Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Язык люмпенов, попрошаек и воров: литературный критик и философ Мартин Пухнер рассказывает о ротвельше — особом социолекте, возникшем в среде странствующих бродяг в Средние века, и размышляет, как любой язык способствует реконструкции жизни его носителей, чем ротвельш помог в изучении европейской маргинальной культуры не только средневековья, но и XX столетия и почему для носителей ротвельша не было разницы между торговлей и воровством, тюрьмой и школой.
Они начинали как подмастерья в поиске мастеров, как ученики в поиске учителей, как солдаты в поиске войны, но закончили как странствующие лудильщики, уличные барыги, нищие и воры — члены странствующего маргинального сообщества Центральной Европы. С поддельными документами и вымышленными именами — их боялись крестьяне, их избегали городские жители, их преследовала полиция. Католики, протестанты, евреи, западные и восточные цыгане — у них было мало общего: ни уз религии, ни этнической принадлежности, за исключением жизни, в которую они попали, постоянной жизни «в дороге».
Маргинальная культура Центральной Европы — от Средневековья до современной эпохи — практически недоступна для нас сегодня. Те, кто бродили по дорогам этих времен, не оставили за собой никаких следов, за исключением тайных знаков, которые они вырезали на деревьях, чтобы предупредить друг друга об агрессивно настроенных полицейских, бешеных собаках или порекомендовать добродушных домовладельцев, готовых разделить с ними хлеб и воду. Эти метки исчезли, однако сохранился способ мельком увидеть этот потерянный мир — через его язык. За сотни лет скитальцы и бродяги разработали особую манеру общения, которая сделала их неуловимыми, помогла им сплотиться и выжить. Поскольку это был чисто разговорный язык, он тоже почти исчез — если бы не полицейские силы Центральной Европы, которые разгадывали его, как вражеский шифр. Сотрудничая с разными юрисдикциями, начиная со средневековья и до 20-го века, арестовывая носителей языка и заставляя их разглашать свои тайные выражения и фразы, полиция описала этот язык и назвала его «ротвельш».
В языке ротвельш слово «rot» означало «нищий», а «welsch» могло означать «итальянский», но в основном это означало «иностранный» и «неразборчивый». В названии была доля правды, потому что носители ротвельша свободно смешивали немецкий, идиш, иврит, чешский языки и язык западных и восточных цыган (gypsy – сокращение от Egyptian, так как ошибочно считалось, что они произошли из Египта), таким образом, чтобы это звучало непонятно для посторонних. Для владеющих немецким языком или идиш это выглядело так, как будто носители ротвельша украли слова и исказили их значение.
Ротвельш — название языка, которое придумали не сами носители языка, а те, кто считал бродяг неблагонадежными иноземцами. Полиция продолжала верить, что бродяги намеренно искажали значение своих слов, чтобы запутать посторонних. На самом деле то, как они общались, было не более невнятно, чем любой язык для тех, кто им не владеет. Истинная задача ротвельша заключалась не в том, чтобы скрыть что-то, а в том, чтобы помочь этим изгоям ориентироваться в своей повседневной жизни и создать свое собственное сообщество. Второе его название — kochemer loshn, которое, как и многие слова в этом языке, произошло от еврейского языка, отражало эту реальность: «chokmah», что означает мудрость; и «loshn», означающее язык или диалект. Это название не умаляло этот язык до уровня жаргона попрошаек, а прославляло его как способ общения для тех, кто им владеет, как жаргон хитрецов.
Для носителей ротвельша (или «kochemer loshn»), которые постоянно скрывались от закона, разница между торговлей и воровством была незначительной, поэтому у них было одно слово для обозначения проданных и украденных товаров: идишское слово «sore», означающее беда, проблема, бедствие. В их языке изобиловали слова, обозначающие еду, секс и вши (общая болезнь странников), а также слова, обозначающие полицию и арест.
Полиция поняла, что у него необычный навык: он был хорошим писцом благодаря многолетнему опыту подделки документов.
