Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Тождество, обратное толкование, эмоциональная оценка: история изучения «устных сонников» и интерпретация сновидений в народной культуре.
Повторяющиеся сюжеты и мотивы сновидений, или «culture patterned dreams», изучались на протяжении XX века психологами, фольклористами и антропологами. Отдельную группу таких сновидений составляют так называемые «вещие сны» — сновидения, истолкованные как иносказательные предвестники будущих событий. Но какие элементы сна позволяют человеку интерпретировать его как вещий? Как взаимодействуют эти элементы и насколько зависят от обиходных стереотипов, архаичных верований, мифологии, культуры и ценностей? В своей монографии «Толкование сновидений в народной культуре» кандидат филологических наук Анна Андреевна Лазарева на основе архивных данных и собственных полевых материалов ищет ответы эти вопросы. Мы выбрали фрагмент, где она рассказывает об истории изучения «устных сонников» и фольклорных рассказов о сновидениях, а также исследует факторы, влияющие на осмысление приснившегося, в частности насколько эмоции и впечатления определяют оценку и интерпретацию сна Расшифоровку аббревиатур (таких как ГПО, являющихся инициалами респондентов, и АКФ№, указывающих на архивы и фольклорные экспедиции), а также необъятный список источников можно найти в самой монографии..
История изучения «устных сонников»
Первые исследования славянской традиции толкования снов относятся к концу XIX в. Этнографы, фольклористы и филологи ставили своей целью собрать и опубликовать традиционные снотолкования, видя в них ценный источник для изучения народной культуры [Колосов 1879; Романов 1889; Ляцкий 1898; Дерунов 1898; Чернышев 1901; Никифоровский 1898 и др.]. Записанные от крестьян правила интерпретации сновидений противопоставлялись уже тогда издаваемым в больших количествах книжным сонникам Первый книжный сонник вышел в России в 1768 г. В конце XIX в. сонники стали доступны даже грамотному крестьянину [Вигзелл 2007: 37–46].:
«Если бы издатели сонников потрудились собрать действительно живущие в народе объяснения сновидений, это был бы драгоценный материал для науки» [Афанасьев 1865: 32–33].
Коллекции формул «если приснится X – будет Y», упорядоченные в алфавитном порядке или по тематике («животные», «растения», «человек» и т. д.), авторы обозначали понятием «устный» или «народный» сонник.
Впоследствии ученые пытались объяснить связь между образом-символом и его значением, выделяя такие принципы, как тождество (или буквальное толкование, например, деньги к деньгам), метафора (полотно – к дороге, поскольку расстеленная ткань может визуально напоминать дорогу), созвучие (мука к муке, вино – к вине), метонимия (ассоциация по смежности: кольцо – к замужеству, тарелки – к гостям), обратное толкование (переворачивание «очевидного» значения символа: плакать – к радости, видеть кого-либо умершим – к долгой жизни приснившегося человека), принцип оценки (грязная вода – к болезни, а чистая к здоровью; черный цвет – к беде, белый – к счастью). Также фольклористы говорили о мифологическом принципе толкования снов, ссылаясь на архаические верования, лежащие в основе некоторых снотолкований (например, толкование покойник – к дождю связано с представлениями о способности умерших влиять на погоду, в частности – вызывать дождь [Толстой 1994: 37]).
В советскую эпоху изучение связанных со снами верований (рассматриваемых как суеверия, которые необходимо искоренять) находилось под запретом. Только в наши дни начинают публиковаться тексты (снотолкования, рассказы о сбывшихся снах), записанные исследователями в этот период. В 1970-х гг. большое количество народных снотолкований фиксировалось в ходе полесских экспедиций московской этнолингвистической школы, однако эти записи стали изучаться лишь в 1990–2000-е гг. См. статьи Н.И. и С.М. Толстых [Толстой 1993; Толстой 1994; Толстая 2002], А.В. Гуры [Гура 2002, Гура 2007; Гура 2012a; Гура 2012b; Гура 2012c], М.М. Валенцовой [Валенцова 2002] В 1920-х гг. интересующие нас тексты собирались украинскими волонтерами (учителями и студентами педагогических курсов) в Житомирской и Хмельницкой областях по программе К. Грушевской. Однако этот богатый материал был обнародован лишь в 2017 г. [Шевчук, Ставицька 2017: 63–188]. Только в 2006 г. была переведена и опубликована в России новаторская статья П.Г. Богатырева «Сны в пересказе крестьян и в народной сказке» [Богатырев 2006], вышедшая в 1930 г. на чешском языке, в которой автор поднимает проблему изучения нарративов о снах как выражения культуры. П.Г. Богатырев заключает, что «индивидуальное видение (в том числе сны) находится в тесной зависимости от представлений коллектива» (на них влияет стилистика и мотивы народных рассказов, духовных стихов, сказок, иконописных изображений), по этой причине рассказы о сновидениях являются интересным материалом для изучения народных верований [Богатырев: 100–105]. Однако опубликованная за рубежом статья мало повлияла на развитие данной темы в отечественной фольклористике. В 1990-х гг. фольклористы вернулись к изучению традиции толкования снов на том уровне, на котором оно остановилось в начале прошлого века, продолжив запись и анализ «народных сонников».
Повышению интереса российских славистов к этой теме способствовали работы польской фольклористки С. Небжеговской, завершившиеся монографией «Polski sennik ludowy» («Польский народный сонник») [Niebzegowska 1996]. Одновременно с исследовательницей Н.И. Толстой пишет статьи «Славянские народные толкования снов и их мифологическая основа» [Толстой 1993] и «Толкование снов: беглый взгляд с филологической и этнографической точек зрения» [Толстой 1994], используя материалы, собранные А.В. Гурой в ходе полесских экспедиций. Однако подходы московских исследователей (Н.И. Толстого, А.В. Гуры и др.) к изучаемым текстам были иными. С. Небжеговска писала свой труд в рамках коллективного проекта люблинской этнолингвистической школы «Словарь языковых стереотипов», направленного на изучение «наивной» картины мира польского народа, отраженной в лексике и фольклоре. Поэтому основной задачей исследовательницы было выявить связь снотолкований с обиходными стереотипами и ценностями [Небжеговска 1994: 72]. Н.И. Толстой возглавлял московскую этнолингвистическую школу (в рамках которой работали сотрудники Института славяноведения РАН), представители которой видели своей целью реконструкцию славянской архаики. По этим причинам Н.И. Толстой особо выделял мифологический принцип толкования снов: пытаясь понять «этимологию» знаков-символов, он делал упор на поиске мифологических истоков снотолкований [Толстой 1994: 35]. Тогда как С. Небжеговска ставила во главу угла принцип оценки, говоря об отражении в «сонниках» характерных для традиции ценностей.
И все же, хотя цели исследования представителей московской и люблинской этнолингвистических школ различались, использованные ими методы и теоретические подходы имели принципиальное сходство: в центре внимания были снотолкования, рассматриваемые как малый фольклорный жанр, стоящий в одном ряду с приметами, гаданиями, загадками и другими паремиями [Толстой 1993: 91; Небжеговска 1994: 72; Гура 2012c: 122]. Общим было понятие «устного», или «народного», сонника, представляющего собой снотолкования, «складывающиеся (подобно лексемам в словаре) в словарь символов сновидений, существующий в коллективном сознании» [Небжеговска 1994: 67]. Основной целью исследования был анализ этого «словаря», см. слова Н.И. Толстого:
«Как в этимологии каждое отдельное слово требует специальной штудии, так и в народном соннике каждый знак-символ нуждается в отдельном рассмотрении» [Толстой 1993: 93].
Однако при анализе «сонника» возникали многочисленные противоречия и сложности. Высокая вариативность снотолкований (вплоть до наличия противоположных объяснений одного и того же сновидческого образа) делает эти тексты не лучшим источником для изучения народных ценностей и стереотипов.
Кроме того, наряду с образами, оценка которых вполне очевидна (например, увядшие растения, грязь во сне истолковываются как плохие знаки), выстраивается ряд неожиданных, с точки зрения оценочного принципа, значений. Так, согласно записям исследовательницы, негативно истолковывались сны о родителях, атрибутах христианского культа (монах, костел, крест), цветущих деревьях [цит. по: Виноградова 1997: 115]. В этих случаях в силу вступают иные принципы интерпретации, являющиеся «помехой» для анализа снотолковательных текстов как выражения народных ценностей. Как отмечает Н.И. Толстой в рецензии на «Польский народный сонник», несоответствие традиционных значений приснившихся образов их стандартной оценке всегда можно объяснить включением принципа противоположности («переворачиванием» ожидаемого значения символа) [Толстой 1997: 107]. Возможности объяснить логику соотнесения образа и его толкования также ограничены: например, остается неясным, почему трупы снятся к письму, картофель – к гостям, голодные собаки – к деньгам, орел – к смерти родственника [Niebzegowska 1996: 90–91; Колосов 1879: 172–173], не всегда понятны принципы интерпретации образов, значение которых сводится к обобщенной оценочной формулировке: хорошо, плохо, к добру, к беде [Виноградова 2016: 318]. Иными словами, изучение «сонника» в какой-то момент заходит в тупик.
