Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Есть ли у философии, какой мы ее знаем, будущее? Перевели интервью, которое журналисты EL PAÍS взяли у Юргена Хабермаса, одного из наиболее влиятельных политических и социальных мыслителей второй половины XX века, ученика Теодора Адорно и директора Института Макса Планка в Штарнберге. Куда и почему пропали интеллектуалы? Могут ли они существовать без читателей, способных понять их идеи? Как интернет, размывающий общественную сферу, повлиял на философов и мыслителей? Каким целям служит первая медиареволюция в истории человечества? И какие философские вопросы никогда не потеряют своей актуальности? Обо всем этом в нашем материале.
Вокруг озера в Штарнберге, около 50 километров от Мюнхена, следующие один за другим ряды альпийских шале прерываются одной белой постройкой с панорамными окнами – архитектурным эквивалентом рационализма на земле Хайди, сочетанием модернизма Баухауза и стойкого консерватизма Баварии. Небольшая белая табличка на синей двери подтверждает, что это дом мыслителя Юргена Хабермаса, родившегося в Дюссельдорфе, поразительные результаты работы которого обеспечивают ему достойное место среди самых влиятельных философов мира.
Его жена, которой сейчас боле 60 лет, историк Ют Вессельхофт, открывает дверь, чтобы освободить маленький коридор, и зовет своего мужа: «Юрген! Мужчины из Испании здесь!» Ют и Юрген живут в этом доме с 1971 года, когда философ принял на себя руководство Институтом Макса Планка.
Ученик и ассистент Теодора Адорно, выдающегося члена так называемого второго поколения Франкфуртской школы и профессора философии в Университете Гете во Франкфурте, Хабермас выходит из слегка хаотичного логова бумаг и книг, которые он называет своим кабинетом, окна которого выходят на лес.
У ВАС НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ИНТЕЛЛЕКТУАЛОВ, ПРЕДАННЫХ СВОЕЙ ИДЕЕ, ЕСЛИ У ВАС НЕТ ЧИТАТЕЛЕЙ, КОТОРЫМ МОЖНО АДРЕСОВАТЬ ЭТИ ИДЕИ.
Комната оформлена в белых и охристых тонах, и здесь находится небольшая коллекция современного искусства, которая включает картины Ханса Хартунга, Эдуардо Чиллиды, Шона Скалли и Гюнтера Фрутрунка, а также скульптуры Хорхе Отейзы и Хуана Миро. Последняя – награда, Премия Принца Астурийского за достижения в социальных науках, которую Хабермас получил в 2003 году. На книжных полках — тома Гете и Гёльдерлина, Шиллера и фон Клейста, а также ряды работ Энгельса, Маркса, Джойса, Броха, Вальзера, Германа Гессе и Гюнтера Грасса.
Сам Хабермас — автор важных работ, касающихся социологии и политологии XX века. Хабермас рассуждает с EL PAÍS о вопросах, которые не давали ему покоя в течение последних 60 лет. Его поза стойкая, рукопожатие крепкое и, несмотря на его преклонный возраст, обозначенный прядями седых волос, он злится:
ДА. Я ВСЕ ЕЩЕ ЗЛЮСЬ НА НЕКОТОРЫЕ ВЕЩИ, ПРОИСХОДЯЩИЕ В МИРЕ. ЭТО НЕ ПЛОХО, НЕ ТАК ЛИ?
У Хабермаса есть трудности в произношении из-за расщепления нёба. Но борьба за речь побудила его глубже задуматься о коммуникации, которая рассматривается им как средство исцеления болезней общества. Престарелый профессор выглядит смиренным, когда в какой-то момент, глядя в окно во время разговора, он шепчет: «Мне больше не нравятся большие аудитории или комнаты. Я не знаю, что происходит. Это какафония, которая наполняет меня отчаянием».
Вопрос: Сегодня много говорят об упадке интеллектуалов, преданных своей идее. Но как вы считаете, справедливо ли говорить, что данная тема разговора редко выходит за пределы интеллектуальной сферы?
Ответ: Основанная на французской модели — от Золя до Сартра и Бурдье — общественная сфера имеет решающее значение для интеллектуалов, хотя ее хрупкая структура переживает ускоренный процесс распада. Ностальгический вопрос: «куда делись все интеллектуалы?» упускает суть самого вопроса. У вас не может быть интеллектуалов, преданных своей идее, если у вас нет читателей, которым можно адресовать эти идеи.
Вопрос: Размыл ли интернет общественную сферу, поддерживающую традиционные средства массовой информации, что, в свою очередь, отрицательно сказалось на философах и мыслителях?
