Нашли у нас полезный материал? Помогите нам оставаться свободными, независимыми и бесплатными.
Наше тело — образцовая машина? Организм — выверенный механизм? Мозг — совершенный компьютер? Писатель, автор книги «География безумия» («The Geography of Madness») Фрэнк Бурес рассказывает, как механистические метафоры тела, которые появляются в Америке и распространяются по миру, искажают наше представление о человеческом сознании, здоровье и болезнях и почему нам необходимо отказаться от восприятия себя в технических терминах.
Раньше, когда я смотрел в зеркало, я видел много разных вещей: тело; набор клеток; фантастический механизм. Я видел эти вещи не потому, что они были отражением реальности, и не потому, что тело и мозг на самом деле являются машинами. Я видел их, потому что я родился в Америке, и это моя культура.
В нашей стране распространено механистическое понимание тел. Мы представляем себя как машины из мяса и костей. Мы рассматриваем врача как механика, чья работа состоит в том, чтобы найти сломанные детали и исправить их. По крайней мере, на протяжении столетия представление о том, как наши органы работают и ломаются, было нашей главной метафорой для разговора о болезни и здоровье. В 1960-е годы в своих популярных телевизионных спецвыпусках National Geographic решительно описал человеческое тело как «Невероятную машину».
Тело невероятно, но мой взгляд на него, как на машину, на правомерность подобной метафоры, начал разрушаться, пока я работал над своей книгой «География безумия» о так называемых «культурных синдромах». Как написала Сьюзен Зонтаг в своем эссе «СПИД и его метафоры» в 1989 году:
«Конечно, невозможно думать без метафор. Но это не означает, что нет таких метафор, от использования которых мы не могли бы отказаться».
В то время Зонтаг вела крестовый поход против военной метафоры, которая пронизывала медицину. Сначала её возмущение было сосредоточено на «войне с раком», которая касалась ее, так как у нее самой был такой диагноз. Но она чувствовала, что военное мышление не имело смысла в попытке исправить то, что было болезнью. Она писала:
«Мы не захвачены. Тело не является полем боя. Болезни не являются ни неизбежными жертвами, ни врагами».
Зонтаг была права, бросая вызов метафорам. Но идея, что болезнь – это нечто, что вторгается в тело, имеет глубокие корни в нашем мышлении, как отметила американская научная писательница Линн Пэйер (Lynn Payer) в книге «Медицина и культура». Ее глава, посвященная Америке, называется «Вирус в машине».
Пэйер отмечала, что любящие технологии американцы уже давно видят тело в механических терминах, ссылаясь на метафору 1920-го года, которая рассматривает тело в качестве автомобиля, нуждающегося в ежегодном техосмотре. Когда мы думаем о крови, мы видим сантехнику: насос (сердце) и трубы (вены и артерии), и это может объяснить нашу необыкновенную любовь к шунтированию. Поэтому искусственное сердце было изобретено в Америке, а не в другом месте. Это также может объяснить, почему хваленому искусственному сердцу так и не удалось полностью решить проблему больного человеческого. В своем роде эта история представляет собой провал метафоры. Сердце – это нечто гораздо более сложное, чем просто насос, гоняющий кровь.
Такие механические образы резко контрастируют с равнозначными визуальными французскими метафорами, которые, по наблюдениям Пэйер, основываются на идее тела как рельефа местности или земли, на которой все растет. Это представление использует модель виноградника, и французские медики склонны рассматривать болезнь, как то, что нуждается в плодородной почве, в которой можно пустить корни. В результате в большей мере французская медицина ориентирована на укрепление почвы, чтобы сделать недоступной для процветания и разрастания болезни. В Америке почва – это поверхность для бомб.
Метафоры не контролируют наши мысли, но они могут установить границы для них. Цель метафоры в том, чтобы взять нечто, что нам известно, и использовать его, чтобы объяснить что-то, чего мы не знаем. Слово «метафора» этимологически связано с греческим metapherein, означающим «переносить», «перенос». Связав две несопоставимые вещи, метафора как бы переносит какую-то характеристику с одного предмета на другой. Она привносит конкретность чего-то, что мы можем себе представить (как, например, война), на что-то, чего мы не можем представить (например, рак).
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: Эволюция и метафорический язык: Роберт Сапольски о нашей способности думать символами
Последствия наших метафор реальны. Оборонительные, милитаристские метафоры привели к агрессивности американской медицины, толкающей врачей и пациентов к чрезмерному лечению. Они разжигают наше желание всегда делать хоть что-то, чем ничего — даже тогда, когда уже ничего нельзя сделать. Наше военное мышление заставляет нас относиться к смерти как поражению и к жизни как победе. Это помогает объяснить, почему миллиарды долларов тратятся на поддержку жизни людей в их последние месяцы, независимо от качества этих жизней. Именно поэтому мы ужасаемся, имея дело с хроническими заболеваниями (которые не могут быть побеждены). И поэтому до недавнего времени мы просто игнорировали их, а не помогали людям жить с ними.
Тем не менее, метафоры неизбежны, как заметила Зонтаг. За последнее столетие наша машинная метафора хорошо работала в борьбе с инфекционными заболеваниями. Но в других областях она менее полезна. А в области психического здоровья — практически бесполезна.