История изучения фольклорных рассказов о сновидениях
В XXI в. интерес исследователей смещается в сторону рассказов о снах. Однако, если при изучении снотолкований на первый план выходила проблема связи между образом и его значением, при анализе рассказов о вещих сновидениях вопрос о принципах толкования развернутого сюжета сна не освещался в достаточной мере учеными. Большинство фольклористов по умолчанию сводили практику толкования снов к «поиску нужной строки в словаре сновиденных символов» [Лурье 2002: 33]. Так, Т.С. Садова писала, что в основе любого рассказа о вещем сне лежит формула «если снится X – будет Y», обозначенная автором как «сновидческая примета». По мнению исследовательницы, описание приснившегося сюжета можно без потерь сократить до ее первой части (если снится X), а описание предсказанного события сворачивается до второй (будет Y) [Садова 2004: 314–328].
Т.С. Садова полагает, что при толковании сна происходит вычленение из его сюжета «знаковых объектов номинативного порядка, выраженных именами существительными», причем актуальны только те символы («метки»), которые информант знает в качестве пророческих [Садова 2004: 315–316]. Остальные детали нарратива о пророческом сне (такие, как описание действий, чувств сновидца), с точки зрения автора, не являются смысловой или содержательной частью повествования [Садова 2004: 324]. К аналогичным выводам приходит А.В. Гура, описывая рассказы о сбывшихся снах как «развернутое воспроизведение содержания снотолкования в виде индивидуального нарративного повествования, в котором значимыми являются лишь элементы, входящие в сонник, а все остальные детали в истолковании сна не участвуют» [Гура 2007: 109]. Показательно, что такие заключения делали исследователи, в центре интересов которых были «устные сонники», а не рассказы о снах и практики их толкования. Подобная исследовательская оптика (анализ нарратива о пророческом сновидении как «развернутой текстовой реализации сновидческой приметы») обусловлена поставленными задачами – изучить формы бытования снотолкований [Садова 2004: 13]. В основе такого подхода, характерного для многих современных фольклористов, лежит отождествление снотолкований с приметами см. высказывание А.Н. Афанасьева, цитируемое в ряде работ: «Сновидения – это та же примета, только усмотренная не наяву, а во сне» [Афанасьев 1865: 32].. Однако, несмотря на близость и сопоставимость этих жанров, функционирование примет и снотолкований различается: при толковании сновидения разгадки требует развернутый сюжет, а не отдельный знак. И хотя после соотнесения с реальным событием описание сюжета сна обычно сокращается (вплоть до «образа-кадра» [Сафронов 2016: 53–61, 149–150]), это не значит, что и процесс толкования сновидения исчерпывается применением формулы «сонника». Смысл предзнаменований наяву обычно понятен, в то время как значение сна туманно.
Многие ученые замечают, что толкование сновидений далеко не всегда сводится к известным в традиции формулам. Так, например, в предисловии к сборнику «Сны и видения в народной культуре» авторы пишут, что «соотнесение увиденного во сне образа с традиционным сонником не может считаться единственным механизмом интерпретации сна» [Неклюдов, Христофорова 2002: 5], данную мысль продолжает М.Л. Лурье на страницах опубликованной в этом же издании статьи, показывая, что во многих рассказах о вещих снах мы не встречаем «эмблем, входящих в традиционный для данной местности “сонник”» [Лурье 2002: 33]. Е.В. Сафронов в статье «Вещее сновидение и сбывшееся событие: механизмы соотнесения» замечает, что задаваемая сонниками общая направленность толкования часто неактуальна в наполненной противоречиями реальной сновидческой практике [Сафронов 2004: 221].
По сути, снотолкование не дает ответа, как объяснить конкретный сон. Во-первых, любая формула «сонника» фиксирует значение отдельного символа, в то время как человеку снится множество образов, по-разному соотносящихся друг с другом. Допустим, «копать землю – к смерти», а «находить что-то во сне – к удаче». Как тогда будет интерпретироваться сон о нахождении чего-либо в земле? Во-вторых, для одного образа-символа обычно существует несколько альтернативных объяснений: например, обувь во сне предвестник дороги, любовных отношений (парность), проблем с ногами. эти варианты могут не просто разниться, но и полностью противоречить друг другу. Например, согласно одним версиям, белый цвет во сне означает «что-то очень хорошее», а согласно другим – болезнь или смерть [Небжеговска 1994: 72]. Кроме того, ограничен сам круг образов, имеющих общеизвестное значение. В основном это набор предметов и реалий, являющихся частью повседневной жизни: одежда, украшения, пища, природные объекты, животные [Гура 2012: 123]. Другими словами, готовые формулы не покрывают бесчисленного количества необычных, фантастических или новых для традиционной культуры реалий и ситуаций. Их толкования также не отличаются разнообразием, либо сводясь к ключевым моментам жизненного цикла (смерть, болезнь, свадьба, рождение ребенка) [Разумова 2001: 89], либо имея очень обобщенный характер («горе», «радость», «хлопоты», «новость» и т. д.) [Гура 2007: 109; Niebrzegowska 1996: 26–28], в то время как каждый сновидец на место этих иносказаний «подставляет» описание уникальных событий из своей жизни.
Исследователи замечают, что осмысление сна зависит от установок сновидца, который в каждом конкретном случае отбирает для объяснения одни образы и способы их интерпретации, игнорируя другие [Лурье 2002: 34–36; Разумова 2001: 90–94]. При этом чаще всего интерпретации подвергается не отдельный символ, а сочетание нескольких элементов сюжета (например, предметы, их свойства и количество, действия с ними), иными словами, важны взаимосвязи знаков в тексте [Niebzegowska 1996: 124; Разумова 2001: 93–94; Лурье 2002: 35–36]. Значимо общее семантическое сходство сна и яви, ассоциативная связь между ними, а уместное в определенной ситуации объяснение приснившихся образов зачастую расходится с их традиционным значением в «соннике» [Лурье 2002: 33–35; Сафронов 2012a: 274]. В связи с этим может создаться впечатление, что толкование каждого сна произвольно. В настоящей книге доказывается, что, хотя интерпретатор и обладает высокой степенью свободы, толкования сновидений подчинены определенной логике.
Толкование эмоций и ощущений сновидца
Говоря о сновидениях, мы прежде всего имеем в виду визуальные образы: некие картины, проплывающие перед взором сновидца. Соответственно большая часть снотолкований посвящена расшифровке именно зримых объектов, как отметила С. Небжеговска, «которые можно нарисовать» [Небжеговска 1994: 68]. Многие формулы «сонника» включают в себя глагол «видеть»: «цветы когда видишь, живые цветы – хорошо это, к хорошему» (ХВИ), «гнездо хорошо видеть – цэ до семьи» (ГОП), что соотносится с выражением видеть сон. В то же время, приводя перечень возможных объектов интерпретации в «народном соннике», А.В. Гура называет среди них эмоциональные состояния (плач, смех, веселье, мука) [Гура 2012c: 123]. Говоря о толковании развернутых сюжетов сновидений, М.Л. Лурье пишет, что интерпретироваться могут не только зримые объекты («предметы»), но и другие детали сюжета сна, в частности эмоции сновидца (такие как страх, удивление) [Лурье 2002: 35–36].
Вполне очевидно, что помимо визуального канала восприятия в сновидении задействованы все чувства: сновидец слышит звуки и речь, ощущает вкус, запах, прикосновение, боль См. результаты проведенных психологами исследований, свидетельствующих о частотности аудиальных, кинестетических и других сенсорных сигналов в сновидениях [Zadra, Nielsen 1998]. Особенно хорошо это заметно на примере незрячих людей, сновидения которых состоят в основном из ощущений и диалогов [Deutsch 1928; Kerr, Foulkes 1982; Kerr 1993; Hurovitz, Dunn 1999: 183, 189; Kerr, Domhoff 2004; Gerc 2011: 220; Налчаджян 2004: 80–94 и мн. др.].. Однако значение эмоций и ощущений сновидца зачастую отходит на второй план, теряется за описанием воспринимаемых зрительно предметов и явлений: колокол понимается в первую очередь как объект, а не как звук; сахар, соль, мед – как пища, а не ее вкус; лед, огонь, рана – как наблюдаемые образы, а не ощущения холода, тепла, боли. Может сложиться впечатление, что испытанные во сне чувства – это некие аморфные «приложения» к визуальным образам. Попробую доказать обратное – возможность выделить ощущения и эмоциональные состояния сновидца как основу толкования сна.
Под эмоциями мною понимаются любые внутренние переживания сновидца (радость, грусть, страх, тревога, стыд, досада, недоумение и др.), являющиеся реакцией на приснившийся сюжет. Сообщение об эмоциях может быть представлено в буквальной форме (например, рассказчик говорит, что чувствовал во сне тревогу), выражаться в оценочных суждениях (радостный сон, тревожный сон) или в описании эмоционального и физического состояния сновидца после пробуждения («проснулась в слезах», «проснулась в холодном поту» и т. д.). Под ощущениями понимаются испытанные сновидцем вкус, запах, телесные и вестибулярные сигналы. В качестве указания на ощущения будут использоваться слова «вкус» («сладкое», «кислое», «горькое», «соленое» и т. д.), «запах» («аромат», «пахнуть»), «звук», «слышать» (а также глаголы, обозначающие действие или явление, в результате которого производится звук: «гудеть», «журчать», «петь», «говорить»), «чувствовать», «ощущать» («боль», «холод», «тепло», «тяжесть», «легкость» и т. д.) Подобный метод анализа текстов успешно применялся исследователями, изучавшими процентное соотношение описаний визуальных образов и других сенсорных сигналов в отчетах о снах [Hurovitz, Dunn 1999: 186]..