Ответ: Да. Со времен Генриха Гейне фигура интеллектуала приобрела определенный статус наряду с классической формой либеральной общественной сферы. Однако это зависит от социальных и культурных предпосылок, в основном от наличия бдительной журналистики, когда газеты и средства массовой информации способны направлять интерес большинства к темам, которые имеют отношение к формированию политических убеждений; а также от читающего населения, которое образованно, интересуется политикой, привыкло к конфликтному процессу формирования мнений и которое требует времени для чтения качественной, независимой прессы.
ЕДИНСТВЕННЫЙ СПОСОБ РЕШИТЬ ВОПРОС ИММИГРАЦИИ – РАЗОБРАТЬСЯ С ЭКОНОМИЧЕСКИМИ ПРИЧИНАМИ.
В настоящее время эта инфраструктура потеряла целостность, хотя, насколько я знаю, она все еще существует в таких странах, как Испания, Франция и Германия. Но даже там раскалывающий эффект интернета изменил роль традиционных СМИ, особенно для молодого поколения. Еще до того, как центробежные тенденции новых медиа вступили в силу, коммерциализация общественного внимания уже спровоцировала распад общественной сферы. Пример — США и их эксклюзивное использование частных телеканалов. Теперь новые средства коммуникации имеют гораздо более коварную модель коммерциализации, в которой целью является не непосредственное внимание потребителя, а экономическая эксплуатация личного профиля пользователя. Они грабят личные данные клиентов без их ведома, чтобы более эффективно ими манипулировать, иногда даже с извращенными политическими целями, как в недавнем скандале с Фейсбуком*.
Вопрос: Несмотря на очевидные преимущества, думаете ли вы, что интернет поощряет новый вид неграмотности?
Ответ: Вы имеете в виду агрессивные споры и ложь Дональда Трампа в его твиттах? Вы даже не можете сказать, что этот человек ниже уровня политической культуры своей страны: Трамп навсегда разрушает этот уровень. Со времени изобретения печатной страницы, превращающей всех в потенциальных читателей, потребовались столетия, чтобы все население могло читать. Интернет превращает нас всех в потенциальных авторов, и ему необходимо для этого всего пару десятилетий. Возможно, со временем мы научимся управлять социальными сетями цивилизованно. Интернет уже открыл миллионы полезных ниш субкультур, где обмениваются достоверной информацией и здравыми мнениями. И это не только научные блоги, которые в том числе влияют на академические исследования, но также, например, [форумы] для пациентов, которые страдают редким заболеванием и могут теперь связываться с другими в той же ситуации на другом континенте, чтобы обмениваться советами и опытом. Несомненно, есть большие преимущества для общения, а не только для увеличения скорости торговли акциями и спекуляций. Я слишком стар, чтобы судить о культурном импульсе, который порождают новые медиа. Но меня раздражает, что эта первая медиареволюция в истории человечества прежде всего служит экономическим, а не культурным целям.
Вопрос: В сегодняшнем технологическом ландшафте каково будущее философии?
Ответ: У меня устаревшее мнение, что философия должна продолжать пытаться отвечать на вопросы Канта: что я могу знать? что я должен знать? чего мне ожидать? что значит быть человеком? Однако я не уверен, что у философии, какой мы ее знаем, есть будущее. В настоящее время существует тенденция расширения специализации, как и во всех дисциплинах. И это тупиковый путь, потому что философия должна пытаться объяснить все в целом, внести свой вклад в рациональное объяснение нашего понимания себя и мира.
Вопрос: Что стало с вашей приверженностью марксизму? Вы все еще левый?
Ответ: Я потратил 65 лет, работая и сражаясь за «левые» постулаты в университетах и в общественной сфере. Если я провел четверть века в борьбе за большую политическую интеграцию Европейского Союза, то делал это с мыслью, что только данная континентальная организация способна взять под контроль безграничный капитализм. Я никогда не переставал критиковать капитализм, но при этом я и не переставал осознавать, что постановки необоснованного диагноза недостаточно. Я не из тех интеллектуалов, которые стреляют без цели.
Вопрос: Кант + Гегель + Просвещение + разочарованный марксизм = Хабермас. Верно?
Ответ: Если вам нужно выразить это телеграфно, тогда да, хотя не без щепотки негативной диалектики Адорно.
Вопрос: В 1986 году вы предложили политическую концепцию конституционного патриотизма, которая в настоящее время звучит почти исцеляюще в свете других типов патриотизма, включающих гимны и флаги. Сказали бы вы, что это сложнее — достичь первого?
Ответ: В 1984 году меня пригласили выступить на испанском конгрессе. После этого мы пошли в старинный ресторан. Если я правильно помню, это было между Конгрессом и Пуэрта-дель-Соль, с левой стороны дороги. Во время оживленной беседы с нашими выдающимися хозяевами, многие из которых были социал-демократами и которые участвовали в разработке новой конституции страны, мне и моей жене сказали, что именно в этом учреждении был организован заговор по провозглашению Первой республики Испании в 1873 году. Как только мы узнали об этом, мы испытали совершенно иные чувства. Конституционному патриотизму нужна соответствующая предыстория, чтобы мы всегда знали, что Конституция является национальным достижением.
