чистоту и добродетель? Как наши ближайшие сородичи, шимпанзе и бонобо, отражают две стороны нашей натуры — агрессивную и миролюбивую — и какие факторы повлияли на «одомашнивание» Homo Sapiens как вида? Что такое «тирания кузенов» и как она связана с развитием просоциальности человека и эволюцией морали? Автор блога «Нейроэкзистенциализм» Пётр Борисов делает обзор разных эволюционных гипотез в поисках ответа на эти вопросы.
Парадокс добродетели. Кто был прав — Гоббс или Руссо?
Люди способны на величайшее благо и запредельное зло. Мы спасаем жизни и калечим судьбы, оберегаем и насилуем, выхаживаем и вырезаем под корень, бережно взращиваем и беспощадно стираем с лица Земли. Как в нас уживаются самоотречение (selflessness) и эгоизм (selfishness)?
Существует два классических объяснения этой парадоксальной комбинации противоположных качеств. Оба склоняются к тому, что наше поведение обусловлено биологией и только одно из качеств является продуктом эволюции. Разница в том, что является врожденным.
Позиция, ассоциированная со взглядами Жана-Жака Руссо и понятием “благородного дикаря” (Noble savage), испорченного цивилизацией, предполагает, что изначально человек добр и чист помыслами. Развратили его козни дьявола и первородный грех, если смотреть с религиозной точки зрения, или же империализм, патриархат и неравенство — с более светской.
Противоположный – циничный взгляд, его еще называют гоббсовским, по имени автора нашумевшего в свое время произведения «Левиафа́н, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» Томаса Гоббса. Если постараться описать эту позицию двумя фразами, то это “homo homini lupus est” (человек человеку волк) и “bellum omnium contra omnes” (война всех против всех). С этой точки зрения, естественное состояние человека предельно эгоистично, а массовое столкновение частных эгоистических интересов выливается в хаос и войну.
На самом деле, как это часто бывает, и Руссо был не столь наивен, и “благородного дикаря” ему приписали ошибочно (подробнее можно почитать в The Myth of the Noble Savage Эллингсона), но стереотип уже устоялся, а сути проблемы это не меняет.
История человечества полна аргументами в пользу обоих взглядов. Как же все-таки образовался этот парадокс добродетели?
Шимпанзе и бонобо: две стороны одной натуры
Кто такие шимпанзе и что они наши самые близкие родичи, слышал каждый школьник. А вот про бонобо, которых еще называют карликовыми шимпанзе, знают далеко не все. И это неудивительно, ведь “открыл” их немецкий зоолог Эрнст Шварц только в 1928 году в процессе изучения черепа, как он думал, молодого шимпанзе, который оказался черепом взрослой особи другого вида. Ходят слухи, что вид хотели назвать Pan satyrus, намекая на их любвеобильность (гуглим “сатириаз”), но в результате назвали уменьшительно-ласкательно Pan paniscus, слегка отодвинув их в тень “старших братьев” шимпанзе, Pan troglodytes.
Получается, что не только одни шимпанзе наши близкие родственники по эволюционному древу. И если немного упростить, то повадки шимпанзе и бонобо можно спроецировать на человеческую натуру как условно “гоббсовские” и руссовские” (в английском языке это будет куда благозвучнее, Hobbesian and Rousseauian). Шимпанзе агрессивные и территориальные, бонобо миролюбивые и демократичные, у одних уровень внутри- и межгруппового насилия достаточно высок, а у других — куда ниже, у шимпанзе патриархат, а у бонобо матриархат. Но почему? Как? Об этом чуть позже.
Агрессия: горячая и холодная
В 1965 году испанский нейрофизиолог Хосе Мануэль Родригес Дельгадо поразил публику как “бесконтактный матадор”, остановив быка с помощью… радиопередатчика. “Вмонтированный” в хвостатое ядро быка (caudate nucleus), одно из базальных ганглиев мозга, стимулятор (stimoceiver), активированный передатчиком, обеспечил историческую картинку быка, впавшего в ступор, вместо того чтобы проучить дерзкого “матадора”. Вот он, рассвет эпохи mind control, предтеча Neuralink. Привет Илон Маск. Дельгадо на волне успеха замахнулся на “переучивание” людей с помощью управляемых дистанционно электродов – затея, которая ни к чему не привела, но в целом это был достойный прецедент в нелегком деле изучения нейрональных основ агрессивного поведения.
В 1993 году Леонард Берковиц постарался подбить итоги многих работ по изучению поведения животных, криминологии, исследований детского развития и клинической психологии в своей книге “Агрессия: её причины, последствия и контроль” (Aggression: It’s Causes, Consequences and Control). Он разделил агрессию на два вида: “реактивную” и “инструментальную”, которую сейчас больше называют проактивной.
Реактивная агрессия, “горячая”- это пресловутое “бей или беги”, вызванное активацией симпатической нервной системы, реакция организма на непосредственную угрозу, включающая в себя злость и/или страх. В социальном контексте это зачастую ответ на провокацию, оскорбление, унижение или просто фрустрацию. И, как можно догадаться, реактивная агрессия чаще встречается у самцов как элемент битв за статус и право на спаривание (mating rights).
Проактивная агрессия, “холодная” — это совсем другое дело. Она запланирована, подготовлена, не связана во времени с раздражающим/провоцирующим стимулом, и в момент реализации может характеризоваться отсутствием ярко выраженных эмоций. Это целенаправленный и осознанный акт насилия. В отличие от реактивной агрессии, где целью чаще всего выступает избавление от неприятного стимула, в случае проактивной агрессии целью является само насилие или достигаемый с её помощью результат: месть, ресурсы, власть, устранение конкурента, реализация садистической фантазии.
Эволюционист Johan van der Dennen считает, что реактивная агрессия ответственна за большинство невоенных убийств. Ревность, самозащита, домашнее насилие, пьяная драка — бóльшая часть этих убийств, будучи плодом вспышки эмоций, непреднамеренна, и агрессоры зачастую сожалеют о содеянном. Исторически система правосудия в человеческом обществе проводила черту между хладнокровным убийством и убийством в состоянии аффекта, применяя в каждом случае разное наказание.