Эмоции сновидца как объект толкования
В «устном соннике» толкование эмоций обычно исчерпывается формулой «радость – к слезам, а слезы – к радости»: Если радуешься або смиешься – к слезам <Соб.: А если плачешь?> Радуваться будэш (КнИ), Если веселье – так это к слезам (АКФ15, архангельск.) См. другие примеры: [Романов 1889: 62–63; Ляцкий 1898: 144–145; гура 2002: 77; гура 2012: 124].. Однако интерпретацию переживаний сновидца едва ли получится свести к этому простому правилу, поскольку весь спектр эмоций невозможно представить в виде оппозиции «веселье – грусть» (как тогда будет трактоваться, например, страх?). Кроме того, мы не можем отделить описание испытанных во сне эмоций от вызвавшего их сюжета, рассматривая чувства радости или грусти вне контекста, в котором они возникли. Анализируя рассказы о вещих снах, я пришла к выводу, что в ряде случаев испытанные сновидцем эмоции получают обратное толкование (по типу «слезы – к радости»), но гораздо чаще они интерпретируются буквально: негативные переживания связываются с чем-то плохим, позитивные – с хорошим. Попробуем разобраться, от чего это зависит.
Буквальное толкование эмоций
Многие информанты, рассказывая о вещих снах, говорили и о своих предчувствиях в дневное время: ощущениях беспричинной тревоги, необъяснимого желания что-то сделать (что впоследствии оказывалось очень своевременным). Например, женщина, рассказывавшая о вещем сне, предвещавшем смерть отца, описала и свое душевное состояние незадолго до того момента, как ей сообщили об этом.
Оригинал Далее в основном будут приводиться только переводы. — Прим ред.:
Сидимо в аудиторії з Лєною <…> Стук у аудиторію. А мене так, як депануло (це я ж тепер хвора, а тоді, шо ж, молода студентка, мені двадцять один рік, чи двадцять два тоді вже було мені…). Лєна каже: «Ти чого?». А я кажу: «Шось мені так нехорошо, чогось мені так тревожно». як цей профессор вийшов, а наша кураторша стоїть на дверях <…> і як вона зайшла, ми зразу очима з нею зустрілися. А вона каже: «Верещака (а моя фамілія Верещака тоді дівочья була), виходь сюди». я виходжу, там прийшла хазяйчина дочка <…> і держить телеграму. Кажу: «Шо таке там?». А, Соня її звуть. – Соня, шо таке? А вона кажить: «Дивися шо». Папа вмер (КСИ).
Перевод:
Сидим в аудитории с Леной <…> Стук в аудиторию. А меня как дернуло (это ж я сейчас больная, а тогда – молодая студентка, мне 21 год или 20 лет было). Лена говорит: «Ты чего?». А я говорю: «Что-томне так нехорошо, что-то мне так тревожно». Когда профессор вышел, наша кураторша стоит в дверях <…> и когда она зашла, мы сразу с ней глазами встретились. А она говорит: «Верещака (а тогда моя девичья фамилия была Верещака), выходи сюда». Я выхожу, а там дочь хозяйки [у которой рассказчица снимала квартиру] пришла <…> и держит телеграмму. Говорю: «что такое?». А, Соня ее зовут. «Соня, что такое?». А она говорит: «Смотри что». Папа умер (КСИ).
Обобщая ответы информантов, можно сказать, что предчувствие заключается в том, что человек чувствует себя или поступает так, как будто уже знает о событии, которое еще не произошло или о котором у него нет сведений. Таким образом, эмоции (и шире – поведение, мысли) способны сами по себе выступать как предвестники событий. В качестве плохого знака может пониматься и тревожный сон:
Если у меня такое событие очень сложное, я просыпаюсь рано утром, в четыре. Я понимаю, что что-то где-то происходит с кем-то (СНИ);
Если бабушка плохо спит, то считает, что в семье что-то случилось. Эта особенность передалась и ее мужу, и моей маме [Разумова 2001: 88].
Ну, работа у нас тоже тревожная такая (Этот и следующий текст были записаны во время группового интервью с учителями). И одно время у нас в школи була така завуч, которая очень любила посещать уроки мои и… [смех]. От как я тревожно провожу ночь (цэ нэ обязательно один и тот же сон, но вот что-то мэнэ трэвожило цилу ночь, можэ даже цэ без сна), я, точно, сажусь в маршрутку и еду в школу – я знаю, вона прыйде на урок [смех]. І оцэ вжэ… думаю, отак у мэнэ тревога, и я отак же всэ, подготовилась, всэ, и воно так сбывается: вона прыходэ на урок. Я вжэ начала принимать успокоительное, чтобы не тревожно проводить ночь. Наверно, шо-то такэ есть (ЮГД);
Мне вот после родительского собрания… четыре раза в год мы проводим родительское собрание, а то и чаще. И если я прихожу домой (замечаю это последние 8–9 лет): провела родительское собрание – и мне хорошо, душевно тепло ночью, и никаких кошмаров – значит, все хорошо, благополучно, родители [нрзб] удалось, и родители тоже ж удовлетворенные пришли домой после собрания. Но если у меня тревога какая-то, что-то я ночью часто встаю, переворачиваюсь – ото ждать беды. Что-то они обсудили, родители, и ждать дня два-три – будут комментарии после собрания.
Соб.: То есть Вы больше ориентируетесь на какие-то эмоции во сне и какие-то чувства, а не на образы, которые снятся?
Да. Или не запоминаю их, как-то так. Такое, чтобы встать и пересказать сон – бывает очень редко. Ты встаешь – или хорошо тебе, или ты [нрзб] этим слегка. Понимаешь? Вот как-то так (МЛМ).
В этих случаях сюжет сновидения неважен, он забывается, первостепенно само по себе чувство беспокойства и тревожный сон: «что-то мэнэ трэвожило цилу ночь, можэ даже цэ без сна». Подобные примеры приводит И.А. Разумова, одна из респонденток которой «сообщила, что каждый раз перед смертью кого-либо из близких видит “один и тот же сон”, причем и обстановка, и сам сюжет сновидения всегда разные, но “чувство одиночества, тоски и какой-то внутренней душевной боли” остается» [Разумова 2001: 88], ср.: Я могу проснуться с ощущением приближающейся беды, а иногда и без этого чувства, даже если сон был странным, необычным [Берестнев 2013: 42]. Исследовательница отмечает значимость эмоционального состояния сновидца сразу после пробуждения, приводя высказывания информантов: «просыпаюсь вся в слезах», «в холодном поту», «с нехорошим чувством» [Разумова 2001 88]. Сравним рассмотренные записи со следующим нарративом:
Приснился мне сон. В воскресенье снится. Ну как, в селе у нас бабушка была лежачая, а тетя ходила, работала до последнего дня. Я же тут в городе была.
Тут в воскресенье снится мне сон, что покойная [на момент интервью] тетя умерла. И это снится до двенадцати – я вскакиваю, кричу. Только легла – снова снится, что тетя умерла – встаю, кричу. Уже двенадцать, вышла во двор, меня всю трясет. Но это, я думаю, что бабушка (у нас бабушка лежачая была), что что-то с бабушкой [случится]. Вышла, походила-походила, легла. Только легла – [снится что] тетка умерла. Я как закричу посреди хаты, то уже я боялась и в хату идти: потому что, только лягу – снится, что [тетка] умерла. В три часа я ходила, до полшестого я ходила во дворе, я уже не заходила в хату. Зашла в хату, думаю: «ну хоть ненадолго прилягу», потому что я ехать в село собиралась. Только прилегла – покойная [на момент интервью] тетка [снится]. Я уже встала и бегом на автобус, приезжаю в село: покойная [на момент интервью] мама стоит в слезах на автобусной остановке. Что такое? – Тетку отвезли вчера с работы в больницу. – О боже! А мне снилось, что она умерла. А там стоит такая: «Если в воскресенье сон приснился – он не сбывается, значит, не умрет».
И я еду в ту больницу, я как посмотрю на нее – она вот такая [худая] за две недели сделалась, температура 39. И так она с температурой 39,8 пролежала четыре месяца, ну и она умерла.
Снилось в воскресенье, а говорят, что в воскресенье не сбывается [сон], и снилось, что умерла – говорят, долго жить будет. На работе рассказала – говорят: «значит, не умрет, будет долго жить, да еще и в воскресенье – в воскресенье сны не сбываются, они до обеда [сбываются]». И так что-то плохое, а хорошее не сбудется (М).
Женщина не столько пересказывает сновидение (о сюжете которого ничего не сказано помимо слов «умерла тетка»), сколько подробно описывает свою реакцию на приснившиеся образы: перечисляет, сколько раз просыпалась, красочно описывает, как кричала посреди ночи и боялась снова заснуть: «я схвачиваюсь, кричу», «встаю, кричу», «мене трусе всю», «я як закричу серед хати», «боялась і в хату йти, бо тільки ляжу – сниться, що вмерла». Как отмечает сама респондентка, сон может быть истолкован:
1) как неважный (женщина несколько раз подчеркивает, что сон ей приснился в воскресенье – день, в который сны «не сбываются»: «якщо в неділю сон приснився – «він не збувається»);
2) как означающий противоположное («снилось що вмерла – кажуть, довго житеме»).