Вопрос: Вы считаете себя патриотом?
Ответ: Я чувствую себя патриотом страны, которая, наконец, после Второй Мировой войны породила стабильную демократию и в последующие десятилетия политической поляризации либеральную политическую культуру. Впервые я сказал так, но в этом смысле, да, я немецкий патриот, а также дитя немецкой культуры.
Вопрос: Учитывая приток мигрантов, Германия имеет одну культуру?
Ответ: Я горжусь нашей культурой, которая включает турецких, иранских и греческих иммигрантов второго или третьего поколения, которые производят замечательных режиссеров, журналистов и телеведущих, а также генеральных директоров, самых компетентных врачей, лучших писателей, политиков, музыкантов и преподавателей. Это ощутимая демонстрация силы и способности нашей культуры к возрождению. Агрессивное правое популистское неприятие этих людей, без которых это было бы невозможно, — нонсенс.
Я УВАЖАЮ МАКРОНА, ПОТОМУ ЧТО ОН ОТВАЖИЛСЯ ОБЛАДАТЬ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВОЙ И ХРАБРОСТЬЮ.
Вопрос: Можете ли вы рассказать что-нибудь о вашей новой книге о религии и ее символизме как лекарстве от недугов общества?
Ответ: Она не столько о религии, сколько о философии. Я надеюсь, что генеалогия постметафизической мысли, основанной на вековом аргументе о вере и знании, может каким-то образом помешать деградировавшей на научном фронте философии забыть о своей функции просвещения.
Вопрос: Если говорить о религии, о религиозных и культурных войнах, как вы думаете, мы идем к столкновению цивилизаций?
Ответ: Насколько я понимаю, эта идея совершенно ошибочна. Древнейшие и наиболее влиятельные цивилизации характеризовались метафизикой и великими религиями, изученными Максом Вебером. Все они имеют универсальный потенциал, поэтому они процветают благодаря открытости и интеграции. Дело в том, что религиозный фундаментализм является совершенно современным явлением. Он возник в результате социального искоренения, спровоцированного колониализмом, концом колониализма и глобального капитализма.
Вопрос: Вы писали, что Европа должна развивать европейскую версию ислама. Как вы думаете, это уже происходит?
Ответ: В Федеративной Республике Германии мы прилагаем усилия для преподавания исламского богословия в наших университетах, это означает, что мы можем обучать преподавателей религии в нашей стране, а не приглашать их из Турции и других стран. Но на самом деле этот процесс зависит от того, сможем ли мы по-настоящему объединить семьи иммигрантов. Однако это не относится к волнам глобальной миграции. Единственный способ справиться с этим — это устранить его экономические причины в странах происхождения.
Вопрос: И как это можно сделать?
Ответ: Пока не произошли изменения в глобальной капиталистической системе, не спрашивайте меня об этом. Это проблема, которая уходит в глубь веков. Я не эксперт, но если вы прочтете «Die Externalisierungsgesellschaft» Стефана Лессенича [Общество экстернализации], то увидите, как возникновение данных волн, присутствующих в Европе и западном мире, берет свое начало в нем.
Вопрос: Вы цитировали слова о том, что Европа — экономический гигант и политический карлик. Ничто не улучшилось — у нас уже был брекзит, популизм, экстремизм и национализм.
Ответ: Введение евро разделило валютное сообщество на север и юг — победителей и проигравших. Причина этого заключается в том, что структурные различия между национальными экономическими регионами не могут компенсировать друг друга, если нет прогресса на пути к политическому союзу. Эвакуационные клапаны, такие как мобильность на едином рынке труда и общая система социального обеспечения, отсутствуют. Европе также не хватает силы для выработки общей фискальной политики. Добавьте к этому неолиберальную политическую модель, включенную в европейские договоры, которая усиливает зависимость национальных государств от мирового рынка. Уровень занятости молодежи в южных странах скандален. Неравенство возросло по всем направлениям и разрушило социальную сплоченность. Среди тех, кто сумел адаптироваться, появилась либеральная экономическая модель, которая способствует индивидуальной выгоде. Среди тех, кто находится в опасной ситуации, распространяются регрессивные тенденции и реакции иррационального и разрушительного гнева.
Ответ: Может быть, я не должен это говорить, но я считаю, что национальные государства — это то, во что никто не верит, но что было изобретено по исключительно прагматическим причинам.
Вопрос: Мы всегда обвиняем политиков в проблемах c «построением» Европы, но, возможно, общественность также виновна в недостатке веры?