Адриан Рэйн, автор книги “Анатомия насилия: биологические корни преступления” (The Anatomy of Violence: The biological Roots of Crime), с помощью ПЭТ сканирования изучал мозг осужденных за убийство и пришёл к выводу, что у “реактивных” убийц хуже обстоят дела с контролем импульсивного поведения, судя по сниженной активности префронтальной коры.
Чем лучше мы понимаем природу агрессии, тем выше наши шансы как-то её снижать. И тут, как водится, есть две новости. Хорошая заключается в том, что в случае реактивной агрессии, во многих случаях с ней можно справляться, корректируя уровень серотонина СИОЗС-препаратами (Селективные Ингибиторы Обратного Захвата Серотонина). Плохая же новость в том, что проактивную агрессию удалось подавить только в экспериментальных условиях с помощью транскраниальной магнитной стимуляции.
Человек — одомашненное животное?
Иоганн Фридрих Блюменбах — отец антропологии, человек, который отделил в таксономии шимпанзе от орангутанов (ему же шимпанзе обязаны своему латинскому названию Pan troglodytes). За его классификацию рас, включающую Caucasian, его периодически обвиняют в расизме. Американский палеонтолог и эволюционист Стивен Джей Гулд яростно бросался на защиту Блюменбаха. Он утверждал, что не было менее расистского и более эгалитарного мыслителя в Эпоху Просвещения среди занимавшихся вопросами разнообразия человека.
Предполагая, что нет в мире более одомашненного животного, чем человек, Блюменбах вторил Теофрасту, унаследовавшему от Аристотеля высокий титул лидера Афинской школы перипатетиков. Разница по времени в два тысячелетия, а идея одна и та же. Должно быть что-то в этом есть.
Небезызвестный вам современник Блюменбаха Карл Линней — отец современной таксономии, которому мы еще обязаны биномиальной номенклатурой — Homo sapiens, Tyrannosaurus rex, Pan troglodytes, таким обозначениям, как “род, вид”. Так вот, Линней считал, что существуют Homo sapiens ferus — одичалый или дикий подвид человека разумного, ведущий безблагодатный звериный образ жизни где-то в европейских лесах.
И с этим как раз связана очень занимательная история. В 1724 году в Германии нашли вышедшего из леса мальчишку лет двенадцати. Натуральный Маугли — ел траву, говорить не мог, справлял нужду, где придется, вел себя естественно, как бестревожное дитя природы. Назвали его по месту нахождения — Питер из Гамельна. Из того самого Гамельна, из которого, согласно легенде, крысолов увел всех городских детей за неуплату услуг по дератизации, когда городские власти зажали бюджет.
Так вот, этот маугли из Гамельна попал к королю Англии Георгу I. Тот в свою очередь представил его местным интеллектуальным кругам, где был и Джонатан Свифт. Есть предположения, что, впечатлившись зрелищем одичавшего человеческого детеныша, лишенного малейшего налета цивилизации, он закончил свой цикл рассказов, посвященный путешествиям Гулливера, столь мрачным образом. Не буду спойлерить, эти несколько десятков страниц определенно стоят вашего внимания. Скажу только, что Гулливер встретил образчик жесточайшей сатиры на род человеческий, который был еще отвратительнее из-за контраста с цивилизованными и когнитивно развитыми, высокоморальными говорящими лошадьми. Ходят слухи, что эта часть приключений Гулливера в свое время вдохновила французского фантаста Питера Буля на “Планету обезьян”, из которой родилась известная кинофраншиза.
Если возвращаться к несчастному маугли из Гамельна, то Блюменбах выяснил и заявил, что никакой тот не Homo sapiens ferus, а несчастный ребенок, изгнанный из семьи в раннем возрасте. Скитался в лесах годами, не найдя пристанища у людей, на каких-то звериных инстинктах выжил. Так что это полный разгром линнеевской идеи и лишнее доказательство того, что представляет из себя человек без подключения к матрице распределенной социальной реальности.
Ладно, одомашненное так одомашненное, животное так животное. Вопрос тогда в другом, а кто занимался одомашниванием человека? Давайте поправим на голове треуголку из фольги и на минуту забудем про исконные и сакральные мифы, Лемурию, Гиперборею, что там у кого на повестке дня. Кто или что стало фактором селекции человека? Дарвин изрядно поломал над этим голову, но ни к чему особо не пришёл. Уже в ХХ веке Феодосий Добжанский, который известен фразой “ничто в биологии не имеет смысла, кроме как в свете эволюции” (с чем я лично согласен), в 1962 году безрадостно подытожил, что “концепция одомашнивания человека в настоящее время слишком смутная (vague) идея, чтобы быть научно продуктивной”.
Идея одомашнивания не прошла мимо Евгения Фишера и Конрада Лоренца, печально известных своими идеями евгеники и расовой гигиены. Ирония в том, что оба утверждали противоположные вещи. С точки зрения Фишера, истинный ариец — это максимально одомашненный и потому совершенный человек. А Лоренц сокрушался, что одомашнивание — это источник дегенерации.
Синдром одомашнивания
А в чем, собственно, заключается одомашнивание? В своей книге 1868 года “The variation of animals and plants under domestication” Дарвин заметил, что кроме самой важной характеристики одомашненного животного, покорности (docility), есть еще такой часто встречающийся признак, как висячие уши (floppy ears) и характерное пятно белого цвета на лбу. А в 2003 году Helen Leach в своей статье Human Domestication Reconsidered определила, чем же одомашненные животные, включая человека, отличаются от диких:
Первое — это размеры. Селекционируя уже одомашненных собак и лошадей, можно получить мощные и крупные породы. Но первоначальное снижение размеров (которое объективно оценивается по костям) даже служит археологам для определения времени одомашнивания того или иного вида животных. Мы куда более субтильные, чем тот же Homo erectus. Я бы не стал конфликтовать с таким, лучше сразу отдать кошелек — здоровее будешь.
Второе — это лицо или морда. Она короче, у самцов оно (она) феминизированное (более аккуратное), не такие мощные челюсти. Зубы меньше и плотнее расположены.
Третье — это половой диморфизм. Современные самцы меньше отличаются от самок по физическим параметрам. Не такие крупные тела, не такие надбровные дуги (есть, кстати, забавная гипотеза, что это, простите за каламбур, адаптация из-за получения по лицу). Уже не горилла, еще не Джонни Депп.
