Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Предпраздничная рефлексия. Психолог Марина Куликова объясняет, почему для нас так важно встретить Новый Год за обильно накрытым столом и как это связано с наследием СССР, где право на «поесть» и вообще все телесное было инструментом регулирования норм человеческого счастья.
Эксперимент с голодом и сытостью, проведенный за годы советской власти в стране с территорией в 1/6 площади земной суши и избытком ресурсов, необходимых для питания населения, до сих пор поражает.
Сейчас он до сих пор настигает нас своими отголосками.
Собраться раз в год всей семьей, чтобы поучаствовать в непонятном, но абсолютно непререкаемом культе еды — закон новогодних праздников. Это период корпоративов с законными распиваниями для взрослых, горами мандаринов и стенами шоколадных плиток для детей, изобильной чашей оливье в середине семейного стола.
Мы встречаем грядущий календарный период, несущий неизвестность и пугающую неопределенность, и, чтобы загасить свою тревогу, укладываем слоями в желудок: икру красную, икру черную (кому повезло больше), винегрет, соленья, маринады, курицу или утку, сладкое, мандарины.
Встречать и провожать с едой, решать важные деловые вопросы за столом — больше свойственно азиатским культурам, чем европейским, но наше постсоветское пространство имеет свою особую историю и глубокие корни этих застолий.
Страх перед голодом в Поволжье, война, блокада, потом карточная система поздних советов — эти вехи из учебника по истории вшиты в наш генетический код.
Право на «поесть» мы отвоевывали поколениями, и не так легко его отдадим сторонникам ЗОЖа. Есть в них что-то от легкомысленной западной жизни, в которой еда доступна всегда, стоит лишь руку протянуть.
Наше право на телесное (на сытость) не так легко нам досталось, чтоб мы им разбрасывались.
Еда (читай «средство к жизни»), жилье (читай «рамки своей безопасности») и нормы поведения (читай «секс») были такими же зарегламентированными в советском пространстве, как охрана его внешних границ.
Большой находкой для всех заинтересованных будет книга Наталии Лебиной «Советская повседневность: нормы и аномалии».
В книге рассказано о том, как сферы еды, жилья, одежды и морального поведения настолько сильно подвергались разнообразному экспериментированию и регулированию, что неудивительно наше особое отношение к еде в период относительного календарного затишья: позвольте мне есть сколько угодно и то, что я хочу.
© LIFE
Вот несколько малых вех на этом сложном витиеватом пути постсоветского человека к праву поесть.
В период революции и гражданской войны возникла «…насущная необходимость освободить женщину для того, чтобы бросить ее в первую голову в промышленность». Это рождает новые формы общественного питания и особой советской эмансипации: у женщины отобрано право стоять у плиты, но появляется право… на стройку, а у человека — фабрику-кухню.
Бросить женщину в промышленность отчасти логично и объясняется потерями мужской части населения в первой мировой и гражданской, но лишь отчасти. Ведь женщину можно бросить и на воспроизводство нового поколения… Характерным в этой ситуации является само решение что-то с женщиной делать.
А тогда, в 20-е, рождается все новое, это новое касается и еды. Еда, кормление, уход, сервис, быт — традиционные на тот момент проявления всего женского.
В период 20-х годов концепция фабрики-кухни утверждается уже не как эксперимент, а как норма. Это часть новой идеи о коллективизации: общий быт, общая коммунальная жизнь, общее время. Карточки, регламент, регулирование права на еду.
Карточки — новые методы распределения продуктов. Учреждения общепита оказались удачным ходом — еда, когда ее мало, становится средством регламентации. И наоборот, регламентация обретает прекрасный инструмент — еду, средство к жизни.
Нормы культуры пищевого потребления, не закрепленные в законах, проявляются в нормализующих властных суждениях, к которым можно отнести кулинарные книги. Период большого сталинского стиля дает новый вид кулинарных рецептов: пища становится калорийной, тяжелой, насыщенной и почти избыточной. Насильственное кормление, так знакомое из детских сказок про гусей-лебедей, отлично прижилось в системе, которая доказывает сама себе свое «хорошо». А картина «прибавил в весе» про рабочего, вернувшегося с отдыха, становится востребованной темой для художественного творчества.
В 1930-х появляется реклама разнообразных деликатесов: икры и крабов. Так создается визуальный образ не только благополучия, но и роскоши. В эти годы уделяется большое внимание налаживанию кондитерского производства — отрасли легкодоступного счастья. В воздухе витает устойчивое ощущение сытости и изобилия. Короткий период искусственного изобилия больших городов.
Власть вместе с конструкциями нового коммунального жилья и коммунистической одежды создаются нормы отношения к посещению гражданами заведений общепита. Эти заведения являются государственными, но все еще в питании обнаруживают патологические черты. Любому нарушению санитарно-эпидемиологических норм придается политическая окраска.
А дальше была война, послевоенная разруха, которую еще помнит поколение наших дедушек.
Идеи питания, насыщения, голода и вкуса в нашем российском пространстве как нигде связаны с безопасностью, выживанием, голодной смертью.
Для нас это не фантазия психоаналитиков, взятая из пальца, а реальная генетическая память.
Описанная советская пищевая история случилась задолго до того, как психоаналитик Эрик Эриксон написал, что оральная фаза связана с формирующимся в самый ранний период человеческой жизни чувством базальной небезопасности. Оральная фаза — это фаза, когда ребенок умеет только есть. Базальная небезопасность — это когда весь мир воспринимается как опасная вражеская среда.
Мы продолжаем рождаться и формироваться в атмосфере страха, отсутствия границ на постсоветском коммунальном пространстве.
Мама считает возможным со своей кастрюлей борща въехать к молодой невестке сразу после свадьбы. Отдельная квартира – символ личных границ молодой семьи – в наши дни заложена в банке, вот и новый инструмент регулирования норм человеческого счастья.
Еда в понимании постсоветского человека остаётся важным бессознательным показателем личной безопасности. Это право поесть для выросшего младенца, впитавшего небезопасность и отсутствие границ в родительских установках.
Чем больше и качественнее я ем, тем безопаснее и качественнее моя жизнь. Такой подсознательный вывод мы продолжаем делать.
А женщина так и не появилась в постсоветском общественном поле в качестве полноценного противовеса власти, структуре, управлению. Любовь и милосердие как проявление женского, призванные, по мысли К.Г. Юнга, смягчить власть как проявление мужского, так и не получили своей метафоры или проявленности в нашем общественном поле, которое все еще осталось пространством регламента и сухой нормы, пространством диет, корпоративного стиля, униформы.
Обложка: СССР Cook Book.
Сей опус «писи-холога » полный писец. В СССР мы не жировали, но на НГ были и яблоки и мандарины . Может не у всех были ананасы,
и свежие огурцы зимой, но уж колбаса и конфеты на столе были. Так что не 3,14зди, «психолог» на СССР и съешь свою заметку на ужин, чтоб словесный понос прекратился!