И все же рассказчица с самого начала осмыслила этот сон как значимый и как плохой. Примечательно, что первой версией было: «но це я думаю, що бабуся (бо у нас бабуся лежача була), шо щось з бабусєю». Такая интерпретация не соответствует «устному соннику», предполагающему два варианта толкования подобных сюжетов: либо буквальное – «к смерти» человека, приснившегося умершим (а не кого-либо другого), либо обратное: «к его долгой жизни». Логику первоначальной интерпретации можно понять, лишь принимая во внимание тревожное состояние сновидицы. Вероятно, если бы после описанной бессонной ночи умерла бабушка рассказчицы, пересказ сюжета сновидения был бы опущен, тогда как нарратив о негативных предчувствиях накануне такого события (выражающихся в плохом сне, частых пробуждениях ночью) мог бы воспроизводиться самостоятельно.
Другая респондентка поделилась своей личной приметой: «як оце тільки сняться корови пасу – обов’язково захворію» [Как только снится, что коров пасу – обязательно заболею] (КСИ), пересказывая подтверждающие ее сновидения:
Коровы пасу, но сюжет разный: бывает, сюда, в село, коров перегоню, бывает – дальше, и там тогда снится. И хаты там у нас есть, когда-то раньше были. это же я давно тех коров пасу, с детства – ну, именно там, где я их пасла с детства, а уже теперь взрослой пасу тех коров…
Соб.: То есть все-таки Вам в одном месте снится?
Да, там, где когда-то пасла.
И я вспомнила еще один такой сон. Там, куда мы гоняем коров пасти (к речке), есть мост такой <…> И снится мне, что я со своим зятем иду как будто пасти ж коров, или на тот выгон хочу я перейти, а там вода такая. Такой мост вроде, и я возле того моста пока была… а тогда смотрю – вода стала грязная такая, и дальше нет досок [на мосту]. И я вроде плыву уже с того моста. Уже не на тот берег, а на этот же, где мы живем (не сюда, к коровам). И со мной еще и зять. И я говорю: «Витя, ты умеешь плавать? где ты взялся?». Вроде ж его не было со мной. А он говорит: «Да я слабенько, но плаваю, не беспокойтесь». И вроде вода такая мутная, грязная, и я так переживаю, пока я до берега… И мы с ним оба заболели. Он заболел – у него давление высокое, попал в больницу. И я заболела.
Повторение сна, который снился… вот про коров, что пасу. Вот снился он не знаю сколько раз, может и 10 раз снился такой сон. Снится и снится: то с мужем ее, Раи [Рая подруга информантки], то с Раей пасу, то сама пасу коров, то не заверну, то еще какие-то люди, и я там хожу по таким ямам. Коровы, вот.
Толкование «корова – буде хвороба» (укр., белорусск. ‘болезнь’) [Толстой 1993: 90] было озвучено многими информантами: Корова снится – цэ погано, к болезни (ПЕА); Корова снится к болезни (Р); Скот (лошади, коровы) мне всегда снится к болезни (ЖГН); Вот мне когда мясо приснится, обязательно болезнь, заболеваю. И корова если приснится, лошадь – тоже заболеваю (Н2). В то же время негативное осмысление описанных сновидений определяет не сам по себе образ коров, но и многие другие детали сюжета. Рассмотрим продолжение интервью:
Соб.: А вот коровы, которых Вы видите во сне, они всегда одинаковые, да?
Не, они… коровы некрасивые, те, что снятся. Они разные, но худые такие коровы, не упитанные. Знаете, когда корова такая сытая, такая хорошая. А то такие ущербные коровы всегда снятся.
Соб.: То есть всегда Вам снятся какие-то плохие коровы?
Такие какие-то плохие коровы – вот я их все пасу. Все их пасу, не могу догнать их.
Соб.: А чтобы снились какие-то красивые коровы: сытые, ухоженные? Такого не бывало?
Не было, не было. Вот как пасу, так таких всяких, и все они такие худые и маленькие.
Соб.: Они как бы убегают?
Убегают, убегают, и вот я за ними гоняюсь там. Вот пасу: то они куда-то зашли, где-то на огороды зашли, то куда-то пошли, я их никак не заверну, не догоню – вот так снится.
Соб.: То есть во сне Вы испытываете какую-то тревогу?
Да. Тревога такая. Постоянная такая тревога (КСИ).
Исследуя приведенные тексты, мы видим, что речь идет не об отдельном символе, предвещающем во сне болезнь, а о целой совокупности мотивов – иными словами, о повторяющемся сюжете сна:
1) сновидица пасет коров, что повторяет ситуацию из ее детства («давно тех коров пасу, с детства – ну, именно там, где я их пасла с детства, а уже теперь взрослой пасу тех коров…»);
2) коровы худые, «некрасивые» (плохие, худые, маленькие, некрасивые, ущербные);
3) коровы убегают от сновидицы («не могу догнать их», «я за ними гоняюсь там», «то они куда-то зашли, где-то на огороды зашли», «я их никак не заверну, не догоню»);
4) на пути сновидицы возникают препятствия: ямы («и я там хожу по таким ямам»), грязная вода («на тот выгон хочу я перейти, а там вода такая»), сломанный мост;
5) сновидица переживает, как бы коровы не разбежались, не зашли в чужой огород: «я так переживаю», «постоянная такая тревога». эти чувства можно назвать лейтмотивом описанных сновидений.
Несмотря на утверждение респондентки «коров пасу, но сюжет разный», ориентируясь на ее ответы, мы видим, что различия между описанными сюжетами снов несущественны:
1) хотя ландшафт в каждом сне различается («бывает, сюда, в село, коров перегоню, бывает – дальше, и там тогда снится»), респондентке всегда снится несколько конкретных мест, где она в действительности пасла коров;
2) в одном сне в качестве препятствия возникают ямы, в другом – грязная вода (что связано с местностью, которую рассказчица видит во сне). Иногда препятствий как таковых нет;
3) иногда сон бывает ярким и длинным, изобилует деталями, иногда – коротким и мимолетным:
Вот если ямы там, идут коровы, я очень долго хожу там – тогда уже долго болею, а если так пасу – может, нет.
4) женщине может сниться, что она сама пасет коров либо с кем-то еще: «то с мужем ее, Раи, то с Раей пасу, то сама пасу коров», «то еще какие-то люди». В последнем случае, по словам рассказчицы, заболеть может приснившийся ей человек:
…и снится мне, что я со своим зятем иду будто бы пасти коров <…> и мы оба заболели.
А как-то, интересно, позвонила и говорю: «Рая, не с тобой пасла, а с твоим мужем» <…> Может, месяц прошел после того, а может и больше, она говорит: «Слушай, а Алексей же мой заболел».
А бывает так, что приснилось, рассказываю – я не заболела, а Рая заболела (моя подруга).
Соб.: То есть Вам приснились коровы к ее болезни?
Да. Что мы с ней пасем. И я не заболела, а она заболела.
Все эти детали важны для респондентки, поскольку по ним она судит, будет ли болезнь тяжелой, заболеет она сама или кто-то другой. Поэтому сновидица в первую очередь обращает внимание на различия, особенности каждого отдельного сна. При этом ядро сюжета (невозможность догнать коров) и эмоции сновидицы (постоянная такая тревога) остаются неизменными.
Иными словами, хотя рассказчица трактует образ «худых коров» в соответствии с «устным сонником», осмысление образов сна связано с ее личными переживаниями. Недаром женщина говорит о снотолковании «корова – к болезни» как о своей индивидуальной примете. Испытанная во сне тревога определяет отрицательную оценку приснившихся образов. Можно предположить, что, если бы воспроизведение детского воспоминания во сне было бы связано с более приятными эмоциями (например, ностальгией), сон не был бы истолкован как негативный.
Важно отметить, что очень многие опрошенные формулируют правила толкования снов как свои личные приметы: «Вот мне, например, и моей маме лошадь всегда снится к болезни: если я вижу лошадь или еду верхом на ней. А другим людям, наоборот, лошадь снится к удаче» (ПНЛ), «Если собака снится – цэ обязательно будэ болезнь якась – цэ из своеи практики я знаю. Хотя кажуть: «Цэ друг». А для мэнэ – нет. Если вона на мэнэ нападае, гавкае, нэ дай бог укусыть – то цэ вообще болезнь, для мэнэ и для ридных» (неизв. 1), «знакомий одын колысь казав: «Вот если мне вши снятся – ото обязательно кто-то отдаст мне долг» (КНИ). Хотя эти толкования обычно не расходятся с «устным сонником» (вши – к деньгам, лошадь – к болезни Толкование «вши к деньгам» фиксировалось во многих славянских регионах [Кривощапова 2006: 199–200], как и «лошадь – к болезни».), информанты осмысливают их как свои личные, отличающиеся от примет других людей. На примере глубинного интервью мы видим, что для лучшего понимания «личных примет» (а в широком смысле – и всего так называемого устного сонника, который они образуют) необходимо фиксировать рассказы о снах, в которых присутствует названный образ. Это важно, поскольку, как мы видели на предыдущем примере, толкование сюжета сна может быть основано не столько на символике конкретных образов, сколько на вызываемом ими эмоциональном состоянии. Приведу еще одно описание личной приметы:
Когда мне снится, что я еду на машине через мост, а он шатается и мне страшно – то это к будущим неприятностям, нестабильности в жизни, если, наоборот, то, соответсвенно, к стабильности (тюменск.) [Байдуж 2011: 6–7].
Шатающийся мост ассоциируется с «нестабильностью в жизни». При этом важно, что мост не просто шатается, как если бы сновидица созерцала эту картину со стороны, а то, что это вызывает ощущение страха: сновидица находится на мосту («еду на машине через мост») и боится с него упасть («он шатается и мне страшно»).