И четвертое — меньше мозг. Да-да, за последние 30 тысяч лет наш мозг стал в среднем на 10% меньше (на когнитивных способностях это не должно было сказаться). Утешимся тем, что морская свинка справляется с загадками экспериментаторов в белых халатах лучше своих диких родственников. А ведь у неё мозг на 14% меньше.
Если взглянуть на все эти признаки вместе, то они также описывают, чем собака отличается от волка. И потому расскажу вам сейчас о лисах. Хорош каламбур, да?
Новосибирск, 1958 год. Генетик Дмитрий Беляев начинает карьеру в Институте цитологии и генетики. Кстати сказать, к генетике он пришел по стопам старшего брата, репрессированного Сталиным за недозволенный интерес к идеологически враждебной западной генетике. Его младший брат Дмитрий решает заняться вопросом разведения черно-бурых лис, которых сюда завезли из Канады, с острова Принца Эдварда, в 1920 году. Красивый мех, но вот незадача — потомство дают только раз в год, оставаясь, по факту, дикими животными в неволе. Беляев делает смелое предположение, что должна быть связь комплекса признаков синдрома одомашнивания со сниженной агрессией. И самоотверженно берется это проверить. Позвольте обратить ваше внимание, что селекция млекопитающих — это долгосрочное развлечение, буквально ГОДЫ. Нужно очень любить свое дело.
В 1959 он начал отбирать черно-бурых лис для скрещивания по одному-единственному признаку: сниженной агрессивности. Которую достаточно легко и удобно обнаружить и оценить. И результаты появились гораздо раньше, чем ожидалось. Спустя три поколения лисы перестали испуганно шугаться от людей. В четвертом поколении появились лисы, которые виляли при виде человека хвостом. В шестом поколении — поскуливали, чтобы привлечь к себе внимание, обнюхивали и лизали руки. К десятому таких “элитных” лис было около 18 процентов, к тридцать пятому — около 80. Спустя всего десять лет, в 1969 году, среди лис стали регулярно появляться особи с пресловутой белой “звездочкой” на лбу, а 40% самок щенились три раза в год вместо одного. Кроме этого, у них появились характерные собачьи хвосты бубликом и висячие уши, уменьшилась морда и череп, стали короче лапы.
Дмитрий Беляев и Людмила Трут, которая была его напарником и продолжила работу над проектом после его смерти, селекционируя лис по сниженной агрессивности, получили, в общем-то, собаку. То же самое Беляев и Трут осуществили с крысами и американскими норками, с тем же результатом. Сохраняются ли признаки одомашнивания без давления селекции? Эта одомашненная норка была куплена Канадой в коммерческих целях, и оказалась настолько успешной, что, единожды сбежав в Европе, распространилась в регионе, а в Беларуси даже потеснила местных норок и хорьков. И спустя приблизительно восемьдесят их поколений эти норки на свободе выглядят так же, как их порабощенные пращуры из канадских питомников.
В 2014 году группа ученых предположила, что объяснить синдром одомашнивания можно легким дефицитом нервного гребня во время эмбрионального развития (mild neural crest deficit during embryonic development). В наружном зародышевом листке, эктодерме, из которого, в числе прочего, из нервной трубки развивается нервная система, есть группа клеток, которые называются клетками нервного гребня (Neural Crest Cells, NCC). В процессе вторичной нейруляции, более поздней стадии развития нервной трубки, они мигрируют по всему телу, давая клеточным прекурсорам многие линии. Из NCC образуются меланоциты — вот объяснение в изменении пигментации, вот и белое пятно на лбу; остеобласты — изменения анатомии черепа; хондроциты — вот и висячие уши; одонтобласты — изменения в зубах. А еще синдром одомашнивания вызывает уменьшение надпочечников и снижение базального уровня кортизола. Плюс изменения в репродуктивном цикле: более частый эструс и не столь жесткая сезонность размножения, возможно, в силу ослабления ингибирующего действия гипоталамо-гипофизарно-гонадной оси на организм самок.
Почему шимпанзе и бонобо разные?
Давайте вернемся к шимпанзе и бонобо. Они очень похожи, не зря мы не так давно выяснили, что это два разных вида. У них похожая внешность, походка, ареал обитания, организация групп, которые состоят из нескольких десятков особей. Сыновья живут всю жизнь в одной группе, а повзрослевшие дочери мигрируют и живут остаток жизни в другой. Именно на фоне такого сходства их разница в уровне агрессии дает такой контраст. Достаточно сравнить легкость, с которой можно в зоопарке подсадить в группу нового бонобо, и долгий сложный процесс, занимающий недели, а то и месяцы, когда вам нужно подселить к собратьям нового шимпанзе так, чтобы он остался в живых.
Самцы шимпанзе постоянно выясняют отношения со своими соплеменниками. Это регулярные драки за еду, за самок, но чаще всего — за статус. Проверки иерархии регулярны. Если низкоранговая особь замешкается и не успеет вовремя продемонстрировать свое подчинение — бодрящая порция физического насилия не заставит себя ждать.
По наблюдениям Кэрол Хувен, у которой, кстати, в 2021 вышла замечательная книга о тестостероне, самцы шимпанзе — поганые мужья. Для них насилие — это самый верный способ склонить самку к спариванию. И кто чаще всех её бьет, тот самый вероятный отец потомства.
А еще есть инфантицид, который регулярно собирает свой урожай мелких шимпанзе нескольких месяцев от роду. Причем далеко не всегда убийца — это самец. Поверьте, вы бы не хотели быть шимпанзе.
И мы пока затронули только внутригрупповую агрессию. Как я уже говорил, это территориальные животные, и они регулярно обходят периметр своих владений патрульными группами. При этом они избегают конфронтации с равной по силе или превосходящей количеством группировкой соседей, случись им наткнуться на них. Шимпанзе нападают только в тактически выгодных условиях численного перевеса. Обходя периметр, они делают профилактически-разведывательные заходы на чужую территорию, и горе одинокому представителю соседнего племени, которому не повезло им попасться. Счастливчик, если успеет сбежать. А окажись это детеныш — его могут запросто съесть. Большим везением будет, если на душераздирающие крики жертвы успеют подтянуться соплеменники и отобьют до того, как их сородич получит несовместимые с жизнью травмы.