Все это стало беспокоить меня с тех пор, как я начал исследовать синдромы, в которых наша культура играет важную роль. Я стал видеть, что таким же образом, как мы используем машины, чтобы объяснить наше тело, мы используем их, чтобы объяснить наш разум. Как Рейчел Авив отметила в своем эссе «Существует только трепет» («There is Only Awe»), наука и техника уже давно дали нам стенограммы наших ментальных жизней. Она пишет:
«В 1600-х гг. сознание воспринималось, как часы, которые находятся в постоянном и регулярном движении. Двести лет спустя, когда химия стала модной наукой, сознание стало соединением структур, которое может быть разбито на элементы — индивидуальные ощущения и мысли. В индустриальную эпоху, когда Фрейд начал развивать свою теорию, казалось, что сознание функционирует, как паровой двигатель: когда эмоциональное давление и напряжение становятся слишком велики, тайные подземные силы безрассудно высвобождаются».
На сегодняшний день выбранная нами метафора для сознания (и мозга) – компьютер. Мы говорим о нашей неврологии в терминах жестких дисков, жестких проводок и программирования. Мы говорим о мозге, используя термины «сети» и «обработка», «ввод» и «вывод». Мы представляем себе, что это своего рода большой серый калькулятор.
Эта линия мышления накладывает механистические характеристики компьютера на качества сознания – характеристики, которых оно на самом деле лишено. С другой стороны, она также переносит проявившиеся качества сознания обратно на наши компьютеры, питая наши раздутые опасения по поводу искусственного интеллекта.
Чем глубже я начал разбираться в этих вопросах, тем очевиднее для меня стали пределы компьютерной метафоры. Есть так много качеств, которые компьютер не может воплотить в себе, в том числе те, которые определены в некоторых из сегодняшних важных открытий в области эпигенетики, нейропластичности, плацебо- и ноцебо-эффектов, все из которых связаны с рекурсивными процессами, с помощью которых организм изменяет себя и с помощью которых «убеждения» организма изменяют его физиологию.
Это точка, где компьютерная метафора начинает рушиться. Многие из нас, даже те, кто восхищается метафорами, ощущает это в какой-то степени. В интервью 2013-го года философ и когнитивист Дэниел Деннет сказал:
«Мозг — это компьютер, но он очень отличается от любого компьютера, к которому вы привыкли. Он не похож на ваш рабочий стол или ноутбук как таковой, он не как ваш iPhone, за исключением некоторых особенностей. Это гораздо более интересное явление».
Так что мозг — далеко не компьютер.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: Дэн Деннет: «Опасные мемы и эволюция культуры»
Использование механической модели сознания уже давно воспринимается как проблема. В 1977-м году психиатр Джордж Энгель придумал «биопсихосоциальную модель» психического здоровья в качестве альтернативы механистической биомедицинской модели. Это имело некоторое влияние на движение американской медицины в сторону пациент-ориентированных подходов лечения (в отличие от врач-центрированных подходов), а также на развитие психонейроэндокринологии и психонейроиммунологии.
Почти каждый год кто-то пытается вернуть биопсихосоциальную модель, ссылаясь на новые данные, которые не соответствуют старому шаблону. Но по-настоящему она так никогда и не приживалась. Это могло случиться именно потому, что она был лишена интуитивной составляющей. Она воспринималась, как куча перемешанных слов. Реальная проблема заключается не в том, что эта модель неверна. А в том, что она не имеет метафорической силы, что, по иронии судьбы, является одновременно её слабостью и её силой.
В конце концов, я наткнулся на подобную идею, но с большим метафорическим весом. Я нашел её у канадского философа Яна Хакинга. Он назвал эту модель biolooping («биопетля»), согласно которой тело и ум влияют друг на друга в петле обратной связи, которую трудно (хотя и не всегда невозможно) распутывать. Я считаю, что это может быть нашей единственной надеждой на новую медицинскую модель, которая способна охватить вещи, о которых мы узнаем. Кажется, что она охватывает круг причинно-следственных связей, которые связывают наше сознание (не мозг) и наше тело.
Образ петли лучше, чем полное отсутствие картинки, и существенное усовершенствование старой метафоры прямой механической линии — от тела к сознанию. Но есть еще одна полезная метафора, которая появляется в моём сознании.
Это образ воды, рек, волн, течений. В том, как наши истории и синдромы перетекают между нами, как наши убеждения проходят через нас, было нечто, что заставило меня вернуться к образу воды. Может быть, это связано с тем, что текущая вода является одновременно мощной и податливой, беспощадной и уступчивой. Кажется, русло, в котором течет река, лучше всего отражает то, как наши убеждения, страхи, надежды, наши микробы и наши нейроны перемещаются по нам. Все эти жидкие процессы. Так же, как и они, вода поднимается и спадает, ускоряется и замедляется.
Так что сегодня, когда я смотрю в зеркало, я вижу это. Я больше не вижу автомобиль, компьютер или какую-либо машину. Вместо этого я вижу человека, кружащегося вокруг себя, безумно гребущего вниз по течению, рулящего вручную между скал и всегда изо всех сил старающегося управлять всем потоком, в том числе самим собой.
По материалам: «How we think of the body as a machine affects healthcare»/Undark.org.
Обложка: © Sandra Eterovic/flickr.
однажды благоразумные друзья (такие есть не только у иова) увидели как чжуан-цзы таскает воду на огород в ведре и пожалев его старость предложили ему установить механизм поливающий грядки на что мудрец ответил: у того кто пользуется механизмами сознание тоже становится механистичным — так что спасибо я уж как-нибудь по старинке справлюсь
При чем здесь американцы и 1920-е? Автор критикует всю аллопатическую модель в медицине.