Приведенный выше сюжет сна о коровах можно отнести к категории типичных сновидений “Typical dreams” – термин из психологии, которым обозначаются сны, воспроизводящиеся в одинаковой форме у многих людей: «несмотря на то что ни одно сновидение не дублирует другое в точности, в случае с типичными сновидениями близость сюжетов превалирует над их различиями» [Griffith 1958: 1173–1174]. Поскольку отчеты о типичных сновидениях фиксировались среди представителей разных культур, существует гипотеза, что они являются выражением универсалий человеческой природы [Griffith 1958: 1178], характеризуемых психологами как “dream of frustrated effort” или “trying again and again to do something”: сновидец снова и снова пытается что-то сделать (в данном случае – управиться со стадом коров, загнать их на нужное место), но у него это не получается. Обычно речь идет о простом действии, регулярно совершаемом в повседневной жизни. Сновидец при этом ощущает недоумение и фрустрацию, чувствуя, что он что-то делает не так [Gregory 1918]. По различным данным, о подобных снах сообщают от 53 до 89,5% опрошенных психологами респондентов См. [Middleton 1933: 463; Griffith 1958: 1177; Nielsen 2003: 222; Schredl 2004: 486; Maggiolini 2010: 62]. Анализируя отчеты о сновидениях, Уоррен Мидлтон заключает, что очень многие сновидения содержат элемент (если говорить в терминах фольклористики мотив) неудачной попытки что-либо сделать (“frustrated effort”) [Middleton 1933: 461–463]. Рассмотрим еще несколько примеров таких рассказов о сновидениях:
Очень плохо, когда теряешь: обувь не найдешь, даже сумку теряешь. Я перед смертью дяди Вовы все искала свою сумочку. Господи, всю ночь ищу! Думаю: «Что же я ее ищу?». А потом: «Ой, господи!». Оно же к этому идет, что я потеряю свою сумочку. Не верилось, не хотелось. Терять – очень плохо (КНИ).
Он [муж рассказчицы] говорит: «Боже, мне снилось, что рыба (рыбу он ловил там), что не мог никак поймать». Плохой сон, короче говоря. «Все время, – он говорит, – один и тот же». Потом отец… Они там все рыбаки – жили там же, возле речки. Вот. «Такой, – говорит, – пустой сон, я вот ловлю-ловлю…». Отец – да, так раз-раз и ушел и умер.
Приснилось мне перед моею свадьбой, что <…> увидела своего жениха, который будто накинул на меня цепь. Я долго мучилась с той цепью, чтобы скинуть ее, но мне не удавалось. Вот-вот кажется скину эту цепь, а она запуталась! <…> Потом, когда я вышла замуж, то не раз вспоминала тот сон – всю свою жизнь мучилась в цепях – тяжко мучилась! Мой муж оказался горьким пьяницей – вся моя жизнь вышла неудачной, разрушенной… (житомирск.) [Шевчук, Ставицька 2017: 118–119].
А вот какой сон приснился: обмазываю в избе глиной стены. Вот мажу, мажу, а глина отваливается и отваливается. Вон что такое – отваливается. Проснулась и думаю: «А ведь глина-то нехорошо». На другой день у меня племянница удавилась. Вот у меня глина отвалилась – родственница умерла (ульяновск.) [Сафронов 2016: 487].
Толкование первого сна основано на параллели потерянная вещь – потерянный (умерший) близкий человек («терять – очень плохо»). Осмысление второго можно рассматривать как инверсию толкования «рыба – к рождению ребенка»: если пойманная рыба соотносится с появлением на свет человека, символизируя душу новорожденного [Гура 2017: 30], то уплывшая – с отбытием души в мир иной (Отец – да, так раз-раз и ушел) (Многие исследователи отмечали близость символов сновидений, предсказывающих рождение и смерть [Menzam 2002: 140; Carter 1992].). При объяснении третьего сюжета мучения сновидицы, безуспешно пытавшейся скинуть с себя цепь, соотносятся с трудной жизнью с мужем-алкоголиком.
В последнем тексте соотнесение сна и жизненного события строится по модели «отвалилась глина – умерла родственница». При этом в типичных примерах ее реализации (отделение части от целого – расставание с близким человеком) речь идет о разрушении заметного элемента постройки (стена обрушилась, потолок упал). В данном же случае сюжет сновидения строится вокруг бытового действия – обработки стены в глиняной избе. Его осмысление в соответствии с названной моделью нельзя назвать очевидным. Вероятно, именно мотив повторяющейся неудачной попытки совершить действие (мажу, мажу, а глина отваливается и отваливается) определяет сначала общую негативную оценку сновидения. Показательно, что первоначальная трактовка (Проснулась и думаю: «А ведь глина-то нехорошо») ставит во главу угла образ, имеющий негативную трактовку (глина, песок, земля могут пониматься как субстанция, в которую хоронят умершего, на чем основано снотолкование глина – к смерти). Впоследствии, после гибели племянницы, сюжетообразующий мотив рассказа (глина отваливается от стены, сколько бы сновидица ее ни намазывала) «притягивает» объяснение, которое соответствует существующей в традиции модели: отвалилась глина – «отвалилась» родственница. Иными словами, «глина» понимается как часть дома рассказчицы, что довольно условно и окказионально, ведь глина – это не стена. В этом контексте вспоминается также рассмотренный в первой главе нарратив, где сновидица безуспешно пытается сложить развалившуюся печь, что осмысляется как предсказание развода с мужем.
Во всех представленных текстах неспособность сновидца совершить действие (найти сумочку, поймать рыбу, скинуть цепь, обмазать стены избы глиной) и безуспешное повторение попыток («ловлю-ловлю», «не мог никак поймать», «мажу, мажу, а глина отваливается и отваливается», «все искала», «всю ночь ищу», «долго мучилась с той цепью, чтобы скинуть ее, но мне не удавалось») связываются с негативным прогнозом. Как мы видим, рассмотренные сюжеты имеет общую структуру: сновидец снова и снова безуспешно пытается совершить действие во сне – в реальности происходит что-то плохое.
Показательно, что в большинстве приведенных текстов прямо или косвенно указывается на неприятные переживания сновидца: «постоянная тревога», «не верилось, не хотелось», «такой, – говорит, – пустой сон», «долго мучилась».
Чтобы лучше понять процесс толкования сновидений, рассмотрим непосредственно ситуацию обсуждения и интерпретации сна. Приведу отрывок из записи группового интервью:
Соб.: А Вам снились сны о нахождении чего-то: каких-то драгоценностей, каких-то денег? Людмила: О, я помню! Вроде бы я полю [во сне] клумбу, и начинаю находить золото, причем много, очень.
Надежда: Это хороший сон!
Людмила: Такие прямо цепочки, такие прямо кольца, такие перстни с камнями. И, что интересно, где я вот полю, на [улице] Свидницкого [дом] 5, я там вообще никогда не была. Я знаю, что там дом есть такой. И вроде так детвора бегает. говорю: «Дети, чьи это драгоценности?». А они: «Сейчас я у мамы спрошу, я сейчас у мамы спрошу». И они все прибегают (я так сапой выгребаю, выгребаю), а они: «Да нет, это не наше, и это не наше». Я помню, что я выгребла, а что же мне с ним делать? Да, это я помню. Этот сон мне хорошо запомнился. Но мне потом (я так, как бы, говорю: «что это значит?»), то мне сказали, что это плохо.
Соб.: А вы сами как думаете?
Людмила: Может быть, потому что из земли золото? И вроде как его много, и я не знала, что с ним делать. Ну, оно как бы мне не в радость было. Я была в недоумении. Что это значит? Может, мне что-то одеть? Вот если бы я взяла да одела. А так: «Боже! Сколько же его! Что мне с ним делать?» (МЛМ, СнА).
Сюжет данного сновидения можно трактовать по-разному. С одной стороны, сны о нахождении чего-то ценного считаются благоприятными: «находить – очень хорошо» (КНИ), «находишь что-нибудь – к хорошему» (ХВИ). С другой стороны, рассказчица совершает земляные работы («поллю клумбу»), которые в снотолкованиях соотносятся с похоронами, а увиденная во сне клумба может ассоциироваться с могилой См.: «перед смертью близких <…> я вижу перед моими окнами много огороженных клумб, как будто это маленькие могилы» [Разумова 2002: 304], «Мать моя жила в маленьком домике. И мне он приснился, что внутри две могилы – две клумбы (мать моя любила цветы) <…> А утром пришла телеграмма, что мать скончалась» (АКФ16, Ростовск.).. Как мы видим, при обсуждении данного сна высказывается несколько версий его интерпретации. Одна из собеседниц утверждает: «это хороший сон!». В разговоре упоминается противоположное мнение третьих лиц, с которым сновидица обсуждала ранее этот сон («мені сказали, що це погано»). Таким образом, перед нами всплывают два взаимоисключающих варианта осмысления сна: «к плохому» и «к хорошему». При этом сама сновидица склоняется к негативному толкованию и объясняет это, ссылаясь на испытанные (и не испытанные) во сне эмоции: «воно мені не в радость було», «в нєдоумєніі була».