А теперь сравните их с бонобо, у которых доминантное положение самца обеспечивается иерархическим статусом его матери. Драки за еду редкие, не столь жесткие и происходят чаще между самками. Агрессивные претенденты на альфасамцовость рискуют встретить монолитный и слаженный отпор женского фронта, поэтому ведут себя осмотрительно. Количество и уровень жестокости и насилия в конфликтах, которые все же имеют место быть, просто не сопоставим с шимпанзе.
У бонобо есть две игры. Представьте себе одного из них, сидящим высоко на дереве, метрах в тридцати от земли. Придерживаясь за ветку, он (или она), свесившись вниз, держит одной лапой представителя подрастающего поколения и раскачивает того над, мягко говоря, потенциальной смертью, если кто-то из них отпустит лапу. Однако молодняку, судя по всему, этот адреналин очень по душе, и они радостно повизгивают, качаясь на этом экстремальном аттракционе. Драматизм, как в характерных сценах из голливудских блокбастеров, только это игра. Или представьте, как два самца азартно гоняются друг за другом вокруг какого-нибудь куста, пытаясь схватить один другого за пенис. Так вот, самое поразительное заключается в том, что они так могут играться с представителями соседнего племени. Шимпанзе эти самые тестикулы соседям отрывают. А вот у бонобо это веселые салочки, да и покачать незнакомого юнца им несложно, сами такими когда-то были. Для шимпанзе такое просто немыслимо. И да, у бонобо никакого инфантицида и каннибализма.
Есть еще одна важная деталь — это клыки. У взрослого шимпанзе они почти вполовину больше, чем у взрослого бонобо, и смотреть на них откровенно страшно. Печальный опыт наивных людей, которые пытались поиграть с “прирученными” шимпанзе — наглядная демонстрация отсутствия каких-либо шансов у человека с голыми руками против наших близких родственников. Достаточно погуглить фотографии шимпанзе с алопецией, чтобы увидеть их завидную мускулатуру, или где они зевают, демонстрируя свой зубной ряд.
Неотения
Давайте разберемся, как вышло, что во многом похожие друг на друга шимпанзе и бонобо так отличаются темпераментом и поведением. На эволюционном древе они разошлись где-то в промежутке между 900 тысячами и двумя миллионами лет назад. Если принять, что в среднем длина одного поколения у шимпанзе — двадцать пять лет (как и у человека), то у них с бонобо прошло не меньше 35 тысяч поколений независимой эволюции. И, судя по всему, их общий предок был куда агрессивнее современного бонобо.
Как афористично говорят палеонтологи — behavior does not fossilize (поведение не оставляет окаменелостей). Многое говорит в пользу того, что бонобо одомашненные в сравнении с шимпанзе, но нам нужны основания для этого. Помните, я ранее говорил, что их отличие обнаружилось вообще случайно? Пресловутый череп, который, как считалось, принадлежит молодому шимпанзе, имел одну особенность, которая не вписывалась в концепцию. Швы костей черепа, которые у всех молодых приматов не срастаются, пока не закончится формирование особи, были полностью сросшимися. Как у взрослого примата. Выглядит череп, как у молодого шимпанзе, но это взрослая особь. Вдобавок у него были еще такие ювенильные (то есть присущие молодой особи) черты, как: менее выступающее лицо, не такие резкие черты (феминизация), меньшие по размеру челюсти и зубы. Это называется педоморфизм, то есть сохранение юношеских черт в зрелом возрасте. В более широком смысле педоморфизм — это часть такого явления, как неотения или ювенализация — замедление или отложенное развитие организма. Не стоит пугаться новых и незнакомых терминов, просто посмотрите на фото детеныша и взрослого шимпанзе.
Мы куда более похожи на их детенышей — большой головой, плоским лицом, сравнительно короткими руками. А еще у нас очень длительный период детской беспомощности. Это и есть неотения. Бонусом можно добавить все тот же контраст в поведении. Шимпанзе живут в постоянном стрессе, атмосфере иерархических разборок, жесткого прессинга самок и низкоранговых самцов. А бонобо живут на чилле и расслабоне, наполняя свой не занятый поисками пищи быт играми и сексуальными утехами.
Шимпанзе, бонобо и гориллы — как великая река Конго определила судьбу видов
Если мы вспомним беляевских лис, которые отбирались по сниженной реактивной агрессии, то возникает вопрос — а что ограничивало агрессию бонобо на протяжении 35 тысяч поколений настолько, что они стали одомашненной версией шимпанзе? Тут нам поможет небольшой географический экскурс. Шимпанзе и бонобо живут возле великой реки Конго. Кроме них в этом регионе живут еще и гориллы, у которых очень похожее меню. Самцы и самки горилл в три-четыре раза больше самцов и самок шимпанзе. Взрослый самец гориллы весит где-то полтора центнера, и пищи ему требуется соответственно. Когда на ветках заканчивается халявное фруктовое ассорти, то приходится слазить с дерева и часами добывать себе подножный растительный корм. И тут перед вами, если вы шимпанзе, встает проблема конкуренции с гориллами за еду. Стоит ли говорить, что вариант конфронтации исключается? Поэтому становится понятным влияние условий экологической ниши на поведение и социальную организацию шимпанзе.
В процессе многочасовых поисков пищи, оглядываясь, чтобы не напороться на горилл, группа шимпанзе разделяется — медленно передвигающиеся самки с детенышами отстают от самцов, передвигающихся налегке. Все сурово — каждый сам за себя. Бытие определяет сознание, и каждая из самок, в силу гастрономической скудности окружающей среды, сосредоточена на себе и своем потомстве, которое она, в общем-то, выхаживает в одиночку. В таких условиях нет никакой возможности дать отпор любому из самцов, которому заблагорассудится (в буквальном смысле) добиться её внимания. Так, условия экологической ниши определяют сложности взаимодействия полов.
А что же бонобо? А бонобо, внимание, в отличие от шимпанзе и горилл, обитающих на севере от реки Конго, живут на юге. Как так получилось? Давайте разберемся. Согласно седиментационному анализу, река Конго впадает в Атлантический океан около 34 миллионов лет. Но как общему предку шимпанзе и бонобо удалось пересечь реку в южном направлении?