Ответ: До сих пор политические лидеры и правительства продвигали проект элитарным образом, не вовлекая людей в сложные вопросы. У меня такое ощущение, что даже политические партии или национальные депутаты не знакомы со сложностями, составляющими европейскую политику. Под лозунгом «Мать заботится о ваших деньгах» Меркель и Шойбле защитили свои меры во время кризиса от публичной сферы поистине образцово.
Вопрос: Временами Германия ошибочно принимала лидерство за гегемонию? И что можно сказать о Франции в этом ключе?
Ответ: Проблема, несомненно, заключалась в том, что федеральное правительство Германии не имело ни таланта, ни опыта гегемонистской власти. Если бы это было так, то было бы известно, что невозможно объединить Европу без учета интересов других государств. В последние два десятилетия Федеративная Республика все чаще выступала в роли националистической державы, когда речь заходила об экономике. Что касается Макрона, он продолжает пытаться убедить Меркель, что ей нужно подумать, как она будет выглядеть в учебниках истории.
Вопрос: Какова роль Испании в построении Европы?
Ответ: Испания просто должна поддержать Макрона.
Вопрос: Макрон — философ, как и вы. Как вы думаете, политика и философия хорошо работают вместе?
Ответ: Ради Бога, избавьте нас от философов-правителей! Тем не менее, Макрон внушает уважение, потому что в нынешних политических условиях он единственный, кто осмеливается выстраивать политическую перспективу; кто как интеллектуальный и убедительный оратор преследует политические цели, поставленные Европой; кто в почти безвыходных обстоятельствах проявил личное мужество и до сих пор как президент делал то, что, как он сказал, он будет делать. И в эпоху, характеризующуюся парализующей потерей политической идентичности, я научился ценить эти личные качества, несмотря на мои марксистские убеждения.
Вопрос: Однако пока невозможно узнать, какова его идеология и есть ли она у него.
Ответ: Вы правы. Я до сих пор не понимаю, какие убеждения стоят за европейской политикой президента Франции. Я хотел бы знать, является ли он, по крайней мере, убежденным левым либералом, на что я надеюсь.
Три гостя усаживаются обедать в доме Хабермаса и в тот же миг комната начинает жужжать разговором. Юрген Хабермас отнюдь не доминирует, он слушает и спрашивает, и это, несомненно, отличительный признак великого мыслителя. Есть ощущение, что мы, возможно, говорим с последними из общественных интеллектуалов, которые обладали той властью, которую мы начинаем упускать в наш век социальных сетей и оппортунистической непосредственности. Я бы рискнул сказать, что наследие Хабермаса будет не столько его огромным письменным вкладом, сколько его оценкой общественной сферы, которая является скорее гражданской добродетелью и интеллектуальным отношением, чем теорией. Хабермас, прежде всего, энтузиаст, когда дело доходит до разговора; кто-то убежден в ценности совместных усилий. Его основной задачей всегда была защита и улучшение этого межсубъектного пространства, потому что именно здесь мы делаем реальные открытия и прежде всего здесь мы строим демократическую гармонию.
Являясь продуктом классической немецкой философской традиции, в противовес которой он пробовал другие более современные теории, такие как аналитический язык или республиканские формы демократии, Хабермас обладает широкой культурой, которая представляет собой не столько накопление информации, сколько универсальность внутреннего диалога. В его идеях просвечивают Кант, Маркс и Адорно — не как немые музейные экспонаты, а как активные участники, которые могли бы вести диалог с Остином, Дерридой и Ролсом. Конечным результатом является разговор между этими участниками. Этот вкус к общим интерпретациям мира и его культуры является чем-то, что кажется почти чуждым в эпоху фрагментации и специализации. Его главным препятствием является скептицизм, практикуемый людьми, которые считают это невозможным или, по крайней мере, менее стоящим, чем знать все или почти ничего. Хабермас всегда сопротивлялся обвинению в высокомерии или наивности. Благодаря его мужеству, идея поставить людей и их диалог в центр всех решений знакома всем нам.
Возможно, эта страсть к общественному диалогу объясняет чувство ответственности, которое доминировало в его жизни как общественного интеллектуала. Его работа в качестве профессора и исследователя неотделима от его постоянного вклада в великие дискуссии нашего времени, будь то общественное изучение истории, риски генной инженерии или, совсем недавно, способ, которым Европа должна разрешить свой кризис. Если Вольтер сказал о наших обязанностях, что мы должны заботиться о наших собственных садах, в том же духе Хабермас, кажется, говорит, что мы должны развивать наше общение. По его мнению, общественная сфера должна рассматриваться не как огромная и торжественная дискуссия между самыми влиятельными фигурами мира, а как беседа за обеденным столом, во время которой мы не всегда можем согласиться с чем-либо.
* Соцсеть, принадлежащая Meta Platforms Inc., признанной экстремистской организацией на территории РФ.