Важно сказать, что этот сон не соотнесен с реальным событием, а все перечисленные версии толкования – гипотетические. Таким образом, на примере данного интервью мы наблюдаем процесс толкования сна. Поскольку пересказы сновидений имеют тенденцию значительно сокращаться после того, как сон был соотнесен с реальным событием [Сафронов 2016: 53–61], именно на примере исследования процесса толкования сна, фиксируя подробный пересказ сновидения и наблюдая за реакцией сновидца на те или иные версии интерпретации, можно выявить факторы, влияющие на осмысление приснившегося. Исходя из анализа данного интервью, сделаю следующие выводы и предположения о формировании нарративов о вещих сновидениях:
1) сюжет сна содержит разные образы: одни из них истолковываются в традиции как благоприятные (находка ценных вещей), другие – как отрицательные (копание земли). Иными словами, у нас есть возможность трактовать сон практически как угодно, ставя во главу угла либо одни, либо другие детали его сюжета;
2) интерпретация зависит от того, на какие образы обратит внимание сновидец, к мнению какого толкователя прислушается. При этом предложенная другим человеком интерпретация не устроит сновидца, если противоречит его собственным предположениям относительно значения сновидения [Трунов 2008: 384–385]. Последнее хорошо видно на примере рассматриваемого интервью. Одна из собеседниц говорит: «это хороший сон». Однако сама сновидица не принимает такую версию толкования;
3) отсутствие чувства радости во сне (и наоборот, растерянность, недоумение) создает у сновидицы определенную установку: она выделяет те аспекты сюжета, которые толкуются негативно (сновидица полет клумбу, т. е. соприкасается с землей), и игнорирует позитивные (находка ценных вещей). Возможно, если бы сон «сбылся» (в соответствии с негативными ожиданиями сновидицы), в дальнейшем нарратив мог бы сократиться примерно до следующего вида: «Перед смертью X мне снилось, что я полола клумбу». Замечу, что приведенный рассказ был ответом на вопрос: «не снились ли вам сны о нахождении чего-то?». В связи с чем нарратив строился вокруг данной сюжетной линии (рассказчица находит украшения).
Сделанные выводы справедливы и для снов, истолкованных как предсказания благоприятных событий:
Тут у нас есть переулок такой. И раньше по тому переулку (сейчас же заборы-заборы-заборы), а то была дикая лоза. Вот так эти ветки: одни растут к людям во дворы, а другие – на улицу. Мне снится тот переулок. Лето, тихо-тихо, раннее утро. В том переулке никого нет. И сидит там на стуле мужчина один. Сидит, а я… где я брала те розы, я не знаю. Знаю, что брала я розы на таких длинных стеблях: ни шипов там, я не чувствовала ничего. Цветущие такие. И он сидит, а я ему те розы беру и даю. А там восходит солнце. И тихо-тихо. Ну так хорошо на улице! То, конечно, хорошо. ну очень было хорошо! Ну, это было давно. Это был очень вещий, хороший сон (КНИ).
Из рассказа мы понимаем, что сон был ярким, красивым, о чем говорит подробное описание окружающей обстановки – тихого летнего переулка в рассветные часы: літо, тихо-тихо, раннє утро; сходе сонце; ну так хорошо на вулиці. Сюжетные линии (рассказчица дарит розы мужчине) или какие-то конкретные образы (дикая лоза, восходящее солнце, розы) фактически никак не интерпретируются. Некоторые детали сюжета в другом контексте могли бы пониматься как негативные знаки. Например, сновидица дарила розы (см. толкование получать подарок во сне – к успеху, а дарить или отдавать – к неудаче), это озвучила и сама рассказчица в другом разговоре: Если тебе [во сне] дарят – хорошо <Соб.: А самой, получается, плохо дарить?> А самой – да. От себя отдавать (КНИ). При этом в рассматриваемом тексте сновидица обращает внимание на те образы и их характеристики, которые оцениваются как положительные: она подчеркивает, что у приснившихся роз не было шипов («ні шипаків там, шось я не чувствовала нічого» – деталь, которая легко могла бы быть опущена), упоминает образ восходящего солнца, трактуемый во многих записях как хороший знак: Солнце – счастие и почести [Колосов 1879: 171]; Солнце видеть – хорошо, восход солнца – дужо хорошо, могилевск., витебск. [Романов 1889: 57]; Солнце восходит – хорошее житье табе будя, минск. [Ляцкий 1898: 141]. Обосновывая интерпретацию сна, рассказчица проводит параллель: дуже було хорошо [во сне] – це був дуже вєщій, хороший сон. Сравним этот нарратив со следующим текстом:
Да, вещие сны… бывают. У меня тоже. Я тогда еще не знала, что беременная. А мне три раза подряд снился сон, что такая ранняя осень, красиво. И я в лесу нахожу грибы – большие, белые. И такая радоcть, такой восторг. И я проснулась с таким радостным чувством <…> попросила одного знакомого узнать, что значит, грибы во сне собирать. И мне он опять снится и такая радость. А грибы во сне, представляешь, к беременности. И я еще не знала же, что беременная (Московск.) [Веселова 2000: 104].
Осмысление сна определяется в первую очередь жизненными обстоятельствами сновидицы, которая изначально не знала ни о своей беременности (тогда еще не знала, что беременная), ни о том, к чему снятся грибы (попросила одного знакомого узнать, что значит, грибы во сне собирать). Впоследствии женщина узнает, что ждет ребенка, и о варианте толкования «грибов», который уместен в данной ситуации Ср. грибы собирать – у женщины дети будут (житомирск.) [Шевчук, Ставицька 2017: 128], собирать грибы – к беременности (укр.) [Сторожук 2005: 204], грибы – к новой родне (северо-запад России) [Разумова 2001: 96].. Пророческий характер сновидения подчеркивается его троекратным повторением: «три раза подряд снился сон» (ср.: Сны от Бога снятся три раза. В них можно верить. Если сон не повторяется три раза, я в него не верю, и вообще стараюсь их не запоминать, Неизв. 2).
При этом в тексте присутствует указание на не менее важные факторы, определяющие логику толкования приснившегося сюжета: рассказчица несколько раз упоминает, что испытала радость во сне и после пробуждения (такая радость, такой восторг, проснулась с таким радостным чувством). Ею подчеркивается красота увиденного во сне пейзажа: такая ранняя осень, красиво (ср. с предыдущим рассказом: тихо-тихо, раннє утро, сходе сонце, так хорошо на вулиці). Вероятно, если бы сновидица ощущала тревогу, осмысление сновидения было бы иным. Толкованию мог бы подвергнуться образ леса, имеющий отрицательную символику в «сонниках» и нарративах о вещих снах [Живица 2004: 81], ср.: Лес – это люди (ты или заболеешь, и куча людей будет вокруг тебя, или на смерть – если ты ходишь по лесу) (харьковск.) [Красиков 2005: 221]). Собирание грибов также могло быть осмыслено как знак беды (в соответствии с иными объяснениями данного символа: к неприятности / беде / болезни [Романов 1889: 71; Садова 2004: 289; Безручко 2005: 197]; см. «грибы, допустим, мне снятся <…> это значит, через день-два я уже готова, я простывшая, я больная» [Берестнев, Васильева 2016: 133], «грибы собираешь – много врагов заимела» [Садова 2011: 602–603]. По принципу созвучия («гриб – гроб») грибы осмысляются в некоторых снотолкованиях как предсказания смерти – «к гробу» [Гридина, Иванилов 2004: 139]. Как и разные мелкие и круглые плоды (ягоды, орехи, яблоки), грибы могут предвещать слезы или нарывы на теле (по принципу визуального сходства) [Романов 1889: 71; Гура 2016: 341].. Получается, именно приятные впечатления от приснившегося определяют выбор истолковываемой детали сюжета (собирать грибы, а не «ходить по лесу») и благоприятный вариант ее интерпретации (к беременности, а не, например, к болезни). Испытывая во сне радость, мать как бы предчувствует радостное событие – появление на свет своего будущего ребенка .
Приведу еще один яркий пример того, как эмоциональная реакция на приснившиеся образы определяет их оценку:
Сегодня мне снится сон, что я открываю кошелек, а из него неожиданно вываливается сто гривен <…> И я просыпаюсь и, ну, как бы, думаю: «Как бы его истолковать?». И решаю, что, поскольку я сегодня собралась спросить по поводу документов на комиссию медицинскую, то, очевидно, мне как-то удастся получить эти вот документы. Вот. Ну, и я иду туда, но не уверена, потому что работает это все с двенадцати до двух, а я уже в час иду. До доктора, у которого мне нужно взять карточку, я не дозвонилась. Вот. Но решила подойти к этому кабинету <…> Врач пригласил меня, говорит: «Проходите, садитесь» <…> Сижу – возвращается мужик [врач] и дает мне карточку. И таким образом сбылся сон. Хотя почти неожиданно. То есть точно также как из кошелька неожиданно выпали эти деньги <…> я открываю кошелек и – ууу! Какая-то бумажка! Я смотрю: «Батюшки, сто гривен!» <…> И я его истолковала как то, что я возьму эту бумагу, которую я хотела <…> испытала я приятное удивление, потому что (деньги, конечно, небольшие – сто гривен), но все равно это деньги – приятно. Я проснулась и стала его истолковывать. Вот, бумажные деньги это, может, мне в деньгах повезет? Потом – нет. Я вспомнила, что бабушка говорила, что бумажные деньги – это просто к каким-то бумажным делам. Это не к деньгам. На самом деле. И я вспомнила, что у меня грядет, вот, поход. Я собиралась. И поэтому, собственно, я и пошла в поликлинику, хотя это было очень поздно – я уже не успевала (ЛНИ).