Африканская пыль в морских отложениях в устье Конго указывает на засушливый период, случившийся в эпоху Плейстоцена приблизительно один миллион лет назад. Пылевые отложения объясняют редким выпадением атмосферных осадков и снижением плотности лесов. Это могло привести к обмелению отдельных участков в верховьях реки, достаточному для того, чтобы обезьяны, которые в общем-то не плавают, могли перебраться на южный берег. А как я говорил ранее, момент эволюционного расхождения шимпанзе и бонобо приходится где-то на этот период.
Gegraphic extent of chimpanzees and bonobos (genus Pan)
В отсутствие конкуренции за пищу бонобо могут позволить себе такой вальяжный образ жизни, у них в разы больше доступных ресурсов, нет этого дополнительного фактора давления естественного отбора. Как следствие — они не разделяются на одиночных фуражиров, а неторопливо передвигаются стабильными группами, методично собирая ту пищу, которая шимпанзе не достается из-за горилл, и у самок есть замечательная возможность давать слаженный отпор самцам. У тех, в свою очередь, меняются условия доступа к спариванию — нужно быть не альфа самцом, а, простите за антропоморфизацию, хорошим и неконфликтным парнем, которого допустят к телу. Да и драться нет особой нужды, так как еды вдоволь. Что мы в результате получаем? Отбор по сниженной агрессивности. Таким образом, на протяжении 35 тысяч поколений существования бонобо отдельно от шимпанзе и горилл происходило то, что с новосибирскими лисами осуществили в искусственных условиях за несколько десятков лет в рамках всего лишь нескольких сотен поколений. Бонобо одомашнили сами себя.
Внимательный читатель может задаться закономерным вопросом: почему гориллы не живут на южном берегу Конго? В сезоны засухи, когда в плодородных низинах заканчивается сочная растительная пища, гориллы уходят в горы, а некоторые популяции постоянно живут там на этой самой растительной пище, так как в местности, находящейся выше двух километров над уровнем моря, съедобные фрукты — это редкое лакомство. Горы как раз находятся на северном берегу реки Конго — в Нигерии, Камеруне и Габоне на западе и восточной части Демократической Республики Конго, Уганде и Руанде, если двигаться на восток. Для горилл горы — ключ к выживанию в неблагоприятные периоды. Так что можно считать, что бонобо неслыханно повезло.
Сколько длится одомашнивание Homo sapiens?
В 1962 году на территории Марокко, в месте под названием Джебель Ирхуд, нашли палеолитическую стоянку человека, которая на сегодняшний считается самой ранней из найденных, принадлежащих Homo sapiens. Примечательно в ней то, что остатки костей демонстрируют признаки синдрома одомашнивания: более короткое и узкое лицо, уменьшенный объем мозга, уменьшенные моляры, сниженная плотность губчатой кости (что говорит о меньшей массе тела).
Композитная реконструкция самых ранних известных окаменелостей Homo sapiens из Джебель Ирхуд, основанная на микрокомпьютерном томографическом сканировании нескольких оригинальных окаменелостей / MAX PLANCK INSTITUTE
Линия Homo, давшая начало неандертальцам и денисовскому человеку, отделилась от нашего общего предка где-то полмиллиона лет назад. Ни у одних, ни у других нет следов синдрома одомашнивания (а средний возраст останков других родов человека, живших одновременно с нами, — около 40 тысяч). Раз мы с ними разошлись полмиллиона лет назад, а около 320 тысяч лет назад (это приблизительный возраст останков из Джебель-Ирхуд) у человека разумного уже наблюдались черты одомашнивания, значит, во-первых, Homo sapiens единственные, кто подвергся этому процессу, а во-вторых, что он начался после нашего расхождения с общим предком неандертальцев и денисовцев. По приблизительным расчетам палеонтологов, это произошло 300 — 400 тысяч лет назад (12 — 14 тысяч поколений людей). По сравнению с 35 тысячами поколений, прошедших после разделения с эволюционными родственниками у бонобо. Судя по всему, давление отбора было куда интенсивнее, осталось разобраться, какие были факторы.
Парохиальный альтруизм и теории просоциальности человека
Дарвина не покидала мысль о том, что пониженная агрессивность человека, его “социальные инстинкты” и наказание, ожидающее нарушителей общественного договора, как-то причинно-следственно связаны, однако он не развил эту мысль. Возможным объяснением просоциальности в то время стала идея парохиального альтруизма, согласно которой группы, более склонные к кооперации, более успешны. Важный момент здесь в том, что повышенная кооперативность (in-group love) наблюдается только внутри групп особей. Между группами царит жестокая конкуренция и война (out-group hate). Преимущества кооперации внутри превышают стоимость агрессии извне. Но у шимпанзе и у охотников-собирателей нет важной составляющей парохиального альтруизма — готовности к самопожертвованию. Их военные операции — это safe style, избегание конфликта, пока победа не будет почти гарантирована. Они устраивают не битвы, а рейды.
Парохиальный альтруизм — это скорее индуцированное культурой поведение, а не эволюционный продукт селекции.
Нашу уникальную кооперативность можно объяснить теорией антрополога Сары Хорди, согласно которой сложноорганизованная социальная помощь в воспитании потомства — это мощный драйвер эволюции. Тот же “институт бабушек”, про который можно почитать в ее книге.
Есть теория психолога Майкла Томаселло, что самцы уделяют больше времени потомству и лучше распознают его. Есть не менее здравая и органично вписывающаяся во все вышеупомянутые теории идея приматолога Карела ван Шайка, что слаженная кооперация между самцами, которая требует определенного уровня взаимной толерантности, — залог удачной охоты.
Они все хороши и даже не противоречат друг-другу, но есть одно “но”. Ничего из этого не объясняет самое главное: проблему доминирующего агрессора, или тирана, которая является несущим стержнем социальной организации тех же шимпанзе.
Проблема тирана
В небольших группах охотников-собирателей, которые еще существуют, можно найти подсказку к пониманию системы взаимоотношений, эволюционно сложившейся у человека разумного. Антрополог Кристофер Боэм заметил, что есть одно общее свойство, которое присутствует у охотников-собирателей на каждом обитаемом континенте — среди инуитов, североамериканских индейцев, австралийских аборигенов или африканских собирателей. Это смертная казнь.
Традиционно такие группы считаются образцами эгалитарного общества, без откровенных лидеров. Но появление претендентов на роль альфа-самца неизбежно в силу биологической естественности для нашего вида. Как осуществляются процессы социального контроля?