Худшее, что могло случиться, — это отправиться в «школу», что означало попадание в тюрьму — фраза, адаптированная из немецкого слова “Schule” (школа), которое было преобразовано в идишское слово для обозначения синагоги. (Термин «школа» позже стал обычным явлением в американском андеграунде и был использован совсем недавно в фильме Мартина Скорсезе «Ирландец»). Полицейский 19-го века Фридрих Аве-Лаллеман, первый истинный исследователь ротвельша, мог бы много рассказать об этом сравнении школы и тюрьмы. Он изучил ротвельш, его носителей и извлек из этого опыта единственный урок: необходимость реформы полиции.
Чтобы избежать отправки в «школу», носителям ротвельша приходилось развивать искусство «делать ноги» (Игра слов, или даже игра смысла фразы to make a rabbit, то как кролик убегает при малейшей опасности. — Прим. переводчика), под которым они понимали быть «как кролик» и мгновенно сматываться.
Этот остроумный и хитрый язык, не доверявший громким словам и официальным учреждениям, с поэтической точностью выражал то, что значит being in a pickle — попасть в передрягу, при дословном переводе – быть как огурец в маринаде или рассоле. Но почему именно так? Почему именно «огурцы в рассоле»? Собственно, вся фраза была недоразумением, ложным переводом с ротвельша. Оригинальная фраза на идише (Zores und Jokreszeit) не имела ничего общего с солеными огурцами, только звучала так (для немецких ушей, например, Saure Gurkenzeit, или «время маринованных огурцов»), так что говорящие на немецком языке по ошибке начали говорить о соленых огурцах, когда они были в беде. Вскоре эта фраза вошла в английский.
Фердинанд Баумхауэр был одним из носителей ротвельша, чья жизнь реконструирована в моей недавней книге. Баумхауэр родился в 1818 году в семье ткачей. В 13 лет он поступил в подмастерье к сапожнику, а через несколько лет начал наемную рутинную работу странствующего подмастерья, надеясь учиться у других мастеров этого дела. Но Баумхауэр поссорился с другим подмастерьем и покинул свое место работы. В поисках дешевого жилья для ночлега он случайно наткнулся на приют, облюбованный бродягами, что стало его первым контактом с тайным миром кочевой жизни. Что-то в них привлекало его. Возможно, он устал «работать на дядю», потому что многие из них были строгими и алчными. Он решил бросить свою жизнь подмастерьем и начать более рискованную жизнь бродягой.
Много лет спустя после ареста Баумхауэра полиция поняла, что он обладал необычным для бродяги навыком: он был хорошим писцом благодаря многолетнему опыту подделки документов. Полиция попросила его описать сцены маргинальной жизни. Баумхауэр подчинился, заполнив книгу сценами бродяжничества, написанными на его тайном языке. Баумхауэр был прекрасным осведомителем, бродягой с каллиграфическим почерком. Он даже предоставил ключ дешифрования, значения тайных слов, в правой части каждой страницы, и добавил полезную информацию внизу в виде сносок, понимая, как мало полиция знала о жизни, которую он описывает.
Он написал об одной семье во главе с Уолтером и его женой Уолтересс, которым удалось чудом сбежать. Конный полицейский останавливает Уолтера, чтобы проверить их документы, несомненно, поддельные, в то время как Уолтересс уходит выторговывать украденное в соседнюю деревню. Уолтер убеждает полицейского, что ничего страшного не происходит, но затем полицейский слышит лай собак в деревне и чувствует, что что-то не так. Уолтер к этому времени уже смотался, и Уолтересс, быстро соображая, понимает, в какую неурядицу она попала, избегает полицейского и встречается с Уолтером вдали от деревни. Полицейский понимает, что двое «сделали ноги» (make like a rabbit), и преследует их. К счастью, фургон Уолтера мчится вперед и пересекает границу в другую юрисдикцию.