Может показаться, что толкование сна исчерпывается формулой «бумажные деньги снятся к бумажным делам», которую упоминает сама рассказчица. Однако, если мы «свернем» до нее нарратив, утратится множество нюансов, проясняющих логику интерпретации сновидения. Во-первых, само по себе толкование «к бумажным делам» не содержит в себе положительной оценки, «бумажная работа» может пониматься как аналог хлопот, забот, неприятностей, возникающих при необходимости сталкиваться с бюрократическим аппаратом:
Деньги приснятся – это вообще, говорят, к несчастью.
Соб.: Почему?
Ну, говорят, снились деньги – то какие-то бумаги или бумажной работой заниматься (ПЕА).
Однако в данном случае сон осмысляется как хороший, предрекающий успех в оформлении документов, а не саму по себе необходимость заниматься «бумагами», предсказывать которую не требовалось. Показательно, что благоприятное толкование было дано сновидению изначально: по словам рассказчицы, сон послужил поводом заняться оформлением медицинской документации. Рассказчица подчеркивает, что, также как во сне из кошелька неожиданно выпали деньги, в реальности ей неожиданно легко дали нужную бумагу. В обоих случаях она испытывает приятное удивление. Вероятно, если бы сновидица при обнаружении бумажной купюры в кошельке почувствовала не радость, а досаду (допустим, от того, что денег мало), сон понимался бы как предвестник препятствий в оформлении документов. Иными словами, при толковании значима не просто символика бумажных денег, но и оценка приснившегося («приятная неожиданность»).
Объясняя известные снотолкования, респонденты в некоторых случаях ссылаются на эмоции, которые обычно возникают во сне в связи с упоминаемыми образами. Так, например, отвечая на вопрос «к чему снится быть голым во сне?», рассказчики рассуждали следующим образом:
Ну, представь себе: толпа людей и ты идешь голая. Как ты себя чувствуешь? Вот что-то будет в жизни такое – что-то довольно неприятное. Приятного ничего не будет. Не болезнь, ничего – какие-то неприятности, житейские проблемы (КНИ).
Ой, если ходить голым [во сне], то будет тебе какой-то позор. Ну как позор… Кто-то тебе будет что-то говорить, и тебе будет просто неприятно (ГОП).
Любопытно, что сюжет сна, в котором сновидец обнаруживает себя голым в присутствии посторонних (чаще всего незнакомых людей, не обращающих на него внимания) был отнесен психологами к категории типичных снов 80 и достаточно подробно описывался начиная с работ З. Фрейда [Фрейд 2004: 225–226; Saul 1966; Myers 1989; см. составленные психологами перечни типичных сновидений, среди которых присутствует сюжет о наготе[Middleton 1933: 461–462; Griffith 1958: 1177; Nielsen 2003: 217; Schredl 2004: 488; Maggiolini 2010: 65]. . Согласно данным, полученным в ходе опросов, люди часто испытывают интенсивное чувство стыда или смущения во время таких снов [Middleton 1933: 462; Saul 1966; Myers 1989; Nielsen 2003: 229; Maggiolini 2010: 65]. Толкование сна о наготе как предвестнике позора весьма распространено в славянской традиции: оно фиксировалось в Белоруссии (Голаго ти голую бачишь – стыд якийсь будя (могилевск., витебск.) [Романов 1889: 59]), различных регионах России Нагим себя видеть во сне предвещает позор (ярославск.) [Балов 1891: 210]; Нагим себя видеть – будет напраслина (ярославск.) [Балов 1901: 108]; Голым себя видеть – к стыду (русские Сибири) [Герасимов 1911: 101].. Вопрос «что значит, если снится, что ходишь голым среди людей?» входил в составленную К. Грушевской программу собирания материалов для украинского народного сонника, осуществлявшуюся в 1924–1925 гг. в житомирской и хмельницкой областях Украины. Информанты отвечали на него единодушно – «к стыду / позору» [Шевчук, Ставицька 2017: 61–188]. Это дает основания предположить, что интерпретация такого сюжета основана на тождестве эмоционального состояния во сне и наяву. Иными словами, если во сне неприятно – будет что-то неприятное в жизни («кто-то тебе будет что-то говорить, и тебе будет просто неприятно»); если во сне стыдно – значит, и в жизни будет стыдно («стыд», «позор», «напраслина»).
На примере рассмотренных рассказов мы видим, что интерпретация во многом зависит от общих впечатлений от сновидения, что находит подтверждение в высказываниях респондентов: К плохому снятся беспокойные сны, полные негативных эмоций, к хорошему – сны, вызывающие приятные эмоции (НЗ), К плохому всегда снится неясная погода или страх какой-то перенести (НДС). Внимание к эмоциям сновидца характерно и для других культур. Например, Д. Эгган, изучавшая традицию толкования снов у индейцев хопи, замечает, что информант осмысляет свой сон как «плохой» или «хороший» в зависимости от эмоционального и физического состояния после пробуждения [Eggan 1949: 178–179]. К аналогичным выводам приходит А. Кайвола-Брегенхой, опрашивавшая финских студентов [Kaivola-Bregenhøj 1993: 220]. Приведу цитату из «Онейрокритики» Артемидора, хорошо иллюстрирующую описанный принцип интерпретации снов:
«Когда сны предсказывают несчастье, но душа сновидца не испытывает тревоги, то несчастья окажутся незначительными или вовсе не сбудутся. И наоборот, когда сны предвещают счастье, но душа не испытывает довольства, то счастье окажется несбыточным, ненужным или во всяком случае неполным. Поэтому каждый раз надо спрашивать, с удовольствием видел человек сон или нет» [Артемидор 1999: 34].
Обратное толкование эмоций
В традиционной культуре существует и противоположный способ истолкования эмоций: «радость – к горю, а слезы – к радости». Рассмотрим запись интервью:
Если я чого-то смиялась, вси смиялысь и я хохотала, то я потом горькими слезами [нрзб]. Чем больше радуешься во сне, хохочешь именно – то будет какая-то печаль.
Соб.: это когда человек смеется?
Вот смиешься, прямо такой жизнерадостный, хохочешь прямо обязательно какая-то [нрзб], но это со мной.
Соб.: А если просто радостный сон, но человек не смеется?
Нет, ну радостный, просто улыбаешься, идешь, все нормально, светло, хорошо – то нормально. А если я хохочу во сне – это точно плакать (КНИ).
Из ответов информантки мы видим, что негативно интерпретируется избыточная, бурная радость (смех, хохот), которая понимается как отклонение от нормы и совпадает с традиционным представлением о том, что, излишне радуясь, проявляя несдержанность, можно «сглазить», «навлечь беду». Стоит добавить, что слишком эмоциональный сон, в том числе и радостный, также можно отнести к категории беспокойных, тревожных.
При этом положительно (в рамках данной модели) может быть истолкован не любой «неприятный» сюжет, а тот, в котором сновидец плакал (см. формулировку толкования: «слезы к радости»):
Это в основном было, когда я училась <…> Я помню, был экзамен по географии. Это был мой седьмой класс. Экзамен был, в общем, несложный, но надо было много запоминать. Я плохо ориентируюсь по карте. Всякие страны… И я накануне экзамена очень переживала. И вот мне снится, что я пришла на экзамен, вхожу в аудиторию, тяну билет. Мне попадается тот вопрос, которого я больше всего боялась – про полезные ископаемые. Я ничего не знаю, ничего не могу сказать. Очевидно, это снилось, потому что я этого очень боялась и плохо знала, где какие полезные ископаемые находятся. Моя учительница меня спрашивает, я ничего не могу сказать. В результате мне ставят «два». И я плачу, прямо рыдаю. И даже просыпаюсь от того, что я плачу. Я не помню, в слезах я проснулась или нет, но я проснулась от расстройства во сне. Даже очень рано проснулась, еще темно было. Такая напряженность внутри была. Это было за день до экзамена. Я рассказала сон моей маме. Она меня успокоила и рассказала, что сны о слезах имеют значение противоположное. Если плачешь – значит, все будет хорошо. Тогда я думала, что меня мама успокаивает. Но на следующий день я сдала экзамен на «пять». Мне попался легкий билет, никаких полезных ископаемых. И я этому радовалась, очень радовалась. И потом мне другие люди говорили, что если снятся слезы, то в реальности будет радость (ЛНИ).
Анализируя данный рассказ, мы видим, что обратное толкование негативных эмоций может быть во многом обусловлено стремлением человека снять беспокойство, связанное с «тревожным» сном, желанием окружающих утешить и поддержать сновидца. Подобная интерпретация окказиональна: если бы рассказчица плохо сдала экзамен, она могла бы сделать вывод, что сон предвещал именно такой поворот событий. Как и женщина, увидевшая сон о смерти своей тети, вполне могла заключить, что он значил обратное (предвещал долгую жизнь родственницы), если бы никто из членов ее семьи не умер Подобная ситуация описана в книге И.А. Разумовой [Разумова 2001: 90].
Рассмотренные нарративы указывают на амбивалентность и «пограничность» подобных сюжетов. С одной стороны, такой сон можно понимать как предчувствие («проснулась от расстройства», «очень рано проснулась, еще темно было», «такая напряженность внутри была») и интерпретировать буквально (сон о провале на экзамене – к провалу на экзамене; сон о смерти тети – к тому, что она умрет). С другой – «переворачивать» значение сновидения (сон о провале на экзамене – к успешной сдаче экзамена, сон о смерти тети – к ее долгой жизни). Также стоит добавить, что при толковании рассматриваемого сюжета имела место и бытовая мотивировка: «Очевидно, это снилось, потому что я этого очень боялась». Сновидица допускает, что сон был обусловлен дневными эмоциями, а значит, по сути, не был вещим.