Остракизм, шейминг и неодобрение
Возьмем, к примеру, рассказ антрополога Ричарда Ли о том, как он, будучи молодым специалистом, изучал народ Жуцъоан или !Кунг, живущий на западной границе пустыни Калахари в Намибии. Он решил подарить им быка, считая это (сквозь понятную нам когнитивную оптику) располагающим и дружеским жестом. Результат был неожиданным и деморализующим. Племя скептично поцокало языком: бык, мол, дохленький, тощенький, вяленький и убогенький. А самого Ричарда пристыдили, что-де не нужны нам тут ваши подачки с барского плеча, да еще и такие оскорбительно паршивые, вы кем себя возомнили, молодой человек.
С очень схожей ситуацией столкнулся антрополог Джеймс Вудборн, изучавший племя Хадза из Танзании. Охотник, подстреливший и принесший крупную добычу, должен быть скромен — кровь убитого животного на наконечниках его стрел должна говорить за него.
И тот и другой народ таким, на первый взгляд, странным образом превентивно контролирует сами попытки претензий на лидерство и доминирование. Антрополог Полли Вайсмер отмечала, что критика в разговорах представителей племени !Кунг встречается в восемь (8!) раз чаще, чем похвала. Антрополог Джин Бриггс, пожившая с арктическим племенем Утку, вспоминает, как кусок льда, упавший с крыши иглу ей на пишущую машинку, спровоцировал у неё взрыв ругательств и жалоб на осточертевшее рыбное меню, а в конце своей гневной тирады она вдобавок в сердцах швырнула нож в кучу рыбы. Иглу опустело в считанные минуты, а Джин несколько дней находилась в крайне дискомфортной ситуации почти полной социальной изоляции, звенящего молчания в ответ и подчеркнутого игнорирования. Потом, к счастью, ей удалось объясниться и восстановить отношения с коллективом.
Каждая из культур освоила метод социального контроля порицанием и осуждением, а не похвалой и наградой. Еще Эмиль Дюркгейм, отец социологии, указывал на шейминг, остракизм и насмешки как механизмы взаимного социального контроля.
Но что делать, если адресат корректирующего социального воздействия остается глух к общественному мнению? Вы ему замечание, а он вам бранью в ответ или боковым в челюсть. Вашему соседу этот хамоватый наглец тоже не по душе, но и тот агрессору не конкурент в драке. С каждым из вас он играючи разделается, а после, усмехаясь как Мефистофель, отправится оказывать настойчивые знаки внимания вашим significant others, партнерам.
Language connecting primates
Что есть у человека, чего нет у шимпанзе? У них тоже есть сознание, индивидуальности, сложные социальные отношения, эмоции, которыми они могут выразить своё состояние и поделиться им с сородичами, даже выразить своё отношение к третьему сородичу. Но у них нет речи, как у человека. Они обречены пользоваться своим знанием о других в одиночку.
Язык дает нам то, что Майкл Томаселло называет разделенной интенциональностью (shared intentionality). Кроме координации на охоте, декларации о намерениях, предупреждениях об опасности и еще множестве функций, он позволяет нам синхронизировать наше отношение к кому-то третьему. Вам не нравится этот наглец, который вашей жене делает непристойные намеки, а у нашего с вами соседа украл еду? И мне не нравится. Сосед полностью с нами солидарен и всячески негодует. Собравшись втроем, мы можем от чистого сердца высказать все, что мы о нем думаем, сверить это с реакцией остальных, эмпатировать, проникнуться объединяющей солидарностью. Это, собственно, и есть сплетни — социальная коммуникация вокруг да около тех, кто в обсуждении не участвует.
И мы все друг друга понимаем без слов, а со словами вообще можем придумать что-то втроём. Вспомните анекдот про старого еврея, которому (вот, кстати, те же самые сплетни) рассказывают, что соседи на него ругаются, когда его нет дома. Помните его ответ? “Когда меня нет дома, пусть меня хоть бьют!”
Тиранницид
Вот есть альфа-самец, претендент на доминирование в группе, с приоритетным доступом к ресурсам и брачным партнерам, вооруженный грубой силой — все как у шимпанзе. А есть несколько бета-самцов, послабее, менее одаренных физически, но связанных благодаря коммуникации разделенной интенциональностью. А потом с альфа-самцом случается несчастный случай на охоте. С летальным исходом. Жизнь суровая, с кем не бывает. А потом очередной альфа-самец становится жертвой стечения обстоятельств. И общее у обоих то, что они не нравились вот этим бета-самцам и чем-то их оскорбили, задели или притеснили. Альфач «наехал» на одного — тот промолчал, на другого, на третьего — они тоже промолчали. А потом альфа не справился с обострившимися трудностями бытия. Метил в тираны, а тебя немного заземлили. То, что в английском красиво назвали тиранницид (tyrannicide). Вот мы и пришли к явлению, которое социальный антрополог Эрнест Геллнер назвал “тиранией кузенов”.
Таргетированное коалиционное убийство
Смертная казнь была неотъемлемой частью социальной ткани бытия всех великих цивилизаций. Египет, Вавилон, Ассирия, Персия, Греция, Римская, Китайская, Инкская и Ацтекская империи — казнь была везде и служила одной и той же цели: контролю за поведением.
Помните про два вида агрессии, реактивную и проактивную? Реактивная — это двигатель альфа-самца, brute force, орудие подавления и установления примитивной иерархии. А проактивная в данной ситуации — это “холодная”, отложенная и продуманная реакция на поведение альфы, разделенная с помощью языка и сплетен интенциональность бета-самцов, выкристаллизовавшаяся в смертную казнь обидчика, неважно каким способом. Скоординированная проактивная агрессия коалиции самцов приводит к “обратной” или “перевернутой” иерархии доминирования (reverse dominance hierarchy).
Вспомните, как убивали Цезаря. Заговорщики осторожно нащупывали точки соприкосновения и делились мнениями (сплетни), плели заговор (образовывали коалицию) и пускали Цезаря в расход тоже всей коалицией, каждый обязан был участвовать — поинтересуйтесь количеством ножевых ран, которые не пережил правитель империи. Это тоже важный момент, который нужно учесть. Отношения в коалиции — эгалитарные: круговая порука и взаимный надзор, в этом залог ее успеха.