Баумхауэр знал все о побеге. Когда он закончил писать свои рассказы, полиция потеряла бдительность, и он сбежал. Дело Баумхауэра — необычный пример того, как этот тайный язык сохранился благодаря полицейским архивам. Эти записи ротвельша были созданы для того, чтобы контролировать говорящих на нем, но они позволили мне реконструировать жизнь носителей, которые выражали свое видение мира с помощью его исключительных выражений.
Бродяг-ротвельш одними из первых отправляли в концентрационные лагеря
Ранние исследователи ротвельша, такие как Аве-Лаллеман, говорили о ротвельше как о «профессиональном языке», техническом жаргоне воров, сравнимом с жаргоном врачей, юристов, охотников (и профессоров). Сегодня лингвисты говорят об этом как о социолекте, языке отдельной подгруппы. Социолект не вполне может подняться до уровня полноценного языка, потому что у него нет собственной грамматики; в случае с ротвельшем он заимствовал свою грамматику из немецкого языка. Но именно потому, что ротвельш не был обычным языком и состоял из слов, полезных только для определенной группы — слов, обозначающих полицию, западню, арест, различные типы тюрем и быстрый побег — сегодня это отлично работает для описания того самого образа жизни.
Мой дядя, богемный писатель, который был одержим Ротвельшем, познакомил меня с ним, когда я был ребенком. В течение многих лет он разыскивал оставшихся носителей ротвельша и собрал большой архив этого языка. Когда он умер, я унаследовал его уникальный ресурс для изучения ныне потерянного мира странствующих маргиналов.
Мое изучение ротвельша также раскрыло секреты моей семейной истории. Я узнал, что мой дедушка тоже был одержим ротвельшем, хотя и по другим причинам. Будучи одним из первых членов нацистской партии, он критиковал ротвельш как грубую смесь немецкого и идиша, которая, по его мнению, доказывала, что все евреи были преступниками. Он хотел искоренить этот язык. Вскоре он почти осуществил свое желание, когда бродяги-ротвельш были одними из первых, кого отправляли в концентрационные лагеря. После войны ему удалось избежать судебного преследования и похоронить свое прошлое. Узнав о роли моего деда, я лучше понял, почему мой дядя посвятил так много времени сохранению и возрождению ротвельша и почему он научил меня этому языку: в форме сопротивления через язык, возможно, даже искупления, он решил уничтожить некоторые работы его отца.
Во время своего исследования я задавался вопросом, как звучит ротвельш. Должны были быть значительные отличия, в зависимости от различных немецких диалектов, на которых говорят в разных регионах Центральной Европы, от Рейна до Праги, от Гамбурга до Цюриха и Вены, а также диалектов, отмеченных идишем, чешским, голландским и другими региональными языками. Мне удалось найти документальный фильм о Грегоре Гоге, еще одном носителе ротвельша, которым я был очарован. Живя в первой половине 20-го века, Гог пытался организовать бродяг, поэтому его прозвали их королем. По той же причине он был одним из первых скитальцев, попавших в нацистский концлагерь (к счастью, он смог «сделать ноги» и сбежать, в конечном итоге попав в Советский Союз). Фильм, документирующий его правление, хранится в архиве в Берлине, расположенном в бывшем здании СС, и труднодоступен; к сожалению, он без звука.
Когда я представляю себе, как, должно быть, звучал ротвельш, я слышу голос моего дяди, смягченный его баварским диалектом, который произносит эти таинственные слова, которые так пленили меня в детстве и которые никогда не теряли своей власти надо мной.
Об авторе
Мартин Пухнер заведует кафедрой Байрона и Аниты Вин по драматургии, английскому языку и сравнительной литературе в Гарвардском университете. В качестве главного редактора Norton Anthology of World Literature он ознакомил студентов всего мира с литературой за 4000 лет. Он является автором книг The Written World: The Power of Stories to Shape People, History, and Civilization (2017) and The Language of Thieves: My Family’s Obsession with a Secret Code the Nazis Tried to Eliminate (2020).
Статья врервые была опубликована на английском языке в журнале Aeon под заголовком «How a secret European language ‘made a rabbit’ and survived».