Хотя эмоциональное сновидение допускает прямо противоположные варианты толкования (на основе принципа тождества и обратного толкования), нарративы, в которых значение эмоций «переворачивается», имеют определенные особенности. Обратимся к записям «устного сонника»:
Если ты веселишься и поешь, и танцуешь [во сне] – это очень нехорошо (КНИ);
Як смыесся, рада – будыш плакаты; Если плачешь – рада будэ, смэятыся будэ; Высылля, як спывайиш – плохо; Як спываиш обо танцуйиш – то ныдобрэ; Ву сни танцюиш – то плач (волынск.) [Гура 2002: 77];
Плачеш уві сні – радість буде. Смієсся, радієш – будеш плакати Плачешь во сне – будет радость. Смеешься, радуешься – будешь плакать [Шевчук, Ставицька 2017: 128];
Петь во сне – плакать придется. Напоешься – наплачешься; Скакать во сне – нягодна; Смеяться – будешь плакать, або люди абсмяють (минск.) [Ляцкий 1898: 144–145];
Плакать во сне – радоваться будешь; Петь во сне – кауть, плакать будешь; Смеяться во сне – поплачешь (могилевск., витебск.) [Романов 1889: 62–63];
Песни петь – к слезам (русские Сибири) [Герасимов 1911: 102].
Как мы видим, анализируя отвлеченные правила толкования сна, «переворачивание» значения характерно для интерпретации выражающих чувства действий: плакать, смеяться, петь, танцевать, скакать. Такая формулировка отсылает нас в большей степени к сюжету сновидения, чем к переживаниям сновидца, поскольку пение, танцы и смех не всегда связаны с ощущением радости:
Перед тем, как мужу утонуть, значит, как раз с четверга на пятницу, мне приснился сон, мы тогда в столовой работали… Вот вроде бы я вышла на улицу, у нас на ту сторону реки была помойка, мы выносили отходы туда, я вроде бы с ведром вышла туда, вынесла, и вдруг кругом меня много-много мужчин. Молодых мужчин, парней. И главное, все в белых рубашках, руки черные, белые рубашки, все кругом меня. И вот так меня задевают, вот так, заигрывают, трогают меня, задевают… А я вроде бы так хохочу, говорю – они как бы шутят, стараются меня обнять – я смеюсь, говорю: «Да отстаньте вы, отстаньте вы от меня, у меня ведь муж есть!». Вот. А в понедельник он и утонул. И я потом уже рассказала одной женщине, что такой сон приснился, она говорит: «ну, мужики снились – это мужаться надо» (АКФ17, архангельск.).
Нам неизвестно, знала ли рассказчица толкование смех к слезам, поскольку она интерпретирует свой сон, отталкиваясь от образа мужчин («мужики снились – это мужаться надо»), которые задевают, заигрывают, шутят, трогают, стараются обнять, как будто у нее нет мужа («Да отстаньте вы, отстаньте вы от меня, у меня ведь муж есть!») (Поведение и внешний вид мужчин («все в белых рубашках, руки черные», «заигрывают») делает их похожими на демонических персонажей (покойников, атрибутом которых является белая одежда, или нечистую силу). Так, рассказчица вполне могла заключить, что ночью с ней «черти играли».). но все же данный сюжет показателен. Несмотря на то что женщина смеется во сне (я смеюсь; вроде бы так хохочу), она не сообщает, что испытывала радость. Это свидетельствует о различии между переживанием и выражением радости. То, что для интерпретатора важна именно демонстрация чувств, подтверждает наличие нарративов о снах, в которых смеющимся, танцующим и поющим предстает не сам сновидец, а другой человек:
Вообще говорят, что если приснится плохое – значит, это к хорошему: наоборот сны переворачиваются. Нашим соседям приснился сон: моя сестра в свадебном платье, вот они [сестра с мужем] разбились, вся семья погибла.
Соб.: Соседям приснилось?
Да, за мою сестру. Им приснилось, что она в свадебном платье, танцевала. Вроде бы радостный такой сон. А они сразу вот, говорят, к плохому снится. Вот сразу, буквально дня три, и разбились (КЮВ).
В основе этого сюжета лежит другое известное толкование: «свадьба – к похоронам», но для нас сейчас важно то, что сестра информантки снилась танцующей. Фраза «вроде бы радостный такой сон» в данном случае указывает не на эмоциональное состояние сновидца (сон пересказан другим человеком), а на общую тематику сновидения – праздник (свадьба), танцы, веселье, значение которых «переворачивается». В следующем тексте негативную интерпретацию получает «пение песен» конкретным лицом:
Там у своей сестры она была. Легла на печку погреться-то. Зимой было дело. И уснула <…> А у ей муж был, у сестре, вот. И снится ей сон, что сестра так песни поет! <…> Обоснулася. «Нет, – думает, – не она мне… Схожу я к ней». Приходит – а мужик умирает. Она не песни поет, она кричит голосом, кричит криком (тверск.) [Лурье, черешня 2002: 287, № 43].
На примере данного рассказа мы видим, что пение может выступать как метафора рыдания, крика, причитания: «Она не песни поет, она кричит голосом, кричит криком». То же самое можно сказать и про снотолкования «смех – к слезам» и «слезы к радости». В основе такой интерпретации может быть не только принцип обратного толкования, но и метафора: смех и слезы выступают как синонимы, поскольку сильный смех («смех до слез») и рыдание могут выражаться внешне похожим образом:
Всякий плач и горе во сне разрешается радостью наяву. Слезный плач приносит слезную радость <…> И наоборот: радость и смех сновидца влекут горе и скорбь наяву (витебск.) [Никифоровский 1898: 136].
Сравнивая рассказы о вещих снах, в которых эмоции сновидца интерпретировались буквально (неприятный сон – к неприятностям в жизни, стыдно во сне – к позору в жизни и т. д.), с нарративами, где значение эмоции «переворачивалось» (смех – к слезам, плач – к радости), можно выявить ряд особенностей каждой из этих групп. В первом случае интерпретатор ориентируется на общие впечатления от сновидения, оценивая сон как «приятный» или «неприятный». Описание испытанных эмоций (в особенности позитивных) легко опускается при пересказе сюжета сна, как бы оставаясь «за кадром». Во втором – речь идет об узком круге конкретных действий (плач, смех, танец, пение), направленных на выражение эмоций, которые могут сопровождаться ощущением эмоций (в этом случае эмоции обычно более интенсивны, чем в рассказах о «приятных» и «неприятных» снах: неистовая радость или сильное расстройство, сопровождаемое рыданиями), а могут и не сопровождаться (например, смех, танцы, пение необязательно указывают на чувство радости). Представлю модель интерпретации таких снов в виде обобщения: во сне сновидец (знакомый сновидцу человек) совершает действие, воспринимаемое как выражение радости (грусти) – наяву сновидец (знакомый сновидца) попадает в ситуацию, которая вызывает у него противоположные чувства.
Хотя грань между этими двумя группами текстов размыта, интерпретацию действий, выражающих радость и грусть, все же можно назвать частным случаем, входящим в свод правил «устного сонника». Сюжет сна о выражении чувств (смех, плач) является вполне конкретным (сопоставимым с толкованиями единичных образов и сюжетов, таких как, например, «выпавший зуб – к смерти»), а его интерпретация обусловлена не только принципом обратного толкования, но и метафорой (смех до слез – к слезам, пение – крик, причитание), а также культурными представлениями о негативных последствиях бурной радости. Несмотря на то что такой вариант интерпретации чаще фиксировался фольклористами, изучавшими «народный сонник», подобные нарративы встречаются довольно редко. Приписывание же сюжету сна определенного значения на основе вызванных им впечатлений и чувств (например, тревоги, стыда, радости), наоборот, достаточно типичное явление. Хотя упоминание переживаний сновидца часто опускается, это не значит, что они не влияют на интерпретацию сновидения. Испытанные во сне неприятные чувства акцентируют внимание сновидца на «негативных» образах и аспектах сюжета (препятствиях, потерях), вызвавших эти эмоции. И наоборот: позитивные переживания (радость, умиротворение) «высвечивают» детали сюжета, имеющие «положительную» трактовку Стоит сделать оговорку, что данный принцип нельзя назвать абсолютным. Поскольку толкование сна зависит от самого сновидца, нельзя исключить, что мы можем встретить рассказы о кошмарных сновидениях, которые будут истолкованы как положительные, и о «приятных» снах, которые будут осмысляться как «предвещающие противоположное» (что в целом совпадет с логикой «устного сонника»). В данном случае речь идет об общей тенденции.. Таким образом, эмоциональные впечатления от сна становятся стержнем, вокруг которого структурируется и пересказ сюжета сновидения, и его понимание.
Толкование сновидения на основе тождества переживаний сновидца во сне и наяву можно сравнить с принципом оценки, который С. Небжеговска поставила во главу угла для «устного сонника» [Небжеговска 1994: 70]. При этом в «устном соннике» как хороший или плохой оценивается отдельный образ-символ, а в нарративе о вещем сне образ значим не сам по себе, а в рамках развернутого сюжета – «приятного» или «неприятного» для сновидца.
Книга Анны Лазаревой «Толкование сновидений в народной культуре» подготовлена в рамках проекта «Создание сюжетно-мотивного указателя фольклорных рассказов о сновидениях (на восточнославянском материале XX–XXI вв.)».