Как показывает нам печальный опыт человечества, чтобы быть обвиненным в колдовстве и впоследствии подвергнуться социальному прессингу и наказаниями, совсем не обязательно жить в сообществе охотников-собирателей. Суровые нравы и моральные устои всех мировых религий далеко не везде подверглись влиянию культурного прогресса человечества и демократизации. От американских протестантов до древней или современной Индии и мусульманских стран — в любой религиозной культуре у вас есть шанс преступить увековеченные социальные нормы, наказание за нарушение которых может варьироваться от увещеваний служителя культа — до высшей меры. Более того, как вы хорошо знаете и как снова-таки показывает история, для морали религия не является фундаментальной необходимостью, sine qua non. Что, впрочем, не отменяет необходимости следовать заведенному культурному коду.
И здесь я снова обращу ваше внимание, что пресловутые “кузены” могут быть как предельно абстрактными — как жители, доносящие на соседей за волхвование, идолопоклонничество или иностранное финансирование, — так и в буквальном смысле родственниками, вплоть до кровных. Я не зря упомянул Индию — древнюю и современную. Там до сих пор “убийства чести” в ходу. Структурное насилие кастовой системы в Индии — это одна из самых исторически стабильных и устоявшихся систем социальной самоорганизации людей. Клановая экзогамия подразумевает строжайший запрет на брак внутри патрилинейного клана, что даже хуже межкастового брака — преступление не против конкретного семейства, клана или нескольких, но всех кланов. Буквально подрыв тысячелетних устоев, который карается соответственно. Так вот, приговор в исполнение чаще всего приводят сами родственники нарушителей, защищая честь клана и традиции народа. Это так и называется — bhaichara, тирания кузенов.
Эволюция морали
Чтобы лучше понять, как тирания кузенов связана с эволюцией человеческой морали, стоит ответить на несколько вопросов. Мораль вроде как обеспечивает альтруизм и справедливость, даже Дарвин так считал. Но моральное поведение может включать, кроме доброты, акты насилия и конформизма. Первый вопрос, который еще можно назвать “проблемой доброго самаритянина”, в том, почему мы эволюционировали быть к представителям своего вида добрее, чем остальные млекопитающие. Второй вопрос заключается в том, как мы принимаем моральные решения. Наши эмоции руководят нашим ощущением и выбором того, что правильно, а что нет. Какие селективные факторы сделали эмоции двигателем нашей моральной интуиции? И третий вопрос, почему мы следим не только за своим поведением, но и за поведением окружающих?
Проблема доброго самаритянина
“Проблему доброго самаритянина” можно еще переформулировать как вопрос о происхождении просоциальности в виде комплекса альтруизма, справедливости и кооперации. И тут у нас под рукой теория родственного, или кин-отбора, и мутуализм. Вот эта вот барная шутка про размен своей жизни на жизни двух братьев или четырёх кузенов. Но стандартный биологический подход не может объяснить просоциальность, проявляемую в адрес посторонних незнакомцев. Капитан Лоуренс Оутс, член экспедиции Роберта Фэлкона Скотта на Южный полюс в 1912 году, ушел ночью из палатки в убийственное царство холода и не вернулся, просто чтобы увеличить шансы оставшихся в живых троих, избавив их от лишнего рта. И таких примеров может быть бесконечное множество.
Давайте вспомним об игре “Ультиматум”. Добрый экспериментатор даёт мне сто долларов, чтобы я поделился с вами. Будь вы шимпанзе — я дам вам всего доллар, и вы согласитесь. Как аппроксимационная модель условного Homo economicus из политэкономии, шимпанзе — максимизаторы. Бьют — беги, дают — бери. Но я могу по каким-то своим совсем нерациональным причинам захотеть отдать вам целую половину, а вы, в свою очередь, можете отказаться от этого одного доллара, чтобы я не получил свои девяносто девять, потому что такие правила игры. Просто потому, что вы считаете, что это несправедливо и своим отказом даете мне отпор. И реальные шимпанзе, и вымышленный Homo economicus — максимизаторы. Мы нет. Теория группового отбора здесь тоже не вписывается. Разве что определение “группы” будет очень специфичным. Подумайте об инструментальном отношении австралийских аборигенов к своим женам. Можно уладить конфликт с соседом, предложив ему свою жену, а можно вообще обменять её на жену представителя другого племени для улаживания конфликта. Моральный акт? В каком-то смысле да. Но есть один нюанс.
Проблема вагонетки
Классическая дилемма морального выбора: пожертвовать ли жизнью одного человека, чтобы спасти жизни пятерых? Подходить к ней можно двумя способами, утилитарным или деонтологическим. Утилитарно все очевидно — пять жизней дороже одной. Это максимизация добра. Деонтологически — мораль абсолютна, а убийство неприемлемо. Совсем, полностью, не обсуждается. Наблюдатель в такой ситуации отказывается от самого акта причастности к ситуации. Могу спасти пятерых, пожертвовав одним, но не буду, потому что это будет убийство, а значит, нарушение абсолюта морали. Точка.
Мы не следуем какому-то универсальному моральному первопринципу, а в каждом отдельном случае принимаем бессознательные моральные решения, подверженные целому ряду искажений. Три из них хорошо изучены и помогут нам лучше понять свое и чужое поведение.
Бессознательные моральные решения:
◉ Искажение бездействия (inaction bias). Есть терминальный пациент, диагноз известен и неутешителен, смерть желанна. Большинство удержится или избежит (omission) оказания помощи (commission) в гуманном и сознательном акте прекращения жизни страдающего человека.
◉ Искажение побочных эффектов (side effect bias). Вам нужно обезглавить террористическую группировку устранив её лидера. Высока вероятность, что во время операции погибнут невинные люди. Избегая нанесения умышленного вреда, лучше не штурмовать возможное убежище крутыми парнями из специального подразделения, а разбомбить с беспилотника. Случайные жертвы, допустимые потери. Вспомним о холостом патроне у расстрельной бригады. “Я не обязательно убийца, это мог быть холостой, я просто выполнял приказ”.
◉ Искажение избегания контакта (noncontact bias). “Эти руки ничего не крали”. “Я его/её пальцем не тронул”. “Это не то, что ты думаешь, я могу всё объяснить”.
Чуть позже мы выясним, чем можно объяснить эти искажения.
Разве я сторож брату своему?
Durer Engravings – Cain killing Abel
Мы не только оцениваем свои действия с точки зрения определенных моральных установок, правильно это или нет. Мы также зорко следим за поведением окружающих. Нам есть дело до чужого тела, как оно выглядит, во что оно одето, чем его кормят, кто к нему прикасается. Нам есть дело до чужого поведения во всех его аспектах — от демонстрирования лояльности группе до секса. Что вызывает нашу эмоциональную реакцию и какие моральные чувства и акты за ней последуют, во многом определяет культурно-исторический контекст нашей жизни. Но сам факт нашего крайнего небезразличия к социальной динамике и наша в неё вовлеченность на уровне даже физиологии — это биология. Почему? Сейчас разберемся.
Экологическое доминирование, социальная конкуренция
Гипотеза Ричарда Рэнгема о (Richard Wrangham) смертной казни (execution hypothesis) как направляющем драйвере эволюции морали хорошо стыкуется с теорией “экологического доминирования — социальной конкуренции” (ecological dominance–social competition) Ричарда Александера (Richard Alexander).
Согласно ей, человек разумный смог добиться экологического доминирования над факторами естественного отбора, которым в полной мере подвержены все остальные организмы: дарвиновскими “враждебными силами природы”, хищниками и нехваткой ресурсов.
Хоть риновирусы или пуэрария дольчатая замечательно себя чувствуют в своих экологических нишах, нельзя сказать, что они в них доминируют. Их фенотип — как в толще эволюционной истории, так и сейчас — формируется селекцией внешними силами. А в случае Homo sapiens фактором давления естественного отбора, той самой “враждебной силой природы” (hostile force of nature), стал наш собственный вид. Не столько голод, холод, дикие звери или ядовитые растения угрожают нашей жизни, но нам же подобные.
Коэволюционная синергия экологического доминирования и социальной сложности привела к тому, что когнитивно, социально и поведенчески более сложные и успешные особи могут “обыграть” других и манипулировать ими для получения контроля над ресурсами локальной экологии, а также для контроля за поведением окружающих.
На фоне биологической культурная эволюция, обусловленная языком, способностью внутренне репрезентировать чужую субъективную реальность психических состояний (theory of mind) и кумулятивной культурой, просто молниеносна. А условия экологической ниши почти статичны по сравнению со стремительно изменяющимся социальным ландшафтом, в котором происходит, по мнению Александера, “социальная автокаталитическая гонка вооружений”. Этот самоподдерживающийся процесс ассоциирует селективное преимущество со способностью предугадывать социальные стратегии других гоминин, а также ментально симулировать и оценивать потенциальные контрстратегии.
Закон, религия, патриархат
Комбинация двух вышеупомянутых теорий — о решающем значении таргетированных коалиционных убийств для контроля за соблюдением норм морали и “экологическом доминировании — социальной конкуренции” — подводит нас к простой по внешнему виду, но глубокой по содержанию формулировке: движущей силой эволюции морали было поведение взрослых самцов Homo Sapiens.
Мне понравилось одно простое, но емкое определение политики — это то, что определяет Кто Что Получит, Как и Когда (Who Gets What How and When). На протяжении почти всей человеческой истории патриархальные социальные институты определяли:
◉ Кто получит лучшую пищу
◉ Кто и как будет наказан за нарушение норм
◉ Кто и что унаследует
◉ Кому кого позволено наказывать и как
В обществе, где за соблюдением норм приглядывает коалиция “кузенов”, мониторинг соблюдения моральных критериев и прогнозирование последствий неправильных выводов становится условием для выживания. Мы с вами — потомки тех, кто делал правильный выбор с точки зрения “кузенов”. Тех, кто ошибся или проверял нормы на прочность — элиминировали из генетического пула. С этой точки зрения, идеальный моральный акт — тот, который защищает индивида от возможного осуждения тиранией кузенов или их прокси. Упомянутые ранее искажения, плюс еще целый ряд когнитивных и физиологических адаптаций, как, например, эмоции вины, стыда и смущения, становятся бессознательными, интуитивными механизмами самозащиты. Ваше тело транслирует в социальную реальность сигнал, который должен спасти вас от летального исхода от рук “кузенов”. В мире, где нонконформист или девиант — это потенциальный покойник, совесть как сложно устроенная структура моральной мотивации служит автопилотом в опасном социальном ландшафте.
У тирании кузенов есть две стороны:
◈ С одной стороны, это в самом деле конструктивные ограничения человеческой природы. Следование моральным принципам стимулирует кооперацию, справедливость и безопасность. Добродетель для всех.
◈ С другой стороны, это разновидность доминирования, когда так или иначе ограниченная власть одного самца-тирана сменилась абсолютной властью коалиции самцов.
Повиновение, насилие и суверенитет
Колосс человеческой цивилизации довлеет над нами как гоббсовский “Левиафан”, стоя на двух ногах: повиновении (obedience) и суверенитете (sovereignty). Повиновение замечательно объясняет концепция биополитики Мишеля Фуко, в которой каждый пласт социальной реальности, каждая структура, от семьи до пенитенциарных учреждений, строятся на контроле, обусловливании и наказании. Суверенитет, как его определяют антропологи Томас Хансен и Финн Степпулат, если отбросить политическую территориальную трактовку, — это “возможность безнаказанно (with impunity) убивать, наказывать и дисциплинировать”. Как сказал антрополог Адамсон Хебель (Adamson Hoebel), “действительно фундаментальным свойством закона в любом — примитивном или цивилизованном обществе — является легитимное использование физического насилия социально уполномоченным агентом”.
Проактивная коалиционная агрессия ответственна за казни, пытки, массовые кровопролития, рабство, дедовщину, ритуальные жертвоприношения, линчевание, войны банд (gang wars), политические чистки и прочие злоупотребления властью.
Есть афоризм, который принадлежит английскому историку и политику Джону Эмериху Эдварду Дальбергу:
Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно.
Интересно здесь то, что и её постигла участь неполных цитат, ведь есть продолжение, которое никто не упоминает: «Power tends to corrupt, and absolute power corrupts absolutely. Great men are almost always bad men…«
“... и великие люди почти всегда плохие люди”.
На вопрос о парадоксе добродетели, каковы же люди по своей натуре, жестоки или добродетельны (violent or virtuous), ответ: и те и другие одновременно.
Мы самые альтруистичные и самые жестокие животные из тех, которые нам известны